вспугнули прежде времени. В каком виде будут они застигнуты?
Войдя, Генрих нашел их иначе, чем ожидал. Габриель выглядывала из окна; ксвоему спутнику, который был в сапогах и при шпорах, она повернулась спиной.На ее плече Генрих заметил увядшие листья, которые зацепились, когда онаскакала по лесу; разве листья остались бы на месте, если бы она после этогораздевалась? Бельгард глядел на большую дикую птицу у своих ног, лапы у неебыли связаны, она сильно била крыльями. Обер-шталмейстеру его добыча отчаянновыпачкала руки, такими руками он никак не мог касаться женщины.
Хотя Генрих понял все сразу, но жестокий страх истекшего часа, чтобы не бытьпосрамленным, вылился в гневе.
— Что тут происходит? — крикнул король, меж тем как те двое растерянновперили в него взор. И он, должно быть, показался им иным, чем они ожидали. Уних и мысли не было, чтобы он мог измениться точно после болезни и такисступленно кричать. От испуга они дали ему отбушевать, пока он не выбился изсил или был близок к умиротворению. Габриель отошла от окна и с просительнымжестом приблизилась к нему; когда же его голос после стольких несдержанных словстал тише, она решилась взять его за руку. Как суха и горяча его рука!Габриель сказала:
— Мой высокий повелитель! Зачем я поступила так! Я думала дождаться васздесь и вместе с вами припомнить минувшие дни. А получилось неладно, и я жалею,что явилась сюда, хоть и с благим намерением.
Он произнес менее уверенно, но с прежним бешенством:
— Вы лжете, мадам. Я знаю истину. Вы выглядывали из окна в надежде, что этоне я. У вас достало бы времени до вечера, чтобы не один раз посмеяться надрогоносцем.
Бельгард стоял, как-то странно сгорбившись, лицо у него сразу постарело. Онсхватил пойманную птицу за ноги и собрался уйти.
— Оправдывайся, Блеклый Лист, — потребовал Генрих. В ответ на этот окрикБельгард повернулся вполоборота и признался:
— Сир! Я не могу.
— Ваш сообщник предает вас, мадам, — выдавил из себя мученик; до сих пор онне верил тому, что говорил, теперь же приходилось поневоле поверить.
Габриель беспомощно передернула плечами. Бельгард сказал:
— Сир! Мне остается лишь перейти на службу к туркам. Султан казнит своихприближенных без допроса. А перед вами я должен держать ответ. Я был верен ипредан вам не из привычки и не по обязанности. Нет, все долгие годы язаглядывал вам в душу и находил, что вы достаточно драгоценны, чтобы заплатитьза вас жизнью, достаточно велики, чтобы отдать вам мое собственное счастье. Яот всего давно отрекся, и вы сами это знаете, а непреложней всего убеждена вмоей искренности герцогиня де Бофор. Иначе она ни за что не позволила бы мнесопровождать ее в этот замок и эту комнату.
Генрих отвел от него взгляд, он пробормотал ни для кого и даже не длясебя:
— Слова, ловкие слова, они рассчитаны на умиление.
Габриель вмешалась в нужную минуту:
— Он недоговаривает. Он говорит, будто я позволила ему сопровождать менясюда. Нет. Не позволила, а приказала.
Она умолчала — зачем. Ее возлюбленный повелитель понял сам; едва войдя, онразгадал ее чувства. Он знает ее страдания, ее страхи, ему ясна ее отчаяннаяпопытка еще раз возбудить в нем ревность. Она уводит его назад в те прошедшиеневозвратные времена, когда он дрожал, а теперь дрожит она. Тогда — чего бы вытогда не сделали, мой высокий повелитель, чтобы удержать меня. Дорогое дитя,чего бы ты не сделала.
Он читал на ее лице, ведь в это лицо он глядел чаще всего, — читал каждую еемысль, каждое ее чувство, не исключая и сострадания. В сцене с Рони он жалелее, теперь она его. Мы не должны подавать повода к жалости, ни ты, ни я. Мысильны. Хорошо, что вы напомнили мне об этом.
Сперва он обнял Бельгарда и поцеловал в обе щеки. Когда дошла очередь до егобесценной повелительницы, она с трудом переводила дух от пережитого потрясенияи сияла от достигнутого успеха. Его слова она услышала прежде, чем онзаговорил. И в самом деле, он сказал, прижав ее к груди:
— Завтра все будет свершено и закончено. Завтра я призову священника. Хочетили не хочет, а он нас обвенчает завтра.
Она повторила «завтра», по-прежнему сияя, но про себя подумала: «Если бысвященник был здесь в комнате!»
Едва выехав из замка Кэвр, они повстречали охотников со сворой и травилиоленя, пока не стемнело. Когда зверь был пристрелен и выпотрошен, а собакинасытились и затихли, охотники обступили короля, которому пришлось сесть: онуспокоил их, сказав, что лишь слегка ушиб колено. Тут в молчании лесапослышался шум второй охоты, лай, крики, звук рога, все на расстоянии не менееполумили. Не успели они опомниться, как тот же шум раздался в двадцати шагах.При этом ничего не было видно, между деревьями залегла тьма.
Король спросил в изумлении:
— Кто осмеливается мешать моей охоте? — и приказал графу де Суассонупосмотреть, кто там. Суассон устремляется в чащу: он различает очертания чернойфигуры, которая, едва появившись, снова исчезает, выкрикивая одно слово:
— Собирайся! — А может быть, это значит: — Покайся!
Граф де Суассон воротился и сказал, что голос был грозный. Смысл егоповеления можно было спутать по созвучию. Король ничего не ответил, вскочил наконя и поехал рядом с герцогиней де Бофор, а остальные охотники тесным кольцомокружили их. Никто не упоминал о том, что от второй охоты, хотя она недавно такшумно подавала голос, теперь не доносилось ни звука.
Тем временем они достигли ближайшей деревни, и король с седла принялсядопрашивать всех крестьян и пастухов, которые в столь поздний час показывалисьна пороге, что означает такое явление. Многие отвечали, что это проделки злогодуха, здесь будто бы его округа и называется он Великий охотник. Далее король,продолжавший допрашивать, получил объяснение, будто святой Губерт[74] сам нередко избирает эти леса, чтобы травитьзверя со своей охотой и сворой, незримой, но слышной.
— Святой — это звучит уже утешительнее, — заметил Генрих, обратясь кГабриели, но окончательно он успокоился, лишь когда последний из опрошенныхпроговорился, что некий плут браконьер изображает нечистого духа и таким путембезнаказанно охотится на королевскую дичь. Однако король до всего дознается ипоймает его. — Непременно, в следующий же раз, — обещал Генрих; успокоенный,поскакал он дальше и уверил свою возлюбленную, что наконец-то они получиливерный ответ.
Габриель хоть и сказала: да, получили, но в глубине своей тревожной душидумала: «Собирайся или покайся — так не станет кричать браконьер». Это былопредзнаменование. То же подозревали и многие из кавалеров, которые теснымкольцом окружили ее и короля, а кто знает, о чем умалчивал он сам. Опредзнаменованиях, поддельных предзнаменованиях, была речь в начале охоты.Однако всегда ли они ложны, если мы наперекор природе и убеждению непрестаннонаталкиваемся на них?
Сегодня о предзнаменовании заговорил господин де Роклор. И он же тотчас поприбытии в Лувр попросил его величество дозволить ему сделать сообщение с глазуна глаз. Маршал Роклор весьма сожалел, что не высказался своевременно. Теперьон явился слишком поздно, король отослал его.
— Вы мне не нужны. Сейчас мне нужен хирург.
И с этими словами упал навзничь. Слишком долго промучился он оттого, чтоодин из его органов был затруднен в своих отправлениях.
Потому-то Роклор не успел ничего сообщить — зато потом был даже доволен,хотя совесть и укоряла его. Слишком много придворных пришлось бы запутать в этодело. Враги герцогини де Бофор разыскали двух шалопаев, которые от бездельянаучились голосом подражать целой охоте, крикам, лаю, звуку рога, по желаниюприближая или отдаляя их. Когда же лес умножал шумы, кто угодно мог поддатьсяобману. А тем более если в чаще возникала черная фигура и страшный голостребовал: покайся!
Габриель о спасении своей жалкой жизни
Источник этой болезни уже не в одних душевных тревогах. Усталость душиобычно разрешалась телесным недугом. На этот раз тело не помогает, оноусугубляет страдания. Понадобилось вмешательство хирурга, он должен ежедневносодействовать органу, который отказывается служить. Генрих переносит страдания;труднее переносить мысль, что тело его становится немощным. В бреду онговорит:
— Будь у меня две жизни, одну я отдал бы святому отцу. — Он говорит: святомуотцу, язык говорит не то, что подразумевает рассудок; рассудок ищет ту, чтонаходится здесь в комнате. Напрасно больной напрягает свои широко раскрытыеглаза, чтобы ее узнать, ей хочет он отдать одну из двух жизней. Он протягиваетк ней нетвердую руку, но Габриель избегает прикосновения.
Ее собственные веки сухи, они покраснели от бдения у изголовья возлюбленногоповелителя, и страх ее дошел до того предела, когда он уже переходит в холод.Ни дрожи, ни слез, разве что мадам Екатерина Бурбонская, сестра короля, вместес ней преклоняет колени и молится. Это бывает не часто. Габриель боитсяослабеть в общении со Всемогущим. Она должна оставаться рассудительной исильной, заступая место Всемогущего, как Его слуга, и сохранить этого человекадля жизни. Она выполняет самые унизительные обязанности, помогаетпрекраснейшими в королевстве руками его органу, который отказывается служить.Час за часом проводит у изголовья любимого, наполовину склонившись иприслушиваясь к его несвязным словам, вовсе не тем, какие он держит в мыслях,ибо все его слова устремлены к ней. Его разум, который блуждает по темнымлесам, теряет ее образ всякий раз, как тянется за ним. Однако и она упускает иищет его, хотя он лежит здесь и страдает.
Ее терзало ужасное предчувствие, что они больше никогда уже полностью необретут друг друга, с открытым взором и душой, как бывало прежде. Несмотря навсе их старания, что-то загадочное будет удерживать и разлучать их, деревья втумане, отзвук незримых событий, охота призраков.
В ту ночь, когда он впервые спокойно уснул и спал слишком бесшумно, как ейпоказалось, она вдувала в его открытый рот свое дыхание до тех пор, пока сама