хотел он прочесть, впервые до конца прочесть лишь ее судьбу. Вот существо,которое делит со мной опасности и отводит нож от моей груди. И в ее грудь он недолжен вонзиться, я все искуплю, ты будешь королевой.
Увидев, что он бледен и полон раскаяния, она пожалела своего великогочеловека, который велик даже в сомнении, в слабости, в нерешительности. Он неверит в свою легенду и ничего не видит в своем величии, кроме того, что ононепростительно. «Любимый, ты не женишься на мне, каждый раз на пути встаеткакое-нибудь важное дело, а затем еще одно, пока все твои дела, вместе взятые,не навлекут на нас лютую ненависть и сгубят и наше счастье, и нашу жизнь».
Вот о чем она думала, когда Генрих предложил ей вновь одеться. Они пойдут кмадам Екатерине Бурбонской.
— Я рад, что ты любишь ее.
В этот вечер у сестры короля совершалось протестансткое богослужение.Высокая чета уже за дверями услышала пение, и Габриель хотела повернуть назад.Но Генрих удержал ее.
— Вы увидите, мадам, что произойдет.
А произошло то, что король подхватил псалом гугенотов, псалом 58-й, гимн егодавних сражений.
— Явись, Господь, и дрогнет враг.
Мадам де Бофор зажала ему рот рукой, чтобы он замолчал. Неужто он считает,будто ему все дозволено, раз он великий человек? Он не понимает своего величияи злоупотребляет им.
Далее произошло то, что по окончании торжественной службы король сгерцогиней де Бофор предстал перед всем двором, ибо едва разнеслась весть, чтоон здесь, как все поспешили сюда. Оба они предстали перед двором, и еговеличество громко возвестил, что брак его с герцогиней де Бофор решен и чтоона — будущая королева.
После чего начались коленопреклонения без числа, и одно ревностней другого.Королевское величие изъявило свою волю. Королевское величие священно в своейсущности, в своем божественном назначении; гораздо меньше — в своих мирскихнамерениях. Тому, что свершено, приходится покоряться, потому что иначе нельзя;но невыполненным обещаниям никто верить не обязан. Коленопреклонение — этоодно, другое дело — всеобщий сговор, имеющий целью помешать его величествувыполнить данное им слово. Его величество не возвысит над всеми женщину,которая всем равна, да и то не вполне. Не уроженке нашей страны быть королевойФранции, а чужеземной принцессе, и всем известно — какой. И его величествознает это; в сущности, он тоже в заговоре, так полагали мудрецы или, вернее,скептики, которых было гораздо меньше, чем мудрецов.
Его величество в конце концов и не желает выполнить данное слово. Этопротиворечило бы благу государства — уже не говоря о том, что наш король неможет быть до такой степени привязан ни к одной женщине. Вот о чем шушукалсядвор. Впереди — коленопреклонения, позади — шушуканье.
— Стоит ему пресытиться любовницей, как на прощание он обещает ей высшуюнаграду, — сказала одна дама. А другая:
— Ваша правда, мадам. Кроме того, всякому видно, что прелести прелестнойГабриели на ущербе: как раз в то время, когда все распевают песню, сложенную вее честь.
— Мадам, ведь у нее уже трое детей. На ее семи чудесах красоты, в том числеи на знаменитом двойном подбородке, это начинает сказываться. Она толстеет, чтовсегда было не по вкусу королю.
— Сударь, ваше мнение? — спросил кто-то. — Способен великий король в самомделе отважиться на такой брак?
— Только у великого короля может родиться подобная мысль, — ответил другой,втайне принадлежавший к ордену иезуитов.
— В таком случае он стал слишком велик.
— Вернее, он слишком возвеличил королевский сан, чтобы удержаться на высотесвоего призвания, — возразил тайный иезуит.
Менее посвященный:
— Потому-то он и дерзает вступить в такой брак.
Тайный иезуит:
— Нет, именно потому, что величие его имеет предел, он никогда не вступит вэтот брак.
Как бы то ни было, король дал слово и стал настойчивее хлопотать орасторжении его брака с королевой Наваррской и перед ней, и в Риме. Если бы онтут же мог получить свободу, он сдержал бы слово: даже Габриель целое лето былав этом уверена, она ожила. День за днем наслаждалась она этим чудесным летом,которое могло оказаться для нее последним. Генрих часто приезжал к ней в Монсо,и вот что вселяло в нее особенную уверенность: он являлся к ней не просто каквозлюбленный повелитель или чтобы поиграть с детьми. Он вызывал сюда министрови обсуждал, государственные дела, шагая по парку, ибо для работы всегдануждался в просторе и воздухе; в кабинете он ничего не решал. А тут подходил ксвоей бесценной повелительнице, прежде чем подписать указ, на счастье клал ееруку на пергамент, а рядом ставил свое имя.
В ее парке, опираясь на нее, он предписал, чтобы никто во всем королевстве,под страхом строжайшей кары, не смел носить при себе огнестрельное оружие,включая сюда и небольшие пистолеты, которые только что вошли в употребление.Это вопрос общественной безопасности, какое дело до нее власть имущим иискателям счастья. Но все трудящиеся сословия согласны со своим королем.
Король-чудак желает, чтобы суды его были независимы от двора и отгубернаторов. Судьи впредь будут несменяемы. Другое новшество: он запрещаетсемьям, и без того достаточно состоятельным, заключать богатые браки.
— А это значит… — сказала Габриель тихо-тихо. Даже господин де Рони недолжен был слышать ее. — Сир! Это значит, что все власть имущие вашегокоролевства будут желать вашей смерти.
— Никто не станет желать ее, — заявил король Генрих, не понижая голоса. —Мадам, спросите господина де Рони. Он сам хлопочет о богатом союзе, его сындолжен породниться с домом Гизов. Ему я это разрешаю. К верным слугам моегогосударства милость моя неизменна, вот что я хочу показать всем.
Габриель сказала:
— Это ваш лучший слуга. Я ни разу не противоречила тому, что он советовалвам.
А король:
— Он это знает. Он измышляет разные смелые новшества, а я доделываюостальное. Мужество для их осуществления даете мне вы, мадам.
— Вы имеете министра, достойного вас, — сказала Габриель и ждала награды засвои слова. Рони молчал.
Генрих взглядом дал ей понять, сколь мало он ценит Рони как человека — впротивоположность министру. Не широкая натура, не обращай на него внимания,бесценная повелительница. Достаточно того, что он честен и, при всем своемупорстве, послушен мне. И мне он нужен.
Это он повторил ей словами, когда они остались наедине и беседовалиоткровенно. Чудесное лето в парке Монсо — пускай даже последнее для нее.Габриель отдавалась настоящей минуте, слушала своего возлюбленного повелителя ине перечила ему. Она знала многое, что он обходил. Господин де Рони был в союзес флорентийским послом против нее. Он добился для посла разрешения предложитькоролю свою принцессу. Что делать, к чему бороться, королю нужен его слуга. Ноеще меньше склонен он утратить свое бесценное сокровище, ни на какой мешок сзолотом не променяет он его. Устала ли Габриель или слишком счастлива, чтобыненавидеть, но только в эти минуты ее врагу не нужно бояться ее.
Она слушала Генриха.
— Мой Рони таков же, как и все окружающие: в сущности, он меня осуждает. Онотважен, но не великодушен. Он всех отпугивает, без пользы для кого-либо.Деньги, которые он отнимает у могущественных разбойников, лежали бы мертвымгрузом в казне, в Бастилии и так хранится золотой запас на случай войны. Анарод остался бы в бедности. Господин де Рони еще не понял, что толькосчастливый народ составляет счастье государства.
— И счастливый король, — вставила Габриель, тихо и томно от ласкового теплаи потому, что сама она пока была счастлива, несмотря на постоянное недомогание.Рождение третьего ребенка она перенесла тяжело, первые два дались ей легче.Генрих кликнул их, и оба бросились к нему в объятия, рослый Цезарь имиловидная, шаловливая Екатерина-Генриетта. Генрих приласкал и расцеловалдетей, затем поручил им все поцелуи передать от него их милой матери.
Он оставил их и углубился в парк; он всегда шагал размашисто, когдаразмышлял и был взволнован. Никто не верит, что Цезарь действительно его сын.Даже Рони считает отцом Бельгарда, по крайней мере он дал толчок такомуподозрению. «Может быть, он хочет, чтобы об этом узнал я? И без того любыеслухи сперва обходят всех, прежде чем достичь нас. Моя бесценная повелительницабез конца слышит о Медичи; но мы об этом не говорим, мы друг друга понимаем. Ая, в свою очередь, узнаю, будто я рогоносец».
Он исчез в одной из зеленеющих зал. «Пол-Европы жаждет всучить мне этуМедичи. Стоит мне согласиться, как и сам я тотчас попаду в сети вселенскоймонархии. Моя победа над Испанией будет сведена к нулю, вот откуда такоервение. И содействует этому мой лучший слуга, ибо он чтит деньги. Дай ему волю,он затопил бы меня золотом, а сердце мое задохнулось бы в нем».
Сейчас Габриель думала о своем слуге гневно: это случилось впервые и нескоро повторится. «Рони — труженик, превосходно, как таковой, он нужен. Сидит варсенале и пишет, а что — и сам не понимает. Выполняет даже то, о чем говорит«галиматья»: достаточно, если так велит государь. Моя артиллерия без него небыла бы первой в мире. Мое сельское хозяйство — его конек, как будто оно нужносамо по себе, а не для народа, как будто оно не право и собственность каждого,кто хочет есть. Тутовые деревья для шелковичных червей он предоставляет сажатьмне самому. Я их показываю ему в моих садах, и его голубые эмалевые глаза лезутна лоб. Я даю распоряжение, чтобы каждый церковный приход был засажен десятьютысячами деревьев, и он повинуется. Он пишет».
— Он пишет — и про себя считает меня глупцом, из тех, у кого бывают дикиефантазии, иногда они сходят благополучно. Его счастье связано с моим; но еслибы он мог безнаказанно предать меня, он все равно никогда бы не пошел на это,натура у него честная. Такую встретишь лишь у избранных. Поистине глупец тот,кто стал бы требовать большего, — сказал Генрих, обращаясь к стене своейзеленеющей залы, и благодушно пожал плечами. «Никто не обязан видеть во всем —будь то промышленность или мореходство — благо королевства и проникаться жизнью