об этом и потому в особенно ярком свете выставила господина де Рони и еготруды. Процветание народа, а главное, сельского хозяйства, без него немыслимо.Король никогда не расстанется с ним, — заверила она, во вред себе. Мадам деРони испугалась последних слов, она истолковала их в том смысле, чтовозлюбленная короля при первой возможности намерена отстранить его министра.Она решила сообщить об этом мужу; несколько торопливых любезностей, и онапоспешила улизнуть. Свою ненависть к Габриели, которая, собственно, была егоненавистью, она наращивала, как могла, и теперь возвращала ему проценты.
Но как была ошеломлена почтенная дама, когда Рони, устремив на нее суровыйвзгляд, произнес:
— У нас великий король. У нас король, чье счастье не закатится никогда.
Господин де Рони хорошо знал, что подразумевал под этим. Немного спустяотряд всадников подскакал к реке, на берегу они остановились, размахиваяшляпами. Король приказал причалить.
— Маршал де Матиньон! — крикнул он на берег. — Вы привезли добрые вести?
Голос его был тверд, но затаенное нетерпение столь велико, что казалось, онупадет мертвым, не дождавшись вести.
Матиньон описал шляпой полукруг и звонко возвестил:
— Сир! В Вервене заключен мир. Испанские послы на все согласились. Они едутв Париж воздать почести вашему величеству. Королевству обеспечен вечный мир,ибо великий король оказался победителем.
Последние слова Матиньон выкрикнул, обернувшись к селениям, там они былиуслышаны. Люди, еще не понимая, что происходит, тем не менее оставили своипашни и хижины. Да, в самом деле все сбегались сюда. Сутолока у причала былаочень велика, а позади люди становились на повозки, дети взбирались на плодовыедеревья, маленьких отцы сажали на плечи. Все притихли в ожидании, смотрели, какшевелятся губы короля, но самого слова не слышали. Наконец он громко,по-солдатски выкрикнул:
— Мир! Мир!
А тише добавил:
— Дети, вам дарован мир.
Одни после первого возгласа короля любовались его осанкой, а другие послевторого — тихого — заглядывали ему в глаза. Они помедлили, внимательноприсмотрелись к нему и лишь затем преклонили колени — сперва немногие. Когдавсе опустились на колени, посредине во весь рост встал молодой, дюжийкрестьянин; он произнес:
— Государь! Вы наш король. Когда вам будет грозить беда, позовите нас!
Король и беда: те, что на корабле, снисходительно улыбнулись. Габриельд’Эстре испуганно схватила его за руку. Она чуть не упала, его рука поддержалаее. Дюжий крестьянин крикнул с берега, и многим слова его прозвучалиугрозой:
— Государь! Вашу королеву мы будем оберегать, как вас.
Тут все на корабле стали сразу очень серьезны, смутились и застыли бездвижения. Хорошо, что тем временем подоспел белый хлеб и красное вино. Детипротянули дары королю, он же разделил их с крестьянином, который держал речь.Они разломили хлеб пополам, а вино пили из одного кубка.
Корабль поплыл дальше, но добрая весть о мире опережала его. К каким быселеньям он теперь ни приближался, всюду наготове были руки, которые бросалиему канат, чтобы он причалил. Многие руки богомольно складывались и сложеннымиподнимались вверх. Когда же корабль скользил мимо, многие руки целыми охапкамибросали цветы. Кавалеры ловили их на лету и клали на колени дамам. Собираяприветы и цветы, корабль плыл, приближаясь то к одному, то к другому берегу;часто деревья склонялись над ним и осыпали палубу снегом лепестков.
Под городом Туром ждали чужеземные послы; они скорее добрались от Нанта всвоих каретах, нежели корабль, который, казалось, легко скользит по реке Луаре,на деле же принужден пролагать себе путь сквозь избыток чувств. Послыдружественных держав докладывали, что при их дворах, в их странах гремит славакороля. Он осмелился даровать своим протестантам эдикт, и, несмотря на это, егокатолическое величество, король Испании, принял такой мир, какого пожелал он. Ипринял именно потому, что король Генрих сперва проявил свою волю и утвердилсвободу совести. Раз он оказался достаточно силен для этого, значит, он дляврага и для друга будет сильнейшим королем на земле.
Послы Голландии, Швейцарии, немецких княжеств, королевы Английской и послыболее отдаленных стран с радостью и гордостью проводили короля до его городаТура, словно он был их королем. Колокольный перезвон, встреча у городскихворот, шествие по разукрашенным улицам, клики: да здравствует, ура, — а затемпиршество в замке. Некогда тот же замок был для короля, его предшественника,последним прибежищем от врагов. Из беды его выручил тогда Генрих Наваррский, они тогда уже одерживал победы — для своего предшественника, который в концеконцов пал от ножа.
За столом, в гуле голосов, некий господин д’Этранг сказал:
— Тому я поддерживал подбородок на смертном одре. Кому еще придется мнеприжимать подбородок, чтобы он не отваливался?
Кардинал де Жуайез:
— Вместе с победами множатся и соблазны. Наш король об этом знает. Онограждает себя именем Божиим, и нет христианина лучше его. Только смеху еговерь не больше, чем его слезам.
На другом конце стола мадам Екатерина Бурбонская, сестра короля,говорила:
— Король, мой высочайший брат, всегда шел прямым путем. Отсюда и еговеличие. Страх человеческий не угоден Господу, милость Господня осеняет того,кто тверд сердцем.
Маршал де Матиньон:
— Что это был за путь! От бедствий до всемирной славы, и как он проделалего? Безо всяких усилий, готов я сказать сегодня, хотя я часто видел его впоту. На крыльях песнопений, скажу я, ибо я сам слагаю стихи, как латинские,так и на родном языке.
— Только прочно ли это, — буркнул сидевший немного дальше Тюренн, герцогБульонский.
— Раз это величие — значит, оно прочно, — просюсюкала мадам де Ронидостаточно громко, чтобы слышала Габриель. Та тотчас склонилась к своемувозлюбленному повелителю.
— Сир! Говорят, что величие — непреходящее благо.
— И никто не знает тех кратких мгновений жизни, когда он по-настоящему былвелик, — сказал Генрих на ухо прелестной Габриели. — Мы все можем утратить, —шептал он ей. — Но любовь нашу не утратим никогда.
Близится вечер, все спускаются к реке, чтобы продолжать плавание насчастливом корабле. Стой, кто это спешит навстречу? Вооруженный отряд,посредине арестованный: господин де Сен-Фаль. Вот он, наконец-то попался.Морней! Где же Морней?
Его принялись искать и нашли в одном из тайников городской стены. Он ислышать не хотел о подобной встрече, а между тем жаждал ее, томился по ней,искал ее, бредил ею долгие месяцы. И вот теперь, когда они стояли друг противдруга — побитый и его обидчик, — лишь один из них был бледен и дрожал. Второйопустился на колени, будто так и надо, и слово в слово по приказу повторилпросьбу о прощении. Он вложил в нее столько поддельного жара, он до такойстепени преувеличивал свое сокрушение, что всякий заметил притворство. Малотого, господин де Сен-Фаль явно злорадствовал, и если кто-нибудь получал тутудовлетворение, то никак не Филипп Морней.
Последний оглянулся на короля и просил разрешения сказать ему несколько словнаедине. Они отошли в сторону, меж тем как Сен-Фаль на коленях ждал, покаучасть его будет решена.
— Сир! — сказал Филипп. — Рассудок вернулся ко мне. Я был лишен его, как вамизвестно. Окажите мне милость, отпустите господина де Сен-Фаля и не заключайтеего в темницу.
— Господин де Морней, по справедливости он должен отсидеть. Обида былананесена и дворянину, и его королю.
— Мне отмщение, глаголет Господь.
— Филипп, тебе следовало раньше слушать Господа.
Но так как побитый вновь покаянно повторил свою просьбу, Генрих решил, чтобыФилипп сам поднял с земли своего оскорбителя; тогда король сменит гнев намилость. Морней направился к своему обидчику.
— Сударь, встаньте, король прощает вас.
— Но сами вы, — возразил Сен-Фаль, злорадно глядя на лицо врага спокрасневшим кончиком носа. — Вы сами, сударь, не можете простить меня. Мнеостается лишь искупить мое деяние.
Морней сказал:
— Вы недостойны того, чтобы я помог вам подняться. Однако поделом мне. — Ион подхватил притворщика под мышки. Тот противился и оседал всей тяжестью. Подконец оба запыхались, в толпе зрителей кто смеялся, а кто, наоборот, цепенел отужаса.
— Я пойду в тюрьму, тебе назло, — пыхтел Сен-Фаль.
— Я изо дня в день буду молиться за тебя, против твоей воли, — пыхтелМорней.
Тут король велел стражникам поднять стоявшего на коленях. Те выполнилиприказ с помощью пинков и толчков, на которые не поскупились и после. Лишькогда Сен-Фаля уводили, он сообразил, что и в Бастилии с ним будут обращатьсяне как с дворянином.
Филипп Морней попросил короля отпустить его, ибо он намерен воротиться вСомюр.
— Господин дю Плесси, — спросил Генрих, — ваш трактат о мессе так иостанется под замком у вас в библиотеке?
— Сир! Я совершил бы величайший грех, если бы знал истину и не высказалее.
После этих слов протестанта король повернулся к нему спиной. Все увидели:протестант впал в немилость. И некоторые удалились с облегченным сердцем.
Песня
Счастливый корабль уже не был столь оживлен, когда плыл под ночным ветром кБлуа и Орлеану. Большинство придворных отправились спать. Лишь немногиебодрствовали на палубе подле короля и герцогини де Бофор. Господин де Рониотослал свою жену вниз, непокладистая вдова только помешала бы ему в одномнамерении, ради которого он удостаивал высоких особ своего общества. Кроменего, наверху остались маршал де Матиньон, любитель поэтических ночей, а затемвсего лишь некий паж по имени Гийом де Сабле. Двадцатилетний Гийом ничем не былпримечателен, кроме большого родимого пятна на левой щеке, которое досталосьему от его матушки и допускало различные толкования. В нем видели то розу, токрепость, а то еще женское лоно. Габриель собралась уже удалить Гийома отдвора, но Генрих упросил ее пока что просто не смотреть на него.
— Красоты и миловидности в нем нет, — сказал ей по этому поводу Генрих. —