что воля его скована, по сравнению с ним даже нищий свободен. Не суждено намсоединиться, означало все это. Она же от этого не пришла в отчаяние. Его жалобыпридавали ей упования и силы.
Неожиданно вынырнул еще один убийца. Этого никто не выследил в пути, онбеспрепятственно мог бы выполнить свое задание; король сам обнаружил его исхватил за руку. Король был особенно настороже, ибо он один понимал, почему кнему подсылают убийц и что за первым очень скоро должен последовать второй.Кстати, первый был доминиканец из Фландрии, второй, капуцин, явился изЛотарингии. Одного поля ягода. Испания или Рим, Лотарингский дом илиГабсбургский — истинной дружбы между ними не существовало, только в одном онибыли согласны: королю Французскому лучше умереть.
Любого подданного императора, друга ли, врага ли, независимо от его веры,испанцы, — вернее, те, что именовали себя испанцами, — уничтожали, резали,сажали на кол, жгли и вешали на дереве у дороги. Это была прелюдия широкозадуманного предприятия, по сию пору еще ни к чему не обязывающего, никто незовет его войной — зачем слово, которое всех пугает? Однако захватчик,по-прежнему без войны, завладел переправами через Рейн по дороге на Клеве.
Немедленно же двинулись в поход полки короля Генриха. Он проложил для нихудобные дороги, и его численно сокращенное войско строго блюдет добровольнуюдисциплину, каждый солдат знает своего короля Генриха, а потому и верит в него.Вот причина, по которой повсюду, куда вступали войска короля, неприятель давалтягу. Солдатам не на пользу иметь над собой недостойных начальников, не уважатьсамих себя и в своем недостойном поведении полагаться лишь на случайнуюбезнаказанность.
Захватчик рассчитывал, что полки короля сдадутся, потеряв свой главныйоплот; значит, важнее всего уничтожить его. Но так как убийство не удалось,прекратилась и война, если бы слово война было произнесено. Король Генрих ненаходил причин самому идти к Рейну. Хотя ему больше чем когда-либо хотелосьсражаться. Во-первых, король его толка чувствует себя безопаснее среди войска,нежели за всеми караулами Луврского дворца. Сразиться в бою и забыть, сколькопозора принесли ему его убийцы, — словно он первый встречный бунтовщик,которого надо постоянно держать под угрозой смерти. Нет, я принц крови, такбуду же вести себя наваррским королем.
Первого из двух убийц он хотел помиловать; только бы не раздражать Рим!Теперь же их обоих вместе судили и предали казни. Кроме того, он пригрозилпроцессом против мадам Маргариты Валуа за совершенное прелюбодеяние. Она тотчасже стала сговорчивой, и Рим понял, что король Франции исцелился от своейгнетущей тоски. Ничто не остановило Генриха, ни отлучение от церкви, ниотеческий совет, когда он вновь пожелал доказать свою твердость. Королевскийпарламент усердно старался обойти Нантский эдикт, так что он все еще не вступилв законную силу. Теперь же Генрих говорит свое властное слово.
Он говорит его своим законоведам, которых он некогда любил, и они, бытьможет, любили его.
— Ныне опять проповедуется бунт, снова маячат баррикады, вы, господа судьи,за это время нажили состояния, вы спите на мягких перинах в собственных домах,а не в тюрьме на соломе. Потому и позабыли, по какую сторону баррикад вамназначено быть судьбой и долгом. Если же опять возникают тревожныепредзнаменования, то внемлите им. Для меня они мало значат, зато для всякогодругого — много. Когда-то, очень давно, я играл в карты с герцогом Гизом, ииз-под карт потекли капли крови, тщетно старались их стереть, дважды, трижды. Ккому относилось это предостережение — ко мне или к нему? Оказалось — не комне.
С этого он начал, повелев законоведам явиться к нему в кабинет, дабы ониоказались ближе к власти и устрашились бы ее.
— Войны против протестантской религии, вот чего вам захотелось? Баррикады!Моя выставлена у Рейна, на нее я пошлю вас так, как вы есть, в длиннополыходеждах, и каждому дам в руки ружье.
Они приняли это за шутку, но, кроме того, он пригрозил увеличить их числовдвое и втрое, а это значило, что жалованье их уменьшится наполовину, на дветрети, такая возможность усмирила их больше, чем угроза отрубить головыподстрекателям.
Эдикт был утвержден парламентом. Рим не противоречил.
В порыве решимости он выдал замуж свою сестру за герцога де Бара. МадамЕкатерина Бурбонская, сестра короля, — протестантка, а навязанный ей жених —католик. Генрих вызвал архиепископа Руанского, это был его собственный, правда,сводный брат, но не все ли равно. Не успела Катрин опомниться, как былаобвенчана в кабинете короля.
Герцог не замедлил удалиться, да и архиепископ понял, что он уже лишний.Брат и сестра остались с глазу на глаз. Катрин сказала:
— Сир! Я дивлюсь вам, как вы молоды. Как стремительны.
Он почувствовал в ее тоне скрытую иронию с оттенком покорности судьбе.
— Мадам! Это должно было наконец случиться, — услышала она его слова, таксухо он не говорил с ней никогда в жизни. — Должно было, и для престола и длянаследования. Граф де Суассон не может дольше преграждать путь моимнаследникам.
Жалкое лицо сестры дрогнуло. Она исподлобья взглянула на брата; надонадеяться, что в ее взгляде была лишь строгость, а не что-то еще менеелестное.
— При теперешней вашей стремительности, — заговорила она, — вам следовало бытут же на месте совершить другое венчание.
Он смолчал и отвернулся. Она собралась уйти, тогда он мигом очутился подленее и заключил ее в объятия. Они долго стояли, прижавшись друг к другу, и ниодин не желал разомкнуть объятия. Он ничего не объяснял, и она ничего неспрашивала. И брат чувствовал: «Вот так мы состарились. Прости мне твои утраты.Для своей славы я пожертвовал твоим счастьем — отнюдь не сгоряча. Я дал тебе сним состариться. Катрин, ты ведь память о нашей дорогой матери, она твоимиглазами смотрит на меня. Пока ты здесь, не все еще миновало».
А сестра чувствовала:
«Снова, как встарь, мы вместе, пусть перед концом. Трижды смерть подбираласьк тебе. Благодаря опыту в обращении с ней ты избег ее покушений, не поддался ниболезни, ни убийцам, теперь довольно. Откажись, дорогой брат, от прелестнойГабриели, которая стоит тебе жизни. У нас достаточно было времени, чтобысмириться. Между тем ты остался молод, твоя внутренняя твердость противостоитгодам, тебя, в сущности, ничто близко не задевает. Ты не можешь увянуть, можешьтолько сломиться. Неужели я, такая усталая, увижу, как ты будешь лежать напарадном ложе с крестом в сложенных руках?»
Он заметил, что она вздрогнула у него на груди. Он отклонил голову, заглянулв ее лицо, а она в его. Глаза сухи у обоих. Где вы, слезы, где то время, когдамы ссорились, мирились, бывали добрыми или злыми и смех и слезы давались намбез труда?
Прелестная Габриель изменила своей природе и стала проявлять капризы: небудучи больной, она на целую неделю закрыла свои двери, мало того, она заперлапотайной ход между своим домом и Луврским дворцом… Генрих послал к ней пажаСабле, узнать — каковы будут ее приказания. Она велела отвечать, что оченьзанята со своими астрологами, они доводят ее до головной боли. Юный Гийомпреклонил колено и попросил выслушать его наедине.
— Довольно, — сказала она, вспылив, и отослала его прочь. В эту пору онабыла занята только своими предсказателями.
Генрих опасался влияния подобных людей, он говорил:
— Они до тех пор будут лгать, пока, чего доброго, не выскажут правды.
Ввиду этого его встреча с ними вряд ли сошла бы благополучно; а потому онобратился за помощью к сестре. Она отправилась через потайной ход; у дверей онастучала, пока ей не открыли. Она бесшумно вошла в комнату, где раздавалисьголоса и был полумрак. Единственная свеча освещала звездочета, гадалку накартах и третьего, который читал по руке. Несчастная красавица отдала себя вовласть трем мудрецам, выслушивала беспрекословно их приговоры, от которых у неене раз вырывался стон. Катрин почувствовала к ней глубокую жалость. До чего мыдойдем, — эти слова она часто повторяла с недавних пор; они, увы, былиприменимы и к женщине, которую она прежде почитала счастливейшей из смертных.Каждый из колдунов был в соответствующем одеянии, но безразлично, в мантии илив остроконечной шапке, в маске или внушительном обличье врача, они не умелиясно растолковать ни одно видение или знамение, вместо уверенности пробуждалитревогу и вселяли неопределенные страхи, от которых их жертва стонала. Бедняжказнала только свой молитвенник; ей становилось жутко от одного перелистываниятолстых фолиантов, а гороскоп ее ничего не показывает, кроме того, что замужемона будет всего один раз. Неужто звезды считают, что она уже была замужем?Когда брак не был осуществлен и объявлен недействительным? Но вот по руке еепрочли, что она умрет молодой и не выполнит своего назначения, — в случае еслиу нее будет еще ребенок. Тут она вырвала руку и судорожно сжала ее. И как раз вэту минуту гадалка в маске сама смешала карты, так, что они полетели со столана пол. А Габриель бросилась бежать.
Ее перехватила мадам Екатерина и повела в отдаленнейший покой; по дорогеКатрин поворачивала все ключи.
— Мой дорогой друг, наперекор всему я знаю достоверно, что вы достигнетесвоей цели, — сказала Катрин, искренней, чем прежде, желая ей этого.
Габриель произнесла беззвучно:
— Мои созвездия и линии руки показывают противное, не говоря уже окартах.
— А воля короля? — возразила ее доброжелательница.
Габриель, едва слышно:
— Она бессильна.
Мадам Екатерина Бурбонская:
— Вас обманывают. Я уважаю тайны небес, но три предсказателя, да ещезавидующих друг другу, не давали бы одинаковых ответов, если бы не действовалипо чьему-то наущению.
Габриель, сквозь горькие рыдания:
— И все-таки они сказали правду. Я ношу под сердцем дитя, которое помешаетмне выполнить мое назначение.
И тотчас же судорожно обхватила Катрин за плечи, умоляя:
— Ни слова об этом!
Катрин поцеловала ее.
— Теперь-то все и наладится! — возразила она с нежной улыбкой.