ясно, которая раньше осенила бы ее — между ними двумя мы нашли лазейку:немилость короля. Для нее это тяжко — спору нет. Пока что она будет называтьнас жестокими, вероломными и неблагодарными. Но позднее, когда она станетвладелицей замка Монсо и будет жить там в безопасности на ренту, назначеннуюкоролем, тогда она поймет, кто спас ее. «Благодарить не за что. Того требовалдолг человечности. Вы, мадам, иногда способствовали моему преуспеянию, я же зато спасаю вам жизнь. Мы квиты, только не начинайте сызнова».
Совесть успокоилась — до некоторой степени. Однако перед своей остроносойсупругой Рони отнюдь не похвалялся добрым поступком в отношении Габриелид’Эстре. Нос был достаточно острый и длинный, чтобы добраться до оборотнойстороны доброго поступка. Пожилая вдова ждала слишком долго; и теперьторжествует победу всецело, без излишней щепетильности.
Герцогиня де Бофор поехала к мадам де Сюлли, та не приняла ее. По этомуповоду герцогиня обратилась с вежливой жалобой к господину де Сюлли, тот неответил ей. Король возмутился бы поведением обоих, если бы узнал о нем. Он, безсомнения, принял бы обиду на свой счет. Однако Габриель не стала говорить сним. У нее на руках было довольно улик, чтобы одним ударом поразить верногослугу. Но она боялась ответного удара — не от Рони, а скорее от перемены в душеее возлюбленного повелителя; она была научена горьким опытом.
Самым сокровенным чувством ее был страх, который никогда не покидал еевполне. Король казался прежним, он был бы преданней прежнего, если бы онапроявила больше настойчивости. Он клял свой двор и остальные дворы, сетьхитросплетений, которой его опутали, свою неволю, всеобщий заговор, имевшийцелью умалить его победу над Испанией и обезвредить его самого. Габриельпонимала и слышала то, о чем он умалчивал: «Прости мне, мое бесценноесокровище». Потому-то она никогда не переводила разговор на себя. Она нерешилась бы на это без дрожи, ибо после сцены с Рони тело ее не могло отвыкнутьот дрожи, несмотря на все усилия воли. Только бы не обнаружить свой страх — вотчего она теперь страшилась сильнее всего.
Доверчивее, чем когда-либо, рассказывал ей Генрих о своих личных переговорахс папой Климентом относительно расторжения своего брака с королевой Наваррской.Истинное положение вещей неизвестно даже его Министрам. Взамен папа требует,чтобы он вернул изгнанных иезуитов. Король отвечал так: будь у него две жизни,одну он отдал бы его святейшеству. Она поняла: у него лишь одна жизнь, и у менятакже. Стоит ему поступить, как желательно нам обоим, тогда он обречен. Сделатьменя своей королевой и за то пойти на мировую с иезуитами — это все равно чторешить обоим вместе умереть на престоле. Потому он и молит: прости мне. Однакоона делала вид, будто речь идет лишь о благе королевства.
Король приказал устроить охоту в честь герцогини де Бофор — а не прошло ичетырех дней после того, как он произнес жестокие слова, в которых непереставал каяться и от которых она до сих пор дрожала. На эту охоту он взял ссобой лишь ее друзей и, главное, тех, кто стал ей другом, вроде Роклора. Всеони были солдатами, а из них надежней всех — самые простодушные, храбрыйКрийон, одноглазый Арамбюр. Своей рукой выбили они когда-то из седла убийцукороля, ему же самому сказали:
— Сир! Женитесь на своей возлюбленной. — С ними и осенний день станет яснейлюбого другого. Скачешь на просторе, и все как будто знакомо: копыта нашихконей перепахали это поле, когда мы давали здесь бой. Лес необозрим, лес досамой границы Пикардии — солнце щедро озаряет его сквозь безлиственную чащуветвей, мы же узнали бы все пути и перепутья даже в глубокой тьме.
— Помнишь, Блеклый Лист? — сказал Генрих своему обер-шталмейстеру Бельгардуи склонился к своей возлюбленной, ибо ее конь шел между их конями. — Как темнобыло здесь, когда мы в первый раз возвращались из замка Кэвр. До того темно,что ты помышлял убить меня, Блеклый Лист. Неплохая затея для ревнивца. Мнесамому она приходила в голову позднее, должен тебе сознаться в этом, старыйдруг Блеклый Лист. Мадам, взгляните на него, теперь и он уже седеет.
Нет, она не хотела думать ни о седобородом, ни о том другом, с седеющимивисками. Она лелеяла в душе своей радость от сознания, что ее возлюбленныйповелитель сохранил молодое чувство к ней, да, к ней, и голос его звучалсчастливо, хоть и взволнованно: былая мука оттого, что он мог утратить иливовсе не добиться ее, миновавшая мука возвращается вновь и трепещет в егоголосе.
— О прекрасная жизнь! — сказала Габриель. — Как я люблю тебя!
Странно, но вместо ускоренной рыси, которая должна бы последовать за этим,все трое пустили своих коней шагом. Потому сопутствующие кавалеры приблизились,и послышались их голоса.
— Я постоянно говорил ему, — послышался голос. — Рубить сплеча. Воззвать кнароду, как во всех его деяниях. Священника сюда и, хочешь не хочешь, а у насбудет королева-француженка. Дальше же посмотрим.
Это был храбрый Крийон. Одноглазый Арамбюр заговорил гневно:
— Чего мы добились теперь? Что монахи опять громят его в проповедях.Предрекают ему возмездие за грехи. Призывают ко всеобщему покаянию, дабы небоне обрушилось на это королевство. Со времен мира Испании снова дозволеновытряхивать на нас содержимое своих монастырей. Капуцины заявились сюда стерновыми венцами на плешивых головах, а впереди — дамы семейства Гиз. Могли мыеще недавно ждать чего-нибудь подобного? И от кого?
— Одноглазый! — крикнул Генрих через плечо. — Они опять изгоняют бесов изодержимых. Я же предпочитаю, как и раньше, посылать врача. Мой обычай неменяется, ты не дождешься, чтобы я уступил.
— А предзнаменования, — сказал кто-то. — Ваши враги, сир, занимаютсяподделкой предзнаменований. Раз уж очередь дошла до них, берегитесь!
Это Генрих оставил без ответа, ибо он знал: бывают предзнаменования, которыхне подделаешь. Наша задача избегать того, что они возвещают. Между тем он узналпросеку, на которую они свернули, он пожелал здесь спешиться и закусить. Слугиустроили на пнях стол и положили вокруг спиленные стволы. Только один онисделали со спинкой и устлали попонами; туда усадил Генрих прелестнуюГабриель.
Платье на ней было зеленое с серебряным позументом и такая же шляпа.Остывшее солнце не зажигало ее волос ярким блеском праздничных времен, когдаалмазы сверкали в них. Ни к чему. Тихое сияние, окутывающее существо, котороееще с нами, но готово покинуть нас, медленно, но верно проникает в сердца.Генрих поглаживал кончики ее пальцев, прислуживая ей. Щеки ее — снег перед тем,как растаять, и розы расцветают под ним. О прекрасная жизнь! Как я люблю тебя!Эти слова она сказала давно, только ее возлюбленный повелитель все ещеполностью не уловил их тона. Он вслушивался и сидел задумчиво, к концу завтракаразговоры смолкли.
Подавая ей руку, чтобы помочь подняться, Генрих сказал Габриели:
— Открою вам тайну, мадам: с этого места мы тронулись в путь, я и БлеклыйЛист, к замку Кэвр, и там я увидел вас спускающейся по лестнице.
Герцог де Бельгард стоял всех ближе к королю и его возлюбленной; казалось,будто он здесь третий.
Затем было решено всерьез поохотиться за дичью; кавалеры и их единственнаядама углубились в чащу, а тут легко потерять друг друга, разминуться, и голос,отвечающий на оклики, слабеет, под конец он доносится отовсюду и ниоткуда.Герцогиня де Бофор исчезла, хотя Генрих старался не упускать ее из виду.Обер-шталмейстер побежал куда-то будто наугад и тоже исчез. Король приказалсвоим спутникам обыскать лес. Сам он сел на коня; как он и ожидал, двух лошадейнедоставало.
Сперва он поскакал напролом, через засеки, рвы и овраги. Внезапно емувспомнился господин де Рони. «Тот сомневается, что Цезарь мой сын. Если бы ядопросил его, он стал бы отрицать, а может быть, и нет, он под конец всегдаоказывается прав, так было всего четыре дня назад». Генрих рванул поводья иостановился. В нем кипел гнев против Рони, который под конец оказываетсяправ, — от злобы всадник готов был повернуть назад. Ничего не желал знать, норазыгрывать глупца он тоже не желал. Так он долго стоял на месте, конь его билкопытом и ржал; перед ним предстал замок Кэвр, который на самом деле был ещевне поля зрения. Помимо его воли и даже несмотря на мучительное внутреннеесопротивление, взгляд его проник сквозь стены в знакомый покой.
Но после того как он уже заглянул туда, ему захотелось видеть все воочию итем усугубить муку, он страстно пожелал присутствовать при том, как те двоебудут лежать на кровати. Сам бы он лежал под ней, как некогда тот, другой. «И яеще швырял ему туда конфеты. Целых семь лет не переставали они смеяться надомной. Неужто я, я сам позволял всему миру злословить о короле-рогоносце?Почему я прикидывался глухим?»
— Потому что это неправда! — крикнул он и поскакал вперед; ему вдруг сталоясно, что он найдет замок пустым. «Семь лет владею я ею, как ничем на свете.Наша плоть и кровь — дети, сотворенные из нашей плоти и крови, и одно сердцебьется в каждом из нас. Она чувствует то, что я не высказываю, я же знаю о нейвсе».
Он поклялся, что, если найдет замок пустым, завтра же заставит священникаобвенчать его и Габриель. Кое-кто останется ни при чем — владелец замка Сюлли,мой начальник артиллерии. Не додумав этой мысли, он испугался испытания, взамке Кэвр его подстерегал рок, — кому охота добровольно идти навстречу року.Он повернул назад. Тщетно. По-прежнему нестерпимо — не знать, и разум все равноподчинится страсти, ее самовластным заключениям, ее страхам. Тогда он повернулснова. Хотел наверстать упущенное время, боялся наверстать его и скакал тобыстрее, то медленнее в зависимости от смены страха и желания.
Прибыв к мосту, он решил, что и без того опоздал, они уже скрылись, а он вдураках. Это была последняя его попытка спастись бегством. Когда он въехал водвор замка, его коня приветствовали два других, ржание их доносилось извыступавшего вперед левого крыла здания. Под башенкой ажурной архитектуры, вотгде привязаны кони. Третий отвечает им; жаль, что людей там, в комнате,