Не тронулся с места только один-единственный человек, которого легко былозахватить, когда он в пяти шагах от короля обнажил нож.
— Сир! — сказал господин де Фронтенак. — На сей раз вы обязаны жизнью толькогоспоже герцогине. — Старый соратник короля был очень взволнован. Придворный несказал бы этого. Король слез с лошади. Бледный от гнева, он подбежал к страже всводчатых воротах; платье на его бесценной повелительнице было разорвано,солдаты с трудом охраняли ее от нападающей толпы. Он приказал повесить тех, чтооказались впереди.
— Сир, — сказала Габриель, — в благодарность за ваше спасение прошу вассохранить жизнь этим людям, ибо это все обманутые. Ваш народ думаетпо-иному.
Генрих не отвечал. Он не хотел терять время на утешения и благодарность.
— На коней, мадам! — И он даже не подставил свою руку под ногу Габриели.Торопливой рысью проехал он рядом с ней через мост и последние ворота. Всейстраже было приказано сопровождать его, но как ни бежали солдаты, а все-такипотеряли из виду обоих всадников, только господин де Фронтенак верхом, сошпагой наголо, не отставал от них ни на шаг.
Они направились не прямо к дому герцогини, король поехал по самым люднымулицам; он пустил коня еще более скорой рысью, не обращая внимания на прохожих;тем приходилось разбегаться с середины мостовой. Кто правил каретой и несворачивал немедленно, того офицер торопил ударом и окриком:
— Дорогу королю!
Все видели, что король бледен от гнева, и спрашивали:
— Что случилось?
Женщины заметили, что на герцогине де Бофор разорвано платье, и молвапонеслась быстрее, чем может спастись бегством даже король.
Едва он проезжал, как за его спиной начинались толки:
— Теперь он бежит с ней, потому что его хотели убить из-за его любовныхшашней.
— И ее с ним, — добавлялось немедленно.
— Неужто это достойный конец для короля, который зовется великим?
— Он любит, — возражали женщины. — Вы его не понимаете, потому что выничтожные мужчины, — говорили пожилые увядшие женщины, у которых были рабочиеруки, а на лице запечатлелась забота о насущном хлебе.
Молодые люди, выпячивая грудь, утверждали:
— А все-таки он добьется своего, и мы поступили бы, как он.
Некий священник повторял на каждом перекрестке:
— Но госпожа герцогиня сделала сегодня больше. — При этом священникмногозначительно кивал головой, хотя всякий раз исчезал раньше, чем емууспевали задать вопрос. Папский легат строжайше приказал ему оставатьсянеузнанным.
После подобных слов не наступала тишина, какая бывает, если есть над чемпризадуматься. В толпе настроение меняется резко, даже посреди шума и крика.Когда король, его возлюбленная и офицер ехали обратно прежней улицей, вместотого, чтобы скрыться или вернуться с подмогой, о бегстве словно и речи не было.Напротив, тот же самый народ теснился за ними следом, иные даже опередили их,двое взяли лошадей под уздцы — они шли теперь шагом. Таким образом народпроводил своего короля и свою королеву, которая была ему угодна, к широкомуновому въезду в Луврский дворец.
Господин де Фронтенак вложил шпагу в ножны, ибо слышал совсем иные голоса исмотрел в глаза ближайшим. Глаза влажно блестели, вначале в них отражались лишьрыцарские чувства народа. Чем длиннее дорога, тем ярче будет в них вспыхиватьвозмущение. Король сам поощрял его.
— Дети! К дому герцогини! — приказал он.
Снова он поехал обходным путем. Из дверей мастерских выбегали ремесленники,сначала они топтались в нерешительности: не ввязаться бы в неподходящее дело.Меж тем гнев короля, разорванное платье его дамы были достаточно красноречивы.Тут-то прозвучали первые проклятия против убийц Габриели. Она как услышала —зашаталась в седле. Генрих снял ее с лошади и повел в дом.
Под ее окнами раздавались невнятные возгласы, она заткнула уши пальцами. Разпроклинают ее убийц, значит, то действительно были ее убийцы. Невежественныйнарод больше занят ею, чем ее повелителем. Это предрекает развязку, и средивсех тайных хитросплетений это первое открытое признание, что она должнаумереть.
Генрих сказал:
— Что они толкуют о ваших убийцах, мадам? Ведь убийца был мой, а я к нимпривык.
Он послал людей очистить двор. Когда он вернулся, Габриель уже покинулакомнату. Он стал искать, подошел к ее запертой спальне, которая обычно была ихобщей спальней; теперь дверь оказалась заперта и не открылась.
— Отвечайте!
Придушенные звуки в платок. Она смеется? Он предпочел бы, чтобы она плакала.Такого смеха он у нее не слыхал, этот смех звучал бы жестоко, если бы не былпридушен.
— Я хочу знать только одно, — крикнул он. — Кто сообщил вам о прибытиифламандца?
— Угадайте, — произнес изнутри ледяной голос, и она хлопнула какой-тодверью.
Сделала она это нарочно, чтобы он ушел. Когда его шаги удалились, она хотелаего вернуть, но упала на постель, зарылась лицом в подушки, где обычнопокоилась его голова, и это создало такую иллюзию близости возлюбленного, чтоона заговорила с ним.
— Сир! Мой высокий повелитель, как печально все обернулось.
И тут наконец хлынули слезы. Очнувшись от долгого плача, она увидела, чтоона одна на мокрой подушке. Она подумала, что и он, конечно, запер за собойдверь, отмахнулся от всех пожеланий и приветствий, — и, быть может, лежал, какона, поддавшись слабости тела, а затем мерил комнату крупными шагами,останавливался, прислушивался, уловил звук колокольчика. Он звонит упорнее, чемвсякий другой. Любимый! Он призывает нас обоих.
Она вспомнила, что он в своем воображении не мог слышать звон похоронногоколокольчика. Конечно же, ведь у него не побывала госпожа Сагонн. Да и легат, —кого предостерегал легат? Не его, и не в тот час, когда Мальвецци снаряжал вБрюсселе фламандца. Как понять, что папский легат, вопреки всякой логике, хочетсохранить жизнь королю Франции?
— Я этого не знаю, — сказала Габриель, поднялась с постели и сталанапряженно размышлять.
«Что-то связывает легата и короля, чего сам Генрих даже не знает. Ибо легатпредостерегал не его, а меня и приказал мне не говорить об этом моемуповелителю. Догадайся сам, бесценный повелитель. Подложное письмо. Сир! Выизвлекаете его из-за пазухи убийцы, обнаруживаете подделку и после этогочитаете его с еще большей для себя пользой. Вы поймете из него, какзатруднительно и опасно оказалось на этот раз спасение вашей жизни. Вы большене спросите: что они толкуют о ваших убийцах, мадам?
Вы больше не станете задавать глупые вопросы. Любимый, как ослепляет тебятвой сан! Ты стоишь на возвышении, у трона, и ничего не видишь в лучах своегособственного величия. Я спасаю твою жизнь от тех, кто посягает на моюсобственную; они покушаются на мою жизнь из-за тебя и из-за меня — на твою. Мыдолжны умереть вместе или я одна. Но только не ты без меня, это непредусмотрено. Мы хотели, чтобы у нас навеки, нерасторжимо была одна жизнь — ноу нас оказалось две смерти, и они бегут наперегонки, какая скорей достигнетцели».
Явилась тетка Сурди, и Габриель охотно приняла ее, потому что она томилась водиночестве и хотела убежать от него, — подумала даже об одном доме, которыйманил ее. Но он был для нее запретным.
Мадам де Сурди обняла свою многообещающую племянницу, что случалось нечасто, но сейчас радость обуревала ее.
— Вы спасли королю жизнь. Теперь уж ему ничего другого не остается, мыпопадем прямехонько на престол.
Ее свежевыкрашенная куафюра пламенела, белели воздетые кверху руки.Несмотря на всю свою проницательность, она не сразу поняла, что еевоодушевление не встречает отклика.
— Народ вел вашу лошадь под уздцы. Народ за нас, — восклицала госпожаСурди. — Двор должен пасть перед нами ниц, — резко выкрикнула она. — Волянарода — воля Божия.
— Тише — попросила Габриель. — Ему бы это не понравилось, если бы он васуслышал.
— Мадам, в своем ли вы уме? — спросила тетка. — Как же ему не бытьсчастливым, когда он вам обязан жизнью.
Габриель молчала. Она ничего не сказала бы и в том случае, если бы ей самойбыла понятней вся цепь событий. «Я не должна его принуждать, — чувствовалаона. — У него не две жизни, хотя моя и принадлежит ему».
Так как взволнованная родственница наседала на нее, Габриель наконецобъяснила, что жизнь королю спасали очень многие и не раз, если предположить,что он сам не умел себя уберечь. Это был второй или третий убийца, котороголовил господин де Фронтенак. Спасителем короля были господин д’Обинье и дажешут Шико.
— Но никого мой высокий повелитель не награждал так, как свою слугу, —произнесла Габриель д’Эстре и, к величайшему изумлению госпожи Сурди,преклонила колени. Повернулась к комнате спиной и в углу обратилась с молитвойк Святой Деве.
Тетке надоело ждать, и она удалилась, внутренне негодуя. «Если бы ты,дурища, не глупела с каждым днем, ты бы держалась своих протестантов изаставила бы их поднять хороший бунт, чтобы добиться возведения на престолкоролевы из дворянства своей страны!»
— Пресвятая Матерь Божия, — молилась Габриель. — Тебе открыто мое сердце,которое развращено с юных лет, и лишь ты укрощаешь его гордыню. Мойвозлюбленный повелитель показал меня народу как я была, в разорванном платье,такой благодарности и награды я не заслужила. Пресвятая Дева, сохрани мне егожизнь!
Сюда была включена и мольба о собственной жизни — не прямо, но Габриельверила, что ее поймут, и больше не добавила ничего.
Габриель обречена
Генрих пропустил весь следующий день и не пришел к ней. Вечером она получилаот него письмо. «Мой прекрасный ангел, — писал он из Луврского дворца. — Тыдумаешь, быть королем хорошо, однако у меня на сердце часто бывает кудатяжелее, чем у последнего моего подданного. Нищий под моим окном менее достоинжалости, чем я. Одни, католики, говорят обо мне: от него разит гугенотством.Другие, протестанты, говорят, что я их предаю и что я больший папист, чем сампапа. Могу я тебе только сказать: сердцем я француз, и тебя я люблю».
Она все поняла из этого письма, поняла глубокие причины его грусти, поняла,