таило от него стыда и тревоги.
— Что же случилось еще, мое величайшее сокровище?
Она молчала до тех пор, пока они не достигли лагеря. В своей палатке онасозналась:
— Сир, возлюбленный мой повелитель, меня хотели деньгами склонить к изменевам.
— А стоило того? — спросил он; и когда она назвала предложенную сумму, онпосоветовал принять ее. Когда казна пустеет, ничем пренебрегать нельзя.
Но она вытащила мешок, поставила его на самое высокое кресло в палатке иподвела к нему своего повелителя.
— Я заложила свое имущество. Сапожник Цамет дал мне этот мешок. Большего яне стою. Я вся, как есть, принадлежу вам до самой смерти, мой властитель и мойвозлюбленный.
Это было ее признание, подобного он не слыхал никогда. И так как она хотеладаже опуститься на колени, он крепко ее обнял. Сбросил с кресла мешок, тотзазвенел; а на кресло посадил любимую женщину.
Его Рони тоже доставлял ему деньги для военных нужд, но происходило этопо-иному. Из месяца в месяц, пока длилась осада Амьена и вся кампания, Ронипоявлялся с пышной свитой, без которой не мог обойтись, и всякий раз привозилсто пятьдесят тысяч экю, которые ему удавалось наскрести у членов парламента, убогатых вельмож, состоятельных горожан, а главное, у откупщиков. Последним онгрозил судебным следствием, и они тотчас уступали. Величественное шествиедвигалось под многочисленным конвоем для охраны ценностей — пушки, пехота,снова пушки, господин де Рони посреди четырехугольника развернутых знамен,перед ним орудия, позади него казна, и он повелевает тем и другим. На немтонкий панцирь, вокруг шеи дорогие дамские кружева, а золотой шарф застегнут наплече аграфом, блеск и игра которого видны издалека.
Королю он докладывал о попытках подкупить его. Сам-то он против этоговооружен, чего не скажешь о других. Собственная тетка бесценной повелительницы,мадам де Сурди, не отказалась принять ожерелье от одного финансиста, который,впрочем, был настолько дерзок, что и у мадам де Рони оставил алмаз стоимостью вшесть тысяч экю. Больше он это сделать не осмелится. Господин де Рони незамедлил проучить осквернителя финансовой морали. Чем только, не говоря уже оденьгах, король не был обязан своему верному слуге! Как бы мог он обойтись безнего! Господин де Рони заключал договоры с мясниками и кормил двадцать тысяччеловек. Господин де Рони завел в войсках образцовые госпитали, чего раньше неводилось, и спас бесчисленное количество раненых.
Чтобы он не зазнался сверх меры, Генрих принужден был напомнить своемунесравненному слуге, что королю самому не бывать в живых, если бы его не спаспростой солдат. Его земляк, гасконец, неведомо, как попавший в число защитниковкрепости, крикнул сверху, со стены:
— Эй! Мельник из Барбасты! — Так звали его на далекой родине. — Берегись!Кошка сейчас окотится, — закричал гасконец на своем языке, который здесьпонимал один Генрих. Таким образом он узнал, что стоит на мине, котораяразорвала бы его, не отскочи он вовремя.
Но так как он был жив и не сходил с коня, то под конец овладел и Амьеном.Три с лишним месяца трудов, не считая поездок в Париж, где ему приходилосьпроизносить громовые речи, иначе его столица отказалась бы от него. Сперва былразбит кардинал-эрцгерцог Альбрехт Австрийский, затем пал Амьен. Эрцгерцог былразбит и изгнан из королевства, и уж никогда больше не увидит его; и всеблагодаря мастерству полководца, который научился, подобно герцогу Пармскому,уклоняться от самых решительных битв. Зато донимал противника в траншеях иокопах минами и контрминами. Когда к кардиналу подоспела помощь из Нидерландов,он сам был уже слишком слаб, потерпел поражение и отправился восвояси. Помощьоказалась недостаточной. Почему недостаточной? Генрих как-то раз, очень давно,в мыслях коснулся критической минуты, когда вся Римская империя двинется нанего. Критическая минута миновала.
Особенного ничего не случилось, только то, что он отвоевал один из своихгородов и нанес поражение старому дону Филиппу. Это будет последнее, ибо старикхочет заключить мир. Мир! Двадцать шесть лет его почти не знали или не зналивовсе, его то обходили, то нарушали. Теперь он будет запечатлен на бумаге[62], что сделает его нерушимым, самые сильныеармии не смогут нарушить его. Он будет скреплен печатью; в горящий восквольется честь королей. Он будет подтвержден присягой, и Бог оградит его.
Чему надлежит быть священным и непреложным, то требует времени. Пока чтопослы со своими наказами и полномочиями находятся в пути, и переговоры еще неначались; король Генрих с тревогой ждет их. Неужто Габсбург действительнооставит без помощи своего старика Филиппа, столь долго считавшегося властителеммира? Пока они в пути, пока они не прибыли, он ежечасно получает донесения оних, он ежедневно принимает меры, дабы его победа стала делом решенным и небыло бы больше нужды оспаривать ее.
Еще в лагере под Амьеном он назначил Рони начальником артиллерии. Сделал онэто не без понуждения со стороны верного слуги. Иного выхода у короля теперьуже не было, учитывая усердие господина де Рони, а также суровый вид, которыйон принимал, напоминая, что, в сущности, не имеет ни должности, ни звания: он —главноуправляющий финансами, которого так не именуют; начальником же артиллериипо-прежнему числится господин Жан д’Эстре, никчемный старец, хотя и родной отецбесценной повелительницы. Последняя была очень довольна, что король откупил уее отца место начальника артиллерии. Много денег, и опять они попали в ту жесемью; это вызвало новые нарекания верного слуги против Габриели. Онарассчитывала смягчить его. Нет, ее уступчивость настроила господина де Рони ещевраждебнее к ней, впрочем, то же самое сделало бы и ее сопротивление.
Но под Амьеном король даровал своей возлюбленной титул герцогини де Бофор.Этим была скреплена его победа и этим же открыто засвидетельствовано, что еговозлюбленной остался теперь последний шаг до престола. Его радость былабезоблачней, чем ее. Вокруг нее непрерывно возрастали опасности; она ощущалакак бы щупальца, злобно протянутые к ней. Она не могла пробыть без короля ниодного дня и в то же время не хотела обнаружить перед ним свой страх, ибо онпереживал счастливую пору быстрого и легкого подъема к величию и власти. Однакои тут, о бедная красавица, не все так гладко, как тебе кажется. Оностерегается, как и ты, и осмотрительно выбирает свой путь. Достоверно лишьодно: он победил, на время он от всего огражден.
Генрих писал: «Храбрый Крийон, тебе остается лишь повеситься с досады, чтоты не был в понедельник здесь. Так складно все не получится, быть может,никогда; поверь, тебя мне очень недоставало. Кардинал наскочил на нас, точноиндюк, а когда убирался прочь, то совсем скис. В Амьене я не останусь, долженеще кое-что предпринять».
Габриель писала: «Мадам, мой старший друг! Ваш милый брат, мой бесценныйповелитель — самый могущественный король на земле. Возможно ли, чтоб егостолица меня не признала, и даже при его дворе в ходу гадкая кличка, — правоже, такого поношения я не заслужила. Мадам, я не отступаю и во что бы то нистало хочу умилостивить короля, дабы он перестал гневаться на графа деСуассона. Наш друг послушался недоброго совета, когда взял свой отряд изкоролевских войск и удалился перед самой битвой вместе с герцогом Бульонским, атот плохой протестант. Иначе он остался бы верен, как вы. Засим, мадам,соблаговолите мне сказать: как вы меня примете и правда ли, что вы мой старшийдруг?»
Катрин начала писать, но в испуге остановилась. Она чуть было не вывела:«Герцогиня де Свиньон» — имя, которое повторялось повсюду, люди находили егоостроумным. Габриель не всем была одинаково ненавистна. Одни просто подхватилишутку, которая была в ходу и казалась забавной. Другие не видели никакихоснований наживать себе врагов, заступаясь за ненавистную фаворитку. Наиболеерассудительные избегали повторять непристойное прозвище. Мадам де Сагонндовольствовалась тем, что при имени Габриели строила гримаску, но и гримаскаисчезала мгновенно. Отсюда еще далеко до травли и до улюлюканья. Наоборот, ктопорассудительнее, тот предвидит скорое возвышение бесценной повелительницы.Половину последнего шага она сделает непременно, но полный шаг — вряд ли. Всеже ни к чему опрометчиво портить отношения!
Катрин писала: «Госпожа герцогиня де Бофор, мой любезный друг. Я так вампризнательна, что с трудом могу дождаться вашего возвращения, дабы расцеловатьвас в обе щеки. Вы так помогали моему милому брату и такие подавали ему советы,словно вместо вас была я сама. Вы не хвалитесь, но мне известно, как вы себядержали с герцогом Бульонским. Знаю также, что после отъезда плохогопротестанта король призвал к себе лучшего. Я говорю о господине де Морнее, лишьблагодаря вам вошел он снова в милость к королю. Дорогая, вы этого не знаете.Ибо вы чисты сердцем и не рассчитываете, когда служите истинной вере. Мы жебудем делать за вас то и другое: и рассчитывать и молиться. Сообщаю вам посекрету, что принцесса Оранская здесь и тайно проживает у меня в доме. Онавыдержала столько страданий и столько борьбы, что в ее присутствии я особенносожалею о моих ошибках, хотя бы они зависели от моей натуры и были неотъемлемыот меня. Графа де Суассона я все это время не вижу; он очень раскаивается втом, что под Амьеном покинул короля со своим отрядом. Мы слабы. Но мадамд’Оранж, которая сильна и благочестива, называет мою милую Габриельдобродетельной и верной христианкой».
Генрих писал: «Господин дю Плесси! Король Испанский хочет заключить со мноймир, и хорошо делает. Я разбил его с помощью двадцатитысячного войска, из нихчетыре тысячи англичан, коими я обязан дружбе королевы Елизаветы. Хорошо, чтоу меня был такой человек, господин де Морней, который пользовался ее доверием,как пользуется моим, и сумел снова соединить нас. В знак моего доверия япосылаю вас теперь в мою провинцию Бретань, дабы вы склонили к переговорамгосподина де Меркера. Он в тяжелом положении, его приверженцы отпадают от него.Теперь он еще может требовать от меня денег за сдачу моей провинции; а после