мира с Испанией ему не получить уже ничего, ибо я просто явлюсь к нему свойском. Покажите свое искусство. Вы всегда были моим дипломатом — даже угадалимое истинное отношение к протестантской религии, которое я в ближайшем будущемнамерен доказать. Когда кто-то ранил меня в губу, вы все сочли этопредостережением. Придется поверить в него, особенно потому, что оно оказалосьне единственным, ибо, как ни благоразумно я всегда стараюсь думать идействовать, мне приходится сталкиваться с явлениями, которые противоречатразуму. Когда я вступил в мой город Амьен, на моем пути стояла виселица и наней — давно казненный человек. Но его в мою честь приодели в белую рубаху.Истлевшее тело, а наряжен так, словно восставший из мертвых. Я и бровью неповел. Не то мой маршал Бирон: как он ни крепок, однако вид висельника совсемподкосил его. Он вынужден был направить своего коня к ближайшему дому; сидя вседле, прислонился к стенке и лишился чувств».
Протестант
Морней и сам словно воскрес из мертвых, иные пугаются его, как Бирониспугался висельника в чистой рубахе. Меркер, последний из Лотарингского дома,кто сохранил еще власть в небольшой части королевства, отказывается от нее;прежде всего потому, что вынужден это сделать, ведь он хоть и грозит испанскимидесантами на бретонском побережье, но сам знает лучше всех, что ждать этого неприходится; однако Меркер, даже скорее, чем нужно, отречется от власти, когдаперед ним предстанет Морней. Его еще нет в замке Меркера, Меркер только ждетприбытия королевского посла.
Этот Морней сделал из маленького Наварры великого короля, в той мере, вкакой Генрих сам о себе не позаботился. Но признать собственные заслуги королялотарингец отнюдь не склонен. Он охотней припишет все исключительным качествамкакого-нибудь Морнея. Если уж ему удалось вернуть расположение английскойкоролевы, которая в гневе отвернулась от короля-вероотступника, — он, надополагать, способен своими заклинаниями даже воскрешать умерших. Не успеешьоглянуться, как из гробов восстанут адмирал де Колиньи, все мертвецыВарфоломеевской ночи, гугеноты, павшие в прежних боях. А почему бы и не так,раз те, кто уцелел, были все равно что погребены заживо, и протестантам,казалось, навсегда пришел конец. Обращенному еретику, вроде этого короля,меньше всего пристало призывать к себе своих бывших сподвижников.
Если же он призвал сейчас Морнея, значит, это только начало. Обращенныйеретик, несомненно, замыслил восстановить в правах протестантов, без него онине дерзнули бы предъявлять такие большие требования. А ему теперь никто неможет препятствовать, ведь он победитель Испании. Сперва он даст полную волюереси, а затем согласится на мир с католическим величеством.
Герцог де Меркер рассматривал то, что совершалось, как нечто, мягковыражаясь, неподобающее, идущее вразрез с порядком и освященными обычаемпривилегиями, вернее, считал все это попросту непостижимым, чтобы не сказатьбесовским наваждением. Вот король, который многое ниспроверг, но продолжаетпобеждать. Он упраздняет священные установления, он шагает через знатнейшиефамилии, даже через Лотарингский дом; через моего брата Гиза, любимца народа,через другого моего брата, толстяка Майенна, теперь, наконец, и через меня,сидящего на этом отдаленнейшем выступе материка, хотя я и полагал, что ввидудолгого моего упорства я должен быть вечен, как океан или как всемирнаядержава. Однако теперь и всемирная держава оказывается преходящей, сам япринужден усомниться в себе, а потому скоро отхлынет и океан. Замок очутитсяна мели.
Но пока что волны еще с привычным гулом бились о скалы, на которых стоялзамок, и вода сквозь железные решетки просачивалась в самые глубокие егоподземелья. Владелец замка здесь, наверху, открыл окно; ему был приятен шум егоокеана, пусть напоминает ему, кто он такой, когда протестант со своейкоролевской свитой войдет в эту комнату. Герцог принял меры. Сколько человекбудет в свите посла, столько его собственных людей войдут в двери слева исправа. Правитель океана стал чудаком, недаром он был братом фурии Монпансье.Тут он заметил, как его гофмаршал подал ему снаружи знак, после чего прикрылдверь, оставив узкую щель. Меркер обернулся — в зале стоял только один человек,сам протестант.
Протестант глядел спокойно, а отпрыск могущественного рода щурился, хотя истоял спиной к свету. Однако он скоро успокоился, ибо успел рассмотретьпришедшего и жестом попросил его приблизиться. Морней подождал, пока герцогсядет; тогда он повернул предложенный ему стул так, чтобы свет не падал ему вглаза. Герцог был вынужден повернуться вслед за ним, таким образом каждый изних видел лицо другого при одинаковом освещении и без заметного преимуществадля одного из двух. Меркер думает: «Остается еще гул волн, к которому он непривык. Прибой лишает его преимуществ». Он некоторое время слушал протестанта,затем приложил ладонь к уху, и Морней тотчас же оборвал речь.
Морней выждал. Окно оставалось открытым. Он разглядывал Меркера, как тотего. Разве можно ждать робости от человека, который всю жизнь провел впутешествиях к европейским дворам, и величайшая из королев в тот достопамятныйчас была перед ним женщиной, как все прочие? Робость перед людьми у того, ктобоится Бога! Лоб его стал еще выше, ибо волосы поредели; он теперь больше, чемостальная часть лица, но на нем нет ни единой морщины, по-прежнему гладкаяповерхность воспринимает отблеск небес. Бог господина дю Плесси-Морнея не любитизборожденных лбов. На затылке начесано много волос, вокруг ушей все еще лежатзавитки, какие сохранили старые протестанты из времен своей славы. Некогда ихносил и король Генрих!
На Морнее черное и белое оперение, как у всех этих воронов. Однако видблагородный. Изысканные ткани, плащ в крапинку, у шеи вырез и потому видно, чтона камзоле выткан крест, черный на черном, благородно, незаметно, но все жекрест. «Как тут быть? Они высокомерны, но, к несчастью, существуют такиеположения, когда и владетельному князю невозможно покарать их высокомерие.Например, спустить через люк в этой зале в самое глубокое подземелье. Приливтем временем успел так заполнить подземелье, что у человека, стоящего во весьрост, только голова окажется на поверхности», — думает князь под однообразныйгул, сделавший его чудаком.
Хотелось бы знать, улыбается ли протестант. Лоб и глаза непоколебимосерьезны, тем подозрительнее тонкая морщинка, которая спускается по щеке и,возможно, переходит в двусмысленную улыбку. Морщинка спускается от носа, кончиккоторого покраснел, к седому пучку на подбородке; этот пучок как раз умещаетсяв разрезе белых брыжей. Хотелось бы знать, отчего покраснел нос, от насморкаили от вина, а главное — улыбается ли протестант. Тут, несомненно, не обошлосьбез колдовства. Герцог де Меркер чувствовал, что его видят насквозь — егосбивали с толку некоторые суеверные представления о мистических свойствахпротестантов. С ними со всеми дело обстояло нечисто. А этого вдобавок звали ихпапой.
Так как окно оставалось открытым, то Морней начал свою речь сызнова. Онпопросту решил, что испуганный противник хочет, как только можно, мешать ему.Конечно, опытный оратор, привыкший к успешным выступлениям на бурных совещанияхсвоих единоверцев, может сладить и с шумом океана, даже не напрягая голоса, алишь пользуясь своим искусством. Господин де Меркер скоро в этом убедился,впрочем, для него не то было важно. Рано или поздно ему придется покориться иотказаться от своей власти; тут вопрос может быть только в цене. Его большебеспокоило нечто иное.
— У вас какой-то особенный бог? — спросил властитель, состарившийся на этомкрайнем выступе материка.
Морней ответил без удивления:
— Мой Бог Единый Сущий.
— Является он вам? — спросил Меркер.
— Это он сегодня, как и всегда, дарует мне силы, — отвечал Морней. Деловитои без вызова заявил он, что никогда не побеждал иначе, как только правдой, но сней побеждал неизменно, даже самых могущественных противников, которые ее неведали. Лицо последнего лотарингца, еще обладающего властью, показалось емунедоверчивым; это до крайности огорчило Морнея, ему было жаль маловера. Апотому он привел наиболее веские доводы из своих собственных религиозныхсочинений; так обстоятельно он раньше не говорил. В заключение он к вечнымистинам присовокупил преходящие. Междоусобная война в королевстве испокон векабыла делом рук честолюбивых иноземцев и неизменным соблазном дляполуфранцузов, — таких, как, например, Лотарингский дом, послышалось Меркеру,хотя ни одно имя произнесено не было. Но у него все внутри заклокотало отярости. Ярость его не дошла бы до такого предела, если бы Меркер не был к нейзаранее подготовлен суеверным страхом перед протестантом. «В подземелье его», —требовал голос ярости, меж тем как лицу он поспешил придать благодушноевыражение. Однако был близок к тому, чтобы пустить в ход потайной механизм иоткрыть люк.
Морней в простоте душевной полагал, что ему удалось добиться полного успеха,и духовного и светского, у врага истинной веры и короля Генриха, а это было напользу Богу и миру в государстве. Вот уже и лицо Меркера стало иным, в нембольше не видно тревоги и тайной горечи. Теперь он смотрит на него как надруга, так кротко, так просветленно, думал Морней — а между тем Меркер вглубине своей черной души упивался его мучительной и медленной смертью внаполненном водой подземелье.
Только в одном он хотел быть заранее уверен:
— А ваш Бог все еще творит чудеса? Скажите, чудеса окончились вместе сБиблией или он продолжает их у вас?
— Благость Господня непреходяща, — ответил протестант.
Первый раз склонил он голову в этой зале, ибо намеревался утешить готового кпокаянию грешника.
Лицо герцога тотчас омрачилось. «Этот способен выбраться даже из подземелья.Какой-нибудь ангел может открыть ему решетку», — подумал он и отказался отмысли пустить в ход механизм. А кстати, — Меркер не сразу это заметил, — Морнейв простоте душевной так повернул свой стул, что герцог вынужден был подвинутьсяк нему. И провалился бы с ним вместе.