это было для него делом чести. Он накрошил туда апельсиновой корки, а такженемного имбиря, потом щедро полил кушанье различными настойками — пламяподнялось оттуда, снова опало, и чудесный аромат привел в восторг всехзрителей. Они заполнили кухню, но более всех потрясены искусством мастера былисами повара, их шеф и его помощники. Целой процессией сопровождали онигосподина де Варенна, когда он на кончиках растопыренных пальцев нес золотуюмиску к столу, за которым сидел король.
Господин де Варенн преклонил одно колено, повара позади него тоже опустилисьна колени, король взял у него из рук миску, попробовал кушанье и нашел егопревосходным. Тут все общество захлопало в ладоши. Господин де Варенн поднялся,честь его была восстановлена. Кто-то сказал ему:
— Сударь, ваше изделие могло и не удаться. Король так или иначе похвалил бывас. Наш король любит подшутить, но никого не унижает. — Того же мнения, всущности, был и господин де Варенн.
Король и маркиза покинули итальянскую виллу сапожника Цамета. Прощаясь сними, он всеми десятью пальцами коснулся каменных плит сада, в то время какслуги его размахивали факелами и колонны или руины храмов то выплывали на свет,то ныряли во тьму. На улице ждали кони, а также носилки. Генрих поехал рядом сносилками и сказал, заглядывая внутрь:
— Бесценная повелительница, мне не полагается больше отдыхать. Вы же должнылечь спать. Я провожу вас к моей сестре Катрин и оставлю вам для охраны сотнюсолдат.
— Будь их хоть тысяча, возлюбленный мой повелитель, возьмите меня с собой!Здесь мне нет покоя.
На улице было темно, но он нашел ее руку, и по руке он почувствовал, что ейочень страшно.
— Пусть будет, как вы желаете, — поспешил он сказать. — Я желаю того же. —Тут он услышал ее облегченный вздох. — Сердце мое, — сказал он в темнотуносилок. И услышал:
— Пусть никто не знает, где я. А я потихоньку поеду впереди вас.
— Будущей королеве не подобает прятаться, — возразил он и решил: —Сопровождать вас будут два полка, и вместе с вами поедут те шесть мешков,которыми я обязан вам одной.
В тот же час сапожник Цамет велел слугам выпроводить на улицу последнихигроков, которые не могли угомониться. Дом наконец-то опустел, всю челядь онсобственноручно запер. Затем спустился в самый свой глубокий подвал, доступтуда был открыт ему одному. Шесть тяжелых мешков вытащил он один за другим наповерхность. Фонарь он держал в зубах. У него были слабые плечи и широкиебедра, на витых лестницах своих трех подвалов он не раз останавливался визнеможении, но продолжал тащить.
Когда все мешки очутились наверху, он уселся на них, обливаясь потом и дрожаза свою жизнь. Его разговор со знатнейшей из дам был подслушан. И прежде чемлюди короля явятся за мешками, их могут захватить разбойники, сперва убив его.Он загасил все огни, кроме фонаря, который загораживал собственной спиной, авходные двери заложил цепями и железными брусьями.
Во время тягостного ожидания мысли одолевали его, — увы, куда девалосьнедавнее упоение собственным благородством, ни следа не осталось от веры ввеличие короля. «Ему не победить, — думал сапожник Цамет. — И незачем емупобеждать, — думал он. — Я сделал большой промах. Флорентийский посол, укоторого я состою доверенным лицом, сообщит домой, что я изменил испанскиминтересам. Он будет не совсем прав, я продолжаю служить им. Как же мне неслужить Габсбургу, когда в его землях обращаются мои деньги. Тут ещепочувствуют, как могущественны Габсбурги и мои деньги. Зачем я только увлекся ипоступил благородно? Дела можно делать только подло или не делать вовсе. ДайБоже, чтобы и на сей раз все сошло гладко!»
Так как проходили минуты, казавшиеся ему часами, то сапожник Цамет прибег кмолитве.
В его бормотание ворвался снаружи условленный пароль. То явились людикороля.
Опасные дела
Полками, которые в качестве авангарда главных сил двигались на север,командовал маршал Бирон-сын. Этот человек, лишенный такта, в отношениибесценной повелительницы короля вел себя образцово. Он был тупицей и из чистогоупорства стал впоследствии преступником. Однако ничтожеством он не был, всегдаоставался сыном незаурядного отца и не задумался бы напасть со своим отрядом накороля, если бы обстоятельства потребовали этого. Но он никогда не перестал быпочитать и защищать мадам д’Эстре.
Впереди пушки, за ними пехота, кольцом окружая железный ящик на колесах сшестью мешками золота. Конница, посреди нее второе сокровище — дорожная карета.Дальше опять пехота, потом опять бомбардиры — так двигалась эта вереница войскпервый день до Понтуаза. Бирон шел бы и ночью; только бесценная жемчужина,которую он охранял, вынуждала его делать привалы; так уверял он, кто знает,искренне или нет. Под вечер он все чаще подъезжал к ее экипажу и осведомлялся оее здоровье. Она желала спать в своей карете и ехать всю ночь напролет. Тем неменее для нее была разбита палатка.
Когда рассвело, обнаружилось отсутствие передовой части отряда. Онавыступила, чтобы, миновав провинцию Иль-де-Франс, достигнуть по возможностискорей провинции Пикардии. Габриель проспала, потому что ни одна из прислужницне разбудила ее. Она очень испугалась, когда, потребовав к себе маршала,получила взамен от него письмецо, в котором весьма любезно сообщалось, что, квеличайшему огорчению и скорби маршала, ему не дозволено сопровождать далеенаипрекраснейшую из женщин. Он, к сожалению, вынужден снимать по пути гарнизоныи вести их за собой. Однако достойная всяческого поклонения дама благоволит несомневаться в верности своей охраны. Все, как один, с радостью дадут разрубитьсебя на куски за бесценное сокровище короля. В заключение маршал Бирон просилвсемилостивейшую госпожу не торопиться, а выждать. В ближайшее время к нейбудут приставлены несколько господ. Но, невзирая на новую свиту, пусть незабывает она своего покорного слугу Бирона.
Она тщетно расспрашивала, кто должен прибыть к войску. Несмотря нагрубоватую лесть маршала, она не ждала ничего хорошего от такого промедления.Пока она спала, король мог один, темной ночью проскакать мимо нее, торопясь еенагнать; так как лесная чаща скрывала огни лагеря, он, наверно, проскакал мимо.Раз его нет здесь рядом, ей вновь страшно врагов, которые спешат вдогонку ихотят ее захватить. Слишком много ненависти чувствовала она вокруг, стоилотолько закрыть глаза, сейчас же перед ней вставали знакомые лица; ах, ее смертьбыла написана на них. Но это еще впереди, до сих пор она умела предотвращатьбеду. Из Парижа она выехала совсем другой. Отныне ее достояние — страх, онникогда не рассеивается, порой нарастает; и, только держа руку короля в своейруке, Габриель может успокоиться и чувствовать себя в безопасности.
Она отдала приказ выступать и, не делая привала, после завтрака и краткогоотдыха продолжать путь. Таким образом, она со своим отрядом проехала до вечераследующего дня расстояние от реки Уазы до реки Соммы, на которой расположенАмьен и где стояло войско короля. Как же это так, его самого здесь нет, онотделился от войска и ее оставил одну? После нескольких дней жесточайшегобеспокойства от него пришло письмо, где он писал, что сделал попытку напасть нагород Аррас, впрочем тщетно; но он предпочитает нападать, чем допускать доэтого врага. Ну а страх — он сам посеет страх тем, что одновременно будетповсюду.
Это очень устыдило Габриель. Ее повелитель полон отваги, а между тем делоидет о его королевстве, для нее же — только о ее ничтожной жизни. Она порешиладействовать и мыслить, как подобает королеве. Тут как раз появились дворяне, окоторых писал ей маршал Бирон. Это были большие вельможи, особенно герцогБульонский, с ним вместе его друг де ла Тремойль[60]: оба протестанты. Прежде всего они отправились к Габриелид’Эстре. Оба думали, что она тоже их веры. Они были в этом убеждены, потому чтознали: двор ненавидит Габриель, а мадам Екатерина Бурбонская, сестра короля, —ей друг.
Палатка была расположена посреди лагеря, на холме подле реки.Герцог-протестант привел свой собственный полк, им он окружил холм. МаршалБирон узнал об этом слишком поздно. Палатка была снаружи кожаная, внутриобтянутая тканями, желтыми и серебряными. Вверху развевался королевскийштандарт, белый с лилиями. Супруга короля не желала покоиться на низкихподушках, она уселась в самое высокое кресло и так приняла гостей.
Тюренн, ныне герцог Бульонский, приобрел важную осанку за годы, прошедшие стой давней поры, когда он сопутствовал юному королю Наваррскому и при егобегстве после долгого пленения в Лувре, и при его первом свободном путешествиипо королевству, которое Генриху предстояло со временем завоевать. Тогда Генрихсобрал своих первых товарищей — дело было в лесистой местности, на просеке.Тени небес располагаются по временам так, что затемняют передний ландшафт, ноложатся и на задний план. В освещенной середине, сплошь залитой светом, Генрихподзывает к себе одного за другим. С каждым он остается некоторое времянаедине, обнимает его, и трясет за плечи, или жмет ему руку. Это его первыесподвижники. Будь он провидцем, он прочел бы по лицам их грядущую судьбу,наперед увидел бы их последний взгляд, и был бы не раз потрясен, и не разужаснулся бы.
Тюренн, ныне герцог Бульонский, в ту пору еще просто вертопрах, преклонилколени перед своим королем Наваррским, если это называется стать на колени —едва коснуться земли и тотчас подпрыгнуть от избытка легкости. Теперь же сюда впалатку вошел дородный человек, с гордым лицом, привыкшим взирать вниз наколенопреклоненных. Он не служит; он сам государь и держит руку короляФранцузского, поскольку тот ему полезен, в противном случае предпочтет других.Сапожник Цамет не унаследовал титул герцога Бульонского: эту разницу надопомнить твердо. Потому-то сапожнику Цамету нельзя похвастать таким женесокрушимым чувством собственного достоинства. Все равно, из маленьких людейстановятся большие.
Тюренн, а позади него де ла Тремойль склонились, как приличествовало, перед