Что в нем кроется, я и сам не знаю. Однако я уверен, что он не похож на другихмолодых людей. Он напоминает мне тех юношей, которым было двадцать лет в одновремя со мной. У них об этом по большей части и воспоминания не осталось, но небеда. Наше поколение дает временами такие же ростки.
Оба дворянина и юноша отошли в сторону. Габриель покоится теперь в низком,точно детском, кресле, Генрих полулежит у ее ног. Он то кладет голову ей наколени и смотрит вверх на звезды, то опирается подбородком на ее руку, и тогдасияющие миры показывают ему ее прекрасный лик. Она проводит кончиками пальцевпо его лбу, находит, что лоб горяч, и просит его безраздельно отдаться счастьюминуты. День был богат радостными событиями, и отзвук их остался в сердцах уобоих. Отзвук выливается в слова, которых оба не знают и не ищут:
О звонкий смех, венки, раздолье волн,
Лишь вести радости летят на этот челн.
Генрих отвечает звезде, что сверкает над ним. Вот какие слова сказал бы он,если бы хотел подбирать слова:
— Из трудов рождаются новые труды, и так тянется до самой смерти, за еепределы мои надежды не идут. Долгое время — тяжкое бремя. Ничего нет лучшепокоя, но длится это лучшее не дольше вздоха. Покой, блаженство светлых снов —то дерево, что осыпает нас снегом лепестков. И речная прогулка с тобой.
— С тобой, — произносит Габриель, которая мыслит и чувствует с ним заодно. —С тобой дойду я до нашей цели. Мой бесценный повелитель, на это я уповаю.
Она целует его, и он ее — долго, крепко, на всю жизнь. Вдвоем плывут онивверх по реке Луаре, а в сердцах звучит:
О звонкий смех, венки, раздолье волн,
Лишь вести радости летят на этот челн.
Опершись подбородком на ее колено, он смотрит ей в лицо, а она ему.
— Твое величие, повелитель, — говорит Габриель, — стало отныне верованиеммира, и конца ему быть не может.
Генрих смеется тихо, смеется над ней, — а она над ним. «Мы оба ведь всезнаем. Волны нашей реки меняются каждый миг бытия. Да и где она сама? Невлилась еще, пока мы созерцали ее, в забывчивое море?» Он подумал это — исейчас же то же самое почувствовала она. В обоих прозвучало то, что можно былобы выразить словами: все преходяще, а потому прекрасно. Покой, блаженствосветлых снов — то дерево, что осыпает нас снегом лепестков. Ведь бренно нашихжалких тел обличье, неужто вечным может быть величье?
Тут они услышали, как поодаль мечтает вслух маршал де Матиньон. Он говорилвдохновенно о замках над рекой, об их безмолвных отражениях в сверкающей воде,и сами эти замки лишь неверные видения, никто нынче ночью не пройдет под ихзачарованные своды, и никто не желает владеть ими.
Собеседников не было видно, но тут раздался очень ясный, трезвый голос:
— Как бы не так — никто не желает владеть ими! Сейчас мы подплываем к замкуСюлли, принадлежащему господину де ла Тремойлю. Спросите-ка у него, отдаст лион его даром, или потребует сто двадцать шесть тысяч ливров за замок и владениеСюлли.
— Речь идет совсем не о том, — перебил настроенный на иной лад Матиньон.
— Очень даже о том, — возразил господин де Рони и снова выговорил длиннуюцифру, тщательно отделяя каждую ее составную часть. — Не будь сумма так велика,клянусь честью, я приобрел бы Сюлли. Правда, я мог бы получить его дешевле идаже даром, но для этого я должен наперекор собственной чести оказатьсодействие герцогу Бульонскому, а значит, не быть верным слугой королю. Об этомя и помыслить не могу. Ни ради самого величавого замка, ни ради самогодоходного поместья.
Он умолк, предоставив очертаниям замка говорить за себя. Его башни и кровливыплывали одна за другой, подымаясь над чернеющими купами деревьев, и слалисияющий привет. Маршал и министр, которых не было видно, вероятно, отвечалиприветом, восторгаясь каждый по-своему. Светлые стены купались в воде; река иее приток окружали замок, задний фасад был выше, две самые высокие башни, самаяобширная из островерхих кровель, находились на островке, и все было осененоотблеском ночного неба, все озарено сверкающей рекой.
— Как красиво! — сказала Габриель.
— Владение, достойное вас, мадам, — сказал Рони, выступая вперед.
— Не меня, — сказала Габриель. — А лучшего слуги. Таково, конечно, и мнениекороля.
Генрих повторил, как будто думая о другом:
— Таково и мое мнение. — Он вернулся к действительности и заявил: — Господинде Рони, ваше счастье обеспечено, если в этом ваше счастье. О деньгах напокупку мы поговорим потом.
Рони испугался от радости — он не надеялся так просто приобрести желанноедостояние. Он не из тех, кто безусловно верит в успех своего предприятия, хотябы для него пожертвовал сном и остался бодрствовать подле высоких особ. Отиспуга он хотел поцеловать руку короля, но Генрих куда-то вдруг исчез. Ронипришлось обратить свою благодарность и свое малочувствительное сердце, котороена сей раз было тронуто, к бесценной повелительнице.
Генрих скрылся в тени одного из шатров, стоял у самого борта корабля исмотрел на реку. Позади него замок Сюлли постепенно скрывался за стенойдеревьев, блеснул в последний раз и исчез. Генрих о нем не думал, он размышляло другом: «Власть, владение — прочно ли оно? Замок со всеми угодьями можетсгореть, королевство можно утратить. Смерть всегда настороже и в положенныйсрок отнимет у нас то и другое. Это была счастливая поездка, я подчинил своейвласти последние мои провинции и вынудил врага подписать мир. И более высокойцели, стоившей больших трудов, — свободы совести достиг я, а ведь к ней япревыше всего стремился с давних пор. Я владею этим королевством, как ни одинкороль до меня, владею его плотью и духом. Но чем я владею на самом деле?»
В то время как он размышлял и полагал, что своей волей направляет мысль,перед ним непрошеным явился образ молодого Генриха: восемнадцатилетнего, ничемне владевшего. С друзьями, двадцатилетними юношами, тот скакал на Париж, но поприбытии застал свою возлюбленную мать Жанну убитой и сам вскоре подпал подвласть старой королевы, а она в своей преступной душе уже замышлялаВарфоломеевскую ночь. И вот свершилось, друзья его убиты, а сам молодой Генрихнадолго стал пленником злой феи. Предвидит он это, когда, окруженный друзьями,увлекая за собой многих, сплоченным отрядом скачет на Париж?
Сплоченный отряд единомыслящих смельчаков благочестив и неустрашим. Онисоблазняют девушек по деревням, но между собой часто говорят об истинной вере.Все они непокорны сильным мира, которые покинуты Богом, ибо Господь Бог с этимидвадцатилетними юношами — да так, что в любую минуту сам Иисус может появитьсяиз-за гряды скал и стать во главе отряда. Для них всех его раны свежи и неперестали кровоточить. Его история для них действительность, они живут егожизнью, как своей собственной. «Иисус!» — восклицает один из них, ФилиппМорней. Восклицает с такой силой, что все, встрепенувшись, оглядываются,готовые окружить Господа и воззвать к нему: «Сир! В прошлый раз вы былипобеждены врагами и вам пришлось отдать себя на распятие. На сей раз, с нами,вы победите. Смерть им! Смерть врагам!»
На сорок восьмом году жизни Генрих вновь узрел это давнее видение; егобросило в жар, он крепче ухватился за борт своего счастливого корабля исобрался тяжко вздохнуть. Однако вспомнил, что плывет на счастливом корабле ивладеет всем, к чему стремились юные смельчаки. «Но со мной ли теперь Господь?Что я знаю? Уж и тогда мне не верилось, что Иисус удостоит нас своимприсутствием только потому, что мы протестанты. Остальные же истово ожидалиЕго, и за это я любил их».
— Эге! Да вон стоит один из них.
Генрих сказал это, увидев пажа Гийома де Сабле. Юноша тоже стоял водиночестве у борта. Он как будто вырос; ночь и то таинственное, чтопроисходило в нем и в ней, в этой ночи, поднимало его над самим собой. Виднобыло, что он близок к звездам, их свет струился по его щеке вокруг загадочногородимого пятна. Зубы его были крепко стиснуты, оттого на худощавом лицепроступали желваки. Глаза отражали светящиеся миры и жар его души.
— О чем ты грезишь? — спросил чей-то голос. Паж оглянулся, никого не увидел,но незримый голос продолжал:
— Тебе грезится, что ты — маршал Франции. Быть может, ты и станешь им. Снами вместе едет маршал, сочиняющий стихи. Ты, должно быть, воображаешь себяпоэтом. Что ж, попытайся, подбери и сложи в строфы слова о короле, которыйзавоевал самое драгоценное свое сокровище и владеет им. Когда бы ему ниприходилось разлучаться с ней, никакие битвы и победы не могли сравниться смуками любви. Битвами и победами мы приобретаем королевства, но только непрекрасную звезду, на которую мы не перестанем глядеть, пока не угаснемсами.
Голос из темноты замолк, юноша Гийом почувствовал, что он один.
Генрих уже некоторое время сидел подле Габриели. Господа Рони и Матиньонзанимали короля и его возлюбленную. Все были веселы и окрылены, против своегообыкновения смеялся и новый владелец замка Сюлли. Тут скромно и чинно к четыремважным особам подошел юный Сабле. Поклонился, подождал приказа от короля.Король кивнул ему и сказал:
— Спой свою песню!
После чего нежданный гость герцогини де Бофор отвесил глубокий поклон и всамом деле сел.
— Сначала, — потребовал король. — Корабельщики тоже хотят послушать.
Многие из людей, крепивших паруса на счастливом корабле, потихонькуприблизились, услыхав, как поет свежий, ласкающий голос. Благоговейноевнимание, затаенные всхлипывания волн под скользящим кораблем, и Гийом,которого никто и не помыслил бы прервать, запел песню:
Прелестной Габриели —
Последнее «прости».
За славой к сладкой цели,
За бедами пути.
Жестокое прощанье!
Безмерность мук!
Умри в груди страданье
И сердца стук!
И пыльные знамена,
И твой печальный взгляд,
Под стягом Купидона
Вперед, лихой солдат!
Жестокое прощанье!