залилось краской по самую шею. Бороды он не носил, иначе многие с перепугу всееще думали бы, что это король.
После того как услужливый кузен обратил в бегство всех врагов зеленой особы,он взял ее за кончики пальцев, словно вел настоящую даму. Кто знает, какиеглупости он еще затевал. Но, на беду, уличная девка была пьяна. Преступныешутники привели ее во дворец, невзирая на ее состояние. От ярости и от того,что все взоры были устремлены на нее, хмель еще сильнее ударил ей в голову, —так что она совсем разошлась и со всего размаху ударила беднягу Суассонаголовой в живот, хотя он изображал ее кавалера. Брадобрей в своем старанииобрить девку, сдвинул ей парик, и тот не выдержал буйных движений. В концеконцов он свалился у нее с головы, и она оказалась лысой, совершенно лысой.Она сама заметила это, только услышав взрыв хохота и среди придворных, и срединарода. Сперва она окаменела, затем стал искать жертв для своей мести, но,увидев, что она одна на поле брани, с воем кинулась в глубину залы.
Все это было гадко и крайне постыдно, независимо от того, принадлежали лидействующие лица ко двору или явились с улицы. За всех обиженных вступиться могодин лишь король, что он и поспешил сделать. Вместе с мадам д’Эстре, своейбесценной повелительницей, вышел он из ближнего покоя; они держали друг другаза руки, лица их были открыты. Король заговорил громко, чтобы слышали все:
— Это была шутка, которую придумал я от начала до конца. Приношублагодарность любезной даме, которая изображала пьяную и бритую девку, а насамом деле она трезва, обладает великолепной шевелюрой, и я дарю ей дорогойалмаз.
В народе эта речь вызвала большую радость, а двор вздохнул с облегчением.Господин де Роклор, наконец-то все уразумев, приблизился к королю и готов былупасть на колени. Но его величество не допустил этого и с похвалой отозвался оего удачной выдумке и всей комической сцене.
— Удалитесь, мой друг, и закройте за собой дверь. Мадам утомилась от смеха инуждается в кратком отдыхе.
Спустя некоторое время кто-то отважился открыть дверь ближнего покоя.Король и мадам д’Эстре покинули его, непонятно, каким путем.
Он отправился с ней в ее дом, граничивший с Лувром.
— Сир! Не уходите. Я одна.
Генрих:
— Бесценная повелительница, скоро мы будем соединены навсегда.
Габриель:
— Вы не думаете того, что говорите. Вы думаете, что я всем ненавистна. Ведьвы сами видели это.
Генрих:
— А я? Мы оба одинаково вознесены на недосягаемую высоту и беззащитны. Чемвыше мы будем, тем беззащитнее.
Габриель:
— Разве нет у нас друзей?
Генрих:
— Они лишь осложняют наше дело, как мой кузен Суассон осложнил комическуюсцену.
Габриель:
— Мой высокий повелитель. На комической сцене нынешний день не кончится.
Она зарылась головой в мягкую подушку, чтобы самой не слышать своих слов.Так она ждала, чтобы он ушел.
В своем безлюдном Лувре он лег в постель. Было одиннадцать часов, он ранопокинул бал. Не успел он уснуть, как к нему вошел господин д’Арманьяк.
— Сир! Амьен!
Д’Арманьяк поперхнулся этим словом и не мог больше ничего выговорить. НоГенрих уже вскочил на ноги. Крепость Амьен взята врасплох, захвачено сорокпушек, и ничто, никакая река, никакое войско не преграждают путь к Парижу. Онидет беспрепятственно.
— Он погиб, — сказал Генрих, стоя в ночной рубашке. Его первый камердинер,дрожа, спросил — кто.
— Кардинал Австрийский.
Сапожник Цамет
Рони разбудили в его арсенале и вызвали к королю. Король без устали шагал посвоей комнатке, позади покоя с птицами. Зажженные свечи не могли обмануть птиц,они молчали, нахохлившись. Король ходил безмолвно, опустив голову, шаркаятуфлями, полы халата волочились за ним. Дворяне его стояли, вытянувшись вдольстен. Ни звука, ни слова. Господин де Рони, едва войдя, почуял недоброе.
— Эй! Друг! Беда, — в самом деле крикнул ему навстречу король.
Когда верный слуга узнал, что речь идет об Амьене, что взяты и город икрепость, он опешил.
— Кто это сделал? Как это случилось?
— Испанцы. Среди белого дня, — сказал король. — А все потому, что городаотказываются принимать мои гарнизоны. Теперь мне снова надо выступать в поход,сегодня же на рассвете. Против испанцев, — повторил и подчеркнул он, чтобыникто не мог угадать, чего он на самом деле ждал и опасался: воевать емупридется со Священной Римской империей.
Такой разум, как у него, мыслит верно, но мыслит чересчур поспешно.«Немецкие князья, с которыми я был прежде одной веры, теперь не захотятпомогать мне, — справедливо решает он. — На этот раз для меня на картупоставлено все». Так и есть, впрочем, и раньше для него на карту ставилось все.Кардинал Австрийский — полководец Священной Римской империи: совершенно верно,и многие ему подобные еще пойдут на тебя войной. Сама же империя зашевелитсялишь после того, как вновь истекут двадцать лет. Тебя не будет при этом,Генрих. Твое воздействие на судьбы мира выразится в том, что ты отвоюешь себеэти двадцать лет. А после тебя начнется великая война, несущая длительныебедствия. От своего королевства ты отвратишь ее, хотя телесной оболочкой небудешь при этом. Но твоя тень отвратит ее, потому что мыслил ты верно, хоть ислишком поспешно. Сир! Редко случается, что человек мыслит на будущее, адействует в отведенном ему времени.
Верный слуга Рони и действовал и мыслил исключительно в отведенном емувремени, и это было очень хорошо. Если бы его государь сейчас заговорил с ним оРимской империи, Рони про себя сказал бы: «галиматья» меж тем как лицо у негоосталось бы каменным. Но король попросту потребовал денег и пушек для Амьена. Ипопал в точку — Рони, не ожидая приказа, сам принял меры, особенно в отношениипушек. Хуже было с деньгами, а они ведь всего важнее. Сейчас они бы могли быть,да и были бы. Но не надо забывать об отмене налогов, о льготах крестьянам,ссудах ремесленникам, о выкупе городов.
Чрезвычайные обстоятельства требовали от господина де Рони беспощаднойоткровенности. Во что обошлись постройки короля, во что его празднества, егострасть к игре. Если бы тут на столе лежали хотя бы те деньги, которыепоглощены бесценной повелительницей! На трех столах не уместить бы их. Едва онкончил, как в комнате появилась она сама. Ей сообщили о несчастье, когда она втревоге лежала без сна. Она надела то же платье и даже маску и поспешила ксвоему повелителю, она хотела разделить с ним тяжелые минуты, а также искала унего защиты.
Генрих взял ее за руку, как незнакомку с замаскированным лицом, и подвел кгосподину де Рони; она грациозно склонила голову, а Генрих сказал: вотпрекрасная дама в наряде цвета бирюзы, которая добудет ему денег на военныенужды. И тут же сам с помощью д’Арманьяка надел платье чародея, подвязал маскуи вышел вместе с возлюбленной. К свите их присоединились многие из гостей,которые танцевали у сестры короля. Время было позднее, но улицы все еще полнылюдей и шумны. Генрих никогда не видел столько нищих; собственное положениеделало его проницательным, граница между беспечностью и нуждой сразуобозначилась ужасающе резко.
Король прошел весь путь пешком, дабы народ видел его и не верил в беду;таким образом, ночное шествие достигло улицы де-ла-Серизе и глухой стены — заней, казалось, не могло быть ничего. Однако всякому был знаком отгороженныйсад, уединенный дом, и король давно уже не делал тайны из своих посещенийсапожника Цамета; Когда растворилась железная дверца, слуги с факелами ринулисьчерез сад, выстроились и осветили его. Это был сад в итальянском вкусе, большеколонн, чем деревьев, больше камня, чем дерна, вместо зеленеющих зал — храмы,построенные в виде руин. На низком фасаде дома не нашлось бы местечка безорнамента, это было поистине произведение ювелирного искусства из разноцветногомрамора. Хозяин дома, одетый так же богато, ожидал короля у невысокогопарадного крыльца; приветствуя его величество, он всеми своими растопыреннымипальцами коснулся каменного пола.
Маркиза посредине между королем и сапожником, который был теперь богатымростовщиком и только в память первых его шагов на деловом поприще называлсясапожником, — так вступила эта величественная троица в теплые, маленькие залы.У каждого из троих было много планов в отношении друг друга. Маленькие залыотличались не только теплотой воздуха, они ласкали взгляд рассеянным светом имягкой роскошью. Обоняние тоже услаждали невидимые пульверизаторы. У Цамета всехорошо пахло, но отраднее всего были ароматы из открытой напоказ образцовойкухни, где пылали очаги и хлопотали белые повара.
Троица, связанная между собой сложными делами, медленно обходила дом. Надвоих были маски, никому не вменялось в обязанность их узнавать, за столикамине прерывали еды или игры. Где не подносились блюда, там сдавались карты.Генрих отыскал свободное место за столом игроков в приму. Прима нравилась емучуть не больше брелана; потому-то хитрый Цамет, флорентиец, левантинец, Богвесть кто, направил туда шаги короля, и пустой стул был предусмотрензаранее.
— Цамет, — сказал Генрих, торопясь занять стул, — маркиза удостоит васбеседы с глазу на глаз.
— Я не могу в себя прийти от такой чести, — пролепетал низенькийчужестранец, округлив глаза; лицо у него было смуглое, плоское и больше вширину, чем в длину, а бедра совсем женские.
— Так ведите же себя в этом деле, как будто вы дворянин, — сказал Генрих. Онсобрался было отойти, но, указав на некоторых из своих спутников, добавил: — Япривел с собой брадобреев, и тем не менее вы единственный, кто здесь всехстрижет. Но запомните: мне, как чародею, тоже многое доступно.
После этого он поспешил на свое место за игорным столом. Цамет взглянулпрямо в глаза прекрасной маске; вокруг них образовалось пустое пространство. Онхолодно спросил:
— Сколько?
— Себастьян, вы красивый мужчина, — шепнула Габриель, заворковала,засмеялась бисерным смехом и откинула голову, чтобы он полюбовался на еепрелестный подбородок. Увидев, что он очарован, она сразу перешла на