освобождены выходы и расчищен путь от местопребывания его величества доотдаленного уголка, где собралась кучка скромных людей, с трудом устоявшихпротив давки и толчеи. Они никогда не добрались бы до короля. А теперь самкороль, ведя на поднятой руке лютню Бофор, шел навстречу фламандцам. То былибургомистры городов, покидаемых испанцами. То были старосты сел, уничтоженныхвойной, и священники, чьи кафедры более не существовали. Они позабыли стать наколени перед своим освободителем, — слишком много пришлось им стоять наколенях.
Король обратился к ним с приветствием, а они сперва оглядели его, затем другдруга, не зная, кому держать речь. Один из них произнес медленно, срасстановкой:
— Государь! Отчего мы не французы и не ваши соотечественники!
— Вы люди, достойные уважения, — отвечал им король. — Довольствуйтесь этим.Ваша безопасность — в умении храбро защищаться. Ваше благосостояние — впривычке к труду. Идите с миром.
Один из них:
— Мы своими глазами видели великого короля.
Генрих — на ухо бесценной повелительнице:
— Без этого никак не обойтись. И они тоже говорят: велик.
После чего он пригласил их сесть за его стол.
Величие изнутри
Внимание, оказанное простым людям из Фландрии, поразило всех. Ясно, что этопроиски герцогини де Бофор; многие якобы заметили, что вовсе не король вел еена поднятой руке, а она увлекала его. Но ведь, прежде чем испанцы вновьутвердят свое господство над Фландрией, король может завладеть этой страной инародом; силы у него достанет. Естественно, что фламандцам тогда пришлось быкруче, нежели под игом Испании. А вместо этого он обращается с ними, как сосвободными людьми, и усаживает их за свой стол.
И при этом в его собственном королевстве землевладельцев вынуждают в самомделе прокладывать те проезжие дороги, на которые они взимают пошлины скрестьян. Конечно, за такие действия многие считают его власть величайшейтиранией. Не то чтобы он сам выдумывал гнусные новшества — ни слова противкоролевского величия. Зато крамольники вроде Рони пользуются им во зло ипосягают на крупные состояния, даже не останавливаясь перед благоприобретеннымиправами. Недобрый конец ждет эту власть; пусть министр поостережетсяраспространять свои самовластные поборы на иноземных откупщиков. Всесильныемировые финансисты жестоко отомстят французскому королевству.
Что бы ни говорили, но на деле Рони подавал своему государю разумные иумеренные советы. Подсчет доходов откупщика Цамета Рони составлял долгиминочами. В тот день, когда он показал королю итог, бесценная повелительницанаходилась тут же; каждый раз это наново оскорбляло Рони, хотя он до сих пор неподавал вида, насколько был этим уязвлен. Король подскочил, увидев цифры, онпотребовал высылки флорентийца. Верный слуга отсоветовал ему действовать впервом порыве гнева. Он уверял, что ему легче будет справиться с каким-тоЦаметом, чем королю с всесильными европейскими финансистами, если он затронетих интересы.
Бесценная повелительница выразила удивление, почему господин де Рони именнов данном случае изменяет своей обычной непреклонности и старается сохранитькоролю такую дружбу.
— Меня и так достаточно ненавидят, — сухо возразил Рони. Но Габриель поняла:дело было не в сапожнике Цамете, который, кстати, считался ее добрым приятелем.Верный слуга прежде всего думал о великом герцоге Тосканском и его племяннице[71]. «Она должна вытеснить меня и статькоролевой Франции. Расчет этого каменного человека неумолим, нечего и пытатьсяльстить ему. Нет, его еще недостаточно ненавидят; и я тоже буду ненавидеть его.Но пока что я молчу».
Король вслух восхищался мудростью своего министра:
— Взгляните на него, мадам. Он потому так мудр, что почти не спит. И мнетоже больше нельзя спать. Наша работа не ждет, как тогда у дубильщика на улицеде ла Ферронри.
Рони, которому было позволено удалиться, подумал про себя, что весь вред нев крепком сне его величества, а в бесценной повелительнице, и она должна пасть.Габриель же отныне лишь дожидалась часа, когда ей удастся низвергнуть его. Онвидел ее насквозь и впредь, когда прибегал к мероприятиям, вызывавшим чье-либовозмущение, не упускал случая приписать заслугу начинания герцогине де Бофор.Мало-помалу вся ненависть обратилась не на него, а на нее. Это она посягала навсесильных финансистов, она была в союзе с протестантами, и целью ее стремленийбыл престол. Как при здешнем дворе, так и при европейских дворах Габриель слылаподстрекательницей короля Франции ко всем действиям, грозившим незыблемомуправу владения и полезным одним лишь смутьянам и простолюдинам.
Она знала это. Ее повелителя унижения не касались, только на ней изощрялисьвсе, хотя с должной оглядкой. Никто не осмелился бы открыто оскорбить ее, ейосталось лишь полшага — и она будет королевой. Но когда знатные дамыприслуживали ей за столом, они повторяли у нее за спиной слова испанского послаи подражали его деревянной церемонности. Придворные дамы заглядывали в будущее,хотя бы и с помощью астрологов; мадам де Сагонн во главе их высказывала с глазуна глаз восхищение покинутой королевской супругой, которая отстаивала своиправа и ни в коем случае не соглашалась на расторжение брака. Никогда неуступит она потаскушке, писала она из замка, где была заточена и откудаподослала к королю убийцу.
Мадам Маргарита Валуа, некогда знаменитейшая жрица любви, богиня Венерасвоей эпохи, не сохранила уже ни одного из природных даров, кроме страсти кинтригам; эта страсть была самой неотъемлемой долей наследия, доставшегося ейот ее коварной матери Медичи. Еще в прошлом году она называла Габриель д’Эстресвоей сестрой и заступницей, выпрашивала у нее подарки и только всяческиизворачивалась, лишь бы не дать свободы королю. Теперь это стало ее заслугой,которой она открыто кичилась. Габриель была на вершине и пока держалась прочно;ненависть, кипевшая вокруг нее, не могла ее поколебать. Былая Марго, скучая визгнании, ухватилась за сладостную утеху разжигать ненависть, как бы малопользы это ни принесло ей самой. Дочь старой Екатерины, вдохновительницыВарфоломеевской ночи, знала с давних пор, к какой развязке, жуткой и манящей,могут в конце концов привести ненависть двора и интриги женщин. Ее игра доизвестной степени бескорыстна, ибо сама она ни в коем случае не будеткоролевой, хотя ее астрологи, понятно, сулят ей это. Напротив, она даженавлечет на себя месть короля, если с его бесценной повелительницей стрясетсябеда. Все равно мадам Маргарита оживает и вновь чувствует себя в гуще событий,когда поносит Габриель д’Эстре.
Габриель знала это. От природы она не была наделена тонким умом, нонеобыкновенная участь сделала ее проницательной. Бок о бок с великимчеловеком, — таков он поистине для нее одной, меж тем как другие лишь именуютего так, — бок о бок с ним она познала много чудесного. Она одна виделасоставные части того, что именуют величием. О величии говорят, но его не знают.У него есть лицевая сторона, она обнаруживается на полях побед, в залах, гдеподписываются договоры и великий человек возвещает свой эдикт. Свобода, нация,мир — для их завоевания надо показывать величие с лицевой стороны. Габриель жезнала не только внешность, не только гордую осанку своего великого человека. Вдуше его она открывала много трогательного, много сомнительного, но вовсе недумала, что тем самым проникала за кулисы величия. В своем благородстве этаженщина сердцем чуяла, что одно вытекает из другого. Восприимчивость к правдепорой бывает следствием не ума, а природных свойств.
Этой женщине он доверялся, больше он никому не доверял; и тут она частовстречала в нем голубиную чистоту, так что змеиная мудрость выпадала на еедолю.
Она предостерегала его. Однажды вечером в спальне она начала:
— Возлюбленный мой, сейчас лесть сыплется на вас со всех сторон. Сюдаприбыли фламандские граждане, они хотят заверить вас, что их родина жаждетпринадлежать Франции.
Генрих указал на первый из восьми больших гобеленов, покрывавших стены ихобщей спальни. Первый изображал рай и змея-искусителя. На этот гобелен указалГенрих, лицо его приняло знакомое ей выражение. Он сказал:
— Меня они не поймают.
— Именно эти фламандцы были искренни, — сказала Габриель. — И другиеиноземцы из более дальних стран не расточают зря красноречия, а честно желаютстать французами. Мой возлюбленный повелитель, вы не видите, сколь великоупование мира. Чрезмерные тяготы сделали вас равнодушным к награде, котораядосталась бы вам без усилий, из чистой любви.
— Ты имеешь право так говорить. Символ всей моей борьбы — ты одна, владетьтобой — моя награда.
Она думала: «И все же в день торжества, когда он был всемогущ, он не женилсяна мне. Ему известны письма королевы Наваррской, и он не собирается оградитьменя от ее оскорблений». Но то, что Габриель высказала вслух, гласило:
— Вы многое упускаете.
Однако этими словами она задела его за живое. Он долго шагал взад и впередпо комнате, он вспоминал то чувство, которое тревожило его в первые часы послеего победоносного въезда. Упущено то, что должно быть главным. Упущенныйслучай, как вернуть его? Когда он обнял любимую женщину, она была бледна ихолодна. Он испугался и обещал ей, что наверстает все, что близок тот день.
— Моя власть должна стать неоспоримой, за меня говорят только мои дела, безних я ничто.
Габриель пожалела, что подумала о себе. Ее великий человек не знает, кто он:поэтому он во многом беспомощен, как дитя, она должна заботиться о нем. Еенедоверие должно быть настороже за двоих.
— Сир! Вы окружены шпионами.
— А вовсе не почитателями, как я мог бы возомнить.
— Вы едва не поверили послам немецких курфюрстов, когда те обещали избратьвас римским императором.
— Едва, но не вполне. Они тоже фантазеры, вроде фламандцев, и почитают меняосвободителем Европы.
— Нет. Они предатели. На случай, если бы вы согласились, доклад был уженаписан. Вот он.
Генрих побледнел. На бумагу он даже не взглянул: в прекрасном лице Габриели