короля, поспешила подойти к ней с левой стороны.
Мадам де Морней удалилась. Встретив короля, который поднимался по лестнице,она сказала ему:
— Сир! Герцогиня нуждается в вашей помощи, поспешите же к ней! Хоть бы вывсегда поспевали вовремя, когда ваша возлюбленная будет в опасности!
Генрих бросился бежать. Достигнув двери в залу, он увидел — что такое?Никакой угрозы его бесценному сокровищу — наоборот, его возлюбленнаяповелительница в блеске славы. Сердце его бурно забилось. Оно торжествовалопобеду прелестной Габриели и его собственную.
В этой зале с хорами и примыкающими к ней небольшими покоями происходил —казалось, в незапамятные времена — балет чародеев и брадобреев. И комическаясцена была разыграна здесь же. «Нам с тобой пришлось искать убежища, мы былибессильны против оскорблений и обрадовались, когда могли скрыться черезпотайной ход. Довольно сомнительно было тогда наше положение. С тех пор мойподъем и твой также. Наконец-то я по-настоящему победитель Испании, и дажепротив папского легата мне удалось отстоять себя. Теперь, да, теперь я сознаюсебя достаточно сильным, чтобы издать мой эдикт. Настал, настал твой день, моябесценная повелительница. Я мог бы немедленно заставить легата обвенчать нас,тебя и меня, и тогда ты — моя королева».
Он думал об этом как в чаду. Другие размышляли о том же спокойно. Две дамы,несколько в стороне от толпы, шептались между собой.
Принцесса де Конти:
— Как она бледна! Надо бы принцессе Оранской крепче поддерживать ее, прямострашно, что она упадет.
Принцесса де Конде из дома Бурбонов:
— Есть кое-что и пострашнее. Только бы счастье моего кузена оказалосьпрочным. Для такой женитьбы ему надо быть по-настоящему великим.
Принцесса де Конти:
— Разве он и теперь уже недостаточно велик, чтобы всем нам бросать вызов?Его возлюбленная шлюха появляется перед всем двором между двумя протестантками.Должно быть, она и сама протестантка, иначе она понимала бы, что ей грозит, изаранее упала бы в обморок.
Принцесса де Конде:
— Она и в самом деле бледна. Но причиной ее бледности может быть в такой жемере гордость, как и страх. Если при дворе есть безупречная женщина, то этопринцесса Оранская. Она же хорошо отзывается о Габриели д’Эстре, о ееновоявленной добродетели, постоянстве в любви, которое будто бы делает еедостойной стать королевой.
— Тем хуже для ее безопасности, — заключила первая дама, и втораясогласилась с ней.
Рукоплескания, восторженные клики — между тем некий господин, недавнопредставленный ко двору, вдруг оказался выше всех, ибо стоял на стуле.
— Я, верно, ошибаюсь! — бросил этот самый господин де Бассомпьер[66] вниз, в сутолоку. — То, что я вижу, не можетбыть действительностью, или кому-то недолго осталось жить.
Снизу раздался вопрос:
— На ком же вы ставите крест?
— Это совершенно ясно, — отвечал господин, стоявший на стуле. — Корольдолжен жить. Как ни жалко эту прекрасную женщину, но иначе нож поразил быего.
Мадам де Сагони, снизу:
— Вы, бедняга, здесь новичок и не знаете, что наше ближайшее будущеенаходится под знаком Венеры.
В толпе очутились и министры Вильруа и Рони. Каждый из них старалсяпротиснуться к самой стене, там они встретились.
— Кого я вижу, любезный друг!
— Кого я вижу!
— Мне кажется, мы сходимся на том, что этого события лучше бы не видеть, —сказал министр иностранных дел, которого министр финансов знал как изменника.Почему Рони и возразил:
— Едва ли стоит обращать внимание на происходящее. Мадридскому двору знатьоб этом бесполезно. То, что здесь совершается, не имеет завтрашнего дня. Корольсам обо всем позабудет, как только ему понадобятся деньги. Лишь глупцы при этомдворе могут сомневаться, кто сильнее — его государственный казначей или еговозлюбленная. Галиматья, к чему убийство и смерть, если казна бьет вернеетопора.
После этого господин де Рони позволил толпе оттеснить себя от господина деВильруа, которого знал как изменника. Его слова, безразлично, в какой мере самон верил им, были высказаны с целью оградить жизнь Габриели. Он ее не любил ине был сострадателен. Тем больше была его заслуга, и хотя никто лучше его неохватывал многотрудных начинаний этой великой власти во всем их объеме, все жедля господина де Рони эта власть олицетворялась тремя именами: король, я игерцогиня де Бофор. Но женщина эта никогда не добьется более высокого положенияи титула; уж об этом он позаботится.
Габриель чуть не целую вечность противостояла двору и своей славе — по часамэто были лишь минуты. Она с облегчением вздохнула, когда ее возлюбленныйповелитель взял ее за руку и провел по зале. Толпа тотчас пришла в движение,дамы и кавалеры становились шпалерами по пути его величества, чтобы удостоитьсяразговора. Они смотрели на губы короля, но не меньше смотрели и на прелестныйрот его повелительницы, ибо король вел ее на поднятой руке перед собой. Широкийи плоский обруч ее юбки давал ему повод пропускать ее вперед, преподносить каксвое сокровище, что он и делал неукоснительно. При этом у него было лицоистинного государя, — непреклонное, как отметили все.
А потому Габриель встречала на своем пути выражение одной лишь преданности.На ее щеках вновь заиграли прежние краски. Вместо короля она сама заговаривалас придворными. Оттого что кончики ее пальцев касались его руки, присутствиедуха вернулось к ней, и говорила она то, что требовалось. Мимо первых онапрошла еще молча. Перед господином де Санси[67], генерал-полковником швейцарцев, она остановилась.
— Господин де Санси, король и я решили совершить путешествие в Бретань. Яразрешаю вам сопровождать вас.
То же самое повторила она и некоторым другим, особенно герцогу Бульонскому,который нашел уместным предать забвению свое предательство при Амьене. Посемуон отнесся с глубоким почтением к тому, что дама, которой он тогда предлагалденьги, теперь не приглашает его, а приказывает ему ехать.
К концу своего следования Габриель столкнулась лицом к лицу с господином деРони. Оба рослые и белокурые, кожа и глаза родственных оттенков: брат и сестра,если угодно. Но никому это не было угодно, не было угодно зрителям, ибо онипривыкли к тому, что д’Эстре пленительна, а каменный человек всех отталкивает.Но меньше всех сами они настаивали на своем сродстве. Габриель выше поднялаголову, она сказала высокомернее, нежели любому из предыдущих:
— Вам придется покинуть свой арсенал и отправиться в моей свите, господин деРони.
Он весь вспыхнул, голос у него пресекся, наконец ему удалось выдавить изсебя:
— Я жду приказаний моего государя.
— Герцогиня просит вас сопровождать ее, — сказал Генрих, и кончики егопальцев пояснили красавице, что она должна это повторить.
Так она и сделала. Но было уже поздно.
Великий договор
Путешествие короля в его провинцию Бретань сошло мирно, хотя он вел за собойдвенадцать тысяч пехотинцев, не считая лошадей и орудий. Такой эскорт, слишкомвнушительный для простого посещения, был ему предложен его начальникомартиллерии. Своему Рони Генрих предоставил высказать то, что понимал сам, но вчем не хотел сознаться: без вооруженной угрозы он все еще не мог бы овладетьсвоей провинцией. Другое обстоятельство не было им предусмотрено: необходимостьвыступить как можно скорее. Господин де Рони настаивал на этом, приводя вескийдовод, что герцог де Меркер бросит свои увертки и уловки лишь в том случае,если его застигнут врасплох.
Это был довод, который Рони выставлял. А невыставленный касался бесценнойповелительницы, которая не могла ехать в назначенный день — ожидаемый ребенокочень ее изнурял. Нет, господин де Рони не поедет в ее свите, как она желала.Он выступил, а она была прикована к постели. Спустя три дня она выехала следомза всеми. Когда Габриель, неспешно продвигаясь вперед, достигла наконец городаАнжера. Генрих со своим большим эскортом был уже далеко впереди. Куда бы он ниприближался, города его провинции Бретани отворяли ему ворота, и со всегополуострова, который врезается в море, спешно съезжались дворяне приветствоватькороля. Господин де Меркер на своих скалах все-таки переоценил мощьнеукротимого моря. Король Генрих извлек его из его крепости бурь, сейчас весна,и они свирепствуют свыше обычной меры; повелитель бурь, который стал благодаряим чудаком, вынужден тем не менее пожаловать на сушу, где вскоре у него отнимутльвиную долю могущества и вынудят заключить договор.
Это не особый договор об уступке им власти; наоборот, возвращение королюбольшой провинции как бы случайно включено в другой договор, который считаетсяболее важным, — в брачный договор. Дочь герцога и герцогини де Меркер должнавыйти замуж за Цезаря Вандомского, сына короля Франции и госпожи Габриелид’Эстре. Вот что считается главным, если не для всех, то, во всяком случае, дляГабриели. Потому-то ее сердце так радостно билось в ожидании этой поездки.Задержки и препятствия ожесточают ее, доводя до поступков, совершенно ей несвойственных, — кто мог бы ждать их от ничем невозмутимой красоты?
Герцогиня де Меркер, Мария Люксембургская из рода Пентьевр, эта важная дамасчитала какую-то д’Эстре много ниже себя по рангу. Если бы сын Цезарь не былдаже плодом двойного прелюбодеяния, она все равно презирала бы союз, который еезаставляли заключить. Французский король, собственными силами, с большим трудомпроложивший себе путь к престолу, представлялся ей нежелательным родственником.И кто поручится за его будущее и за его наследование? Все это поспешатоспорить, если нож наконец попадет в цель. И тогда придется терпеть зятем егонезаконнорожденного сына. Мадам де Меркер, созданная для интриг, плела их вомножестве, и притом крайне зловредные. Габриель решила положить этому конец.Когда герцогиня приблизилась к Анжеру, с целью создать лишь новую проволочку,Габриель приказала запереть все ворота. Важная дама была вынуждена повернуть