— Еще бы!
Мы говорили о том о сем, сидя почти рядом, а в действительности бесконечно далекие друг другу. Что-то уже произошло или вот-вот должно было произойти. А ведь когда-то время, которое мы проводили вместе, казалось нам слишком коротким, чтобы тратить его на ненужные слова и паузы. Я уже собирался прервать этот осторожный обмен банальностями и сообщить о моем предстоящем отъезде в Англию, когда Элен внезапно наклонилась и схватила меня за руку.
— Стив, я хочу попросить тебя… Ты можешь увезти меня отсюда?
— Увезти?
— Да, да, увезти.
Где-то в глубине сознания у меня мелькнула мысль, что эта неожиданная просьба продиктована не любовью, а расчетом. Мне почему-то показалось, что Элен, постукивая пальцем по ободку рюмки, ждет отрицательного ответа.
— Но почему?
— Потому, что я боюсь. Я знаю, ты скажешь — беспричинный страх. Я и сама понимаю, как это глупо, мне не следовало бы поддаваться этому чувству, но я не в состоянии сладить с собой. Не могу объяснить, что со мной происходит, но дело обстоит именно так.
— Все-таки, чего же ты боишься? — Я положил свою руку на ее. — Ты ведь не испытывала ничего подобного, когда мы виделись в прошлый раз, не так ли? Что же это: нечто реальное или просто нервы? От чего ты хочешь бежать?
— От арабов. Я знаю, ты мне не поверишь, но носятся самые разнообразные слухи. Если бы ты пережил то, что пришлось пережить мне, тебя бы тоже приводил в ужас каждый пустяк. Я знаю, мне никогда не избавиться от этого. Возможно, я вижу все в мрачном свете потому, что слишком много пережила в Эльзасе, перед тем как мы с папой бежали в Англию; мне было тогда семь лет. А может быть, тут действует и настоящее и прошлое. Правда, история в Либревиле в тысячу раз хуже той, давней.
— Да, но к чему вспоминать то, что было почти три года назад?
— Видишь ли, говорят, что здесь повторится новый Либревиль, а для всякого, кто испытал тот ужас, ожидание нового — это… своего рода кошмар. Страшно даже подумать. Я когда-нибудь рассказывала тебе, как отец пытался выброситься из окна больницы только потому, что один из санитаров заговорил по-арабски? Вот почему он вернулся на родину. Он просто не мог здесь больше жить. Ты понимаешь, мы почти двенадцать часов просидели в колодце по шею в воде, причем у папы была сломана нога… После того как человек испытает нечто подобное, он уже никогда не будет таким, как раньше. Я чувствую, что должна уехать. Ты можешь увезти меня? В Италию, во Францию, в Англию… Я была так счастлива, когда мы с папой жили в Англии.
— Но можно ли вот так, сразу? Ты же знаешь, что я занимаю довольно ответственную должность, от меня так или иначе зависят несколько сот человек. Разве нельзя повременить неделю-другую?
Надежда, что она согласится с моим доводом, боролась во мне с необходимостью примириться с ее отъездом. Одно слово, всего одно слово, в котором прозвучало бы искреннее чувство, могло бы развеять мои сомнения, и я бы тут же согласился взять Элен с собой. Все тем же краешком упрямого сознания я подметил в ней холодность и расчет.
— Нет, я не могу ждать, — быстро и, как мне показалось, с торжествующей ноткой ответила Элен. — Да, да, я понимаю, ты не можешь все бросить и уехать со мной. Я знаю, ты не позволишь себе подвести других, и уважаю тебя за это.
— Но разве обстановка такая уж критическая?
— Для меня — да. Я не могу спать, а если и засыпаю, то меня мучают всякие кошмары. А тут еще грипп… Моя горничная слышала вчера, что колонисты бросают фермы и переезжают в город. Я не могла уснуть ночью — все думала и думала. Ты видел напечатанные в газетах объявления о найме сторожей?
Да, я видел такие объявления: за ночное дежурство предлагалось вознаграждение до трех тысяч франков. Я видел и объявления о продаже собак: «Держать все время в ошейнике!
Гарантируем, что наша собака бросается на любого человека, за исключением хозяина». Я не мог не заметить и странные охотничьи ружья — их рекламировал торговец спортивными товарами — настоящие боевые винтовки с телескопическими прицелами и со специально приспособленными ремнями. Мне было известно также, что в Эль-Милии возник и процветает черный рынок, где солдаты продают пулеметы и ручные гранаты. Однако до сих пор я не придавал особого значения тому, что слышал или видел. У людей внезапно появилась мания коллекционировать всевозможное оружие. Женщины носили миниатюрные посеребренные револьверы и за игрой в карты вытаскивали их из своих сумочек и сравнивали. Считалось шиком иметь при себе оружие. До сих пор я рассматривал все это отчасти как дань нелепой моде, а отчасти просто как истерию. Но этот новый слух о колонистах, покидающих свои фермы…
— И все же здесь уже давно не было так спокойно, как сейчас, — заметил я. — За последние шесть месяцев произошел только один инцидент, причем большинство людей даже и не узнали о нем.
Однако Элен уже снова думала о другом.
— Сколько сейчас нужно времени, чтобы доехать до Бужи? — наконец спросила она.
— Три дня, если повезет. Я хочу сказать, если уцелели мосты и туннели. Из Либревиля поезд отправляется ежедневно. В Константине пересадка, и там тебе придется провести ночь.
— А как добраться до Либревиля?
— Отсюда ежедневно в восемь часов утра уходит колонна машин под охраной конвоя, но вся беда в том, что, когда ты доберешься до Либревиля, поезд на Константину уже уйдет.
— В Бужи у меня есть родственники, — заметила Элен. — Я решила не возвращаться больше на работу в больницу. Я устала от мнимых больных. Пожалуй, завтра я уеду в Бужи. По утрам я смогу там приходить на берег, любоваться морем и пароходами. Я не буду чувствовать себя в клетке, как здесь. Завтра же уеду.
Слушая Элен, я наблюдал за краем серого пушистого облака, прижавшегося к окну. Я знал, что если не хочу потерять ее, то должен немедленно что-то предпринять. И тут, как всегда, я почувствовал нерешительность. Сейчас, когда речь шла об ее отъезде, эта женщина показалось мне редким даром судьбы. Весь во власти отвратительной, трусливой слабости, я представил себя навсегда одиноким, на пороге того возраста, когда на человека нисходит безразличие и смирение. Я подумал о скуке своей повседневной жизни, о неизменном однообразии природы, которая будет меня окружать, и… промолчал.
— Я поеду и побуду там, — продолжала Элен, — пока все не успокоится или пока я окончательно не поправлюсь. Возможно, через некоторое время мне станет лучше, и тогда я вернусь. В Бужи я найду себе какое-нибудь занятие. Видимо, там, как и везде, не хватает физиотерапевтов.
Внезапно она перестала нервничать и показалась мне прежней — собранной и спокойной. Прежде чем принять решение, она словно бы прошла через тяжкое испытание, и теперь жизнь с новой силой загорелась в ней — не только в ее жестах и голосе, но и в ее коже» в ее волосах, в ее изумительных серых глазах. Впервые за эту встречу она улыбнулась. У нее была очаровательная улыбка — самое чудесное, чем она обладала, — и я снова почувствовал острую боль.
— Ты ведь навестишь меня в Бужи, правда? — спросила она.
— С удовольствием. Но сейчас, после того как ударил нефтяной фонтан и когда есть всякие другие дела, а в лагере создалась такая напряженная обстановка, я просто не знаю, удастся ли мне вырваться хоть на несколько дней.
И снова мне показалось, что я сказал именно то, чего она ждала.
— Ну, ты ведь будешь писать мне? Правда? Ты найдешь время, чтобы написать мне?
— Конечно. Я буду писать.
— И почаще, не отделывайся одним жалким письмом в неделю.
Я кивнул, наблюдая, как продолжается в ней процесс трансформации, как возвращается кровь к ее губам и щекам, как все больше охватывает ее какая-то веселость, хотя она и пытается сдержаться.
— И я, как обычно, должен писать до востребования? — поинтересовался я.
— Нет, нет. Пиши в адрес моих родственников. я дам его тебе перед твоим уходом.
Я пробыл у Элен еще около часа и, уходя» чувствовал горечь какой-то утраты и пустоту и то, что я сразу состарился за этот день. Как бы между прочим, мимоходом, Элен дала мне понять, что сегодня я не должен прикасаться к ней, поскольку она не совсем здорова.
Только вернувшись домой, я вспомнил, что она так и не дала мне свой адрес в Бужи.
Я тоже почему-то забыл сказать ей, что через месяц уеду. И тем не менее эта забывчивость доставила мне необъяснимое удовлетворение.
ГЛАВА VI
Я провел беспокойную ночь.
На следующий день я поднялся на рассвете, выждал некоторое время и позвонил Джи Джи, попросив отпустить меня на утро.
— Хочу отвезти на вездеходе одного знакомого в Либревиль, — объяснил я.
— Пожалуйста, Стив. Постарайтесь только избегать неприятностей. Говорят, вчера на дороге обстреляли машину.
— На этот раз я поеду вместе с колонной машин.
— В таком случае, все в порядке. Надеюсь, вы сумеете вернуться часам к двум?
— Я вернусь к двенадцати.
— Вот и хорошо. Это меня вполне устраивает. Мы договорились с Латуром встретиться в половине третьего, и мне потребуется ваша помощь. Дело в том, что я основательно забыл французский язык. Кстати, вам придется выступать в роли ведающего кадрами. Так будет солиднее. Значит, вы уверены, что вернетесь к двум?
— Безусловно.
— Превосходно… Да, Стив, чуть не упустил: как пострадавший?
— Неплохо. Мэрфи утверждает, что через неделю он сможет приступить к работе.
— Замечательно, прямо-таки замечательно. Ну что же, пока! Будьте умненьким!
На этот раз я ехал к Элен в более приподнятом настроении, чему способствовало принятое мной решение. Это вовсе не доказывает мою слабость, твердил я себе. Вчера вечером я зашел слишком далеко в своей решимости казаться непреклонным и сегодня просто обязан проявить некоторое внимание, загладить излишнюю сухость.
Стояло чудесное утро. Теперь я понял, какими благодатными оказались прошедшие дожди. В прозрачном воздухе все вокруг выглядело особенно красивым. Казалось, за каждым деревом установлена сильная лампа, и в ее свете зелень излучает сияние, воздух напоен ароматом цветущих апельсиновых деревьев. Под лучами солнца Эль-Милия на склоне холма будто высечена из белого камня. В небе над городом парят аисты. Сотни птиц медленно кружатся на разной высоте, и самые верхние похожи на хлопья золы, носящиеся в воздухе над лесным пожаром. В арабском квартале города над ка