ждым домом высится гнездо аиста. Поднимаясь на холм и любуясь прекрасными видами, которые открывались на каждом повороте, я мысленно прикидывал, сумею ли выкроить время, чтобы приехать сюда с мольбертом и красками.
После звонка мне пришлось довольно долго ждать появления горничной. Слегка наклонив голову, она искоса взглянула на меня из-под ресниц и нагло улыбнулась. Я знал, что она меня ненавидит.
— Мадам уехала с полчаса назад, — сообщила горничная.
Мне потребовалось не больше двух минут, чтобы добраться до того места, где обычно собираются пассажиры, но еще метров за сто, с чувством острого разочарования, я увидел, что автобус для гражданских лиц пуст. Я подъехал в тот момент, когда шофер уже забрался на свое сиденье и заводил мотор.
— Вы когда отправляетесь? — крикнул я.
— Сейчас, — ответил водитель. — Сию минуту. Нет смысла ждать, никаких пассажиров нет и не будет.
В голове колонны стоял бронеавтомобиль, за ним гражданский автобус, потом две частные машины «ситроен», а в самом конце — джип с шофером и тремя солдатами конвоя, вооруженными автоматами. Я вышел из вездехода и подошел к «ситроенам»: в автомобилях никого не было, кроме водителей — похожих друг на друга, явно обеспокоенных евреев-торговцев; я сразу узнал их, они почти ежедневно ездили в Либревиль. Жизнь этих людей была наполнена страхом и погоней за наживой.
Из бронеавтомобиля на дорогу выбрался офицер; он повернулся к нам и поднес ко рту свисток. Миновав его, я подошел к открытой дверце броневика и заглянул внутрь.
— Вы что-нибудь ищете? — сердито посмотрев на меня, спросил офицер, когда я уже собирался отойти.
Я отрицательно покачал головой
Из будки, где помещался контрольно-пропускной пункт, вышел солдат. Он поднял деревянный шлагбаум, и колонна тронулась в путь. Я последовал за солдатом в будку. Навстречу мне поднялся сержант — он что-то писал в книге, похожей на регистрационный журнал. Отвечал он коротко и сухо.
— Да, месье, гражданская машина без конвоя проследовала в Либревиль, — сержант заглянул в книгу, — в семь часов тридцать девять минут. Машина номер три джей тысяча три, — прочитал он вслух. — Шофер — Мишель Висент. Вам нужен его адрес, месье?
— Нет, адрес меня не интересует.
— В машине было еще одно гражданское лицо. Фамилии пассажиров мы в регистрационный журнал не заносим.
— Это была дама?
— Кажется. Что еще вам угодно?
— Ничего. Большое спасибо.
Времени у меня оставалось много, в лагерь я не спешил. «В конце концов, все это мне безразлично, — повторял я себе, — безразлично, абсолютно безразлично».
Однако за какой-нибудь час окружающая природа потеряла для меня всю свою прелесть.
ГЛАВА VII
Как оказалось, я мог бы и не присутствовать при свидании Джи Джи с полковником Лату- ром. Полковник довольно бегло говорил по-английски. Во время войны он служил в Ливерпуле и с удовольствием вспоминал те годы.
Полковник принял нас в своем скромно обставленном старом автобусе — он когда-то использовался для путешествий через Сахару, пока восстание не положило им конец. В течение получаса Джи Джи сидел в неудобной позе под старым плакатом какого-то бюро путешествий, на котором была изображена негритянка с пышным бюстом и зовущей улыбкой, и вел с Латуром, как он выразился, «откровенный мужской разговор». Полковник слушал Джи Джи и время от времени прерывал его пронзительным шепотом. Я был рад повидать этого легендарного человека, который пытался вести войну новыми методами. Он говорил шепотом из-за ранения в горло, полученного в одном из сражений в Индокитае. Утверждали, что ни один офицер во всей французской армии не имел столько ранений, сколько полковник Латур. Вместо ноги у него был протез, на искусственной левой руке он носил перчатку; беловатые шрамы, подобно луне и звездам, светились на его загорелой, плотно обтягивавшей скулы и лоб коже; нижняя часть его лица, наспех собранная военным хирургом в Тонкине, застыла в вечной полуулыбке.
Джи Джи прилагал немалые усилия, стремясь убедить полковника в важности нашей работы. Открытие нефти в Северной Африке он охарактеризовал, как «эпическое событие». Тема разговора, видимо, вызывала у него нечто вроде религиозного экстаза, он даже забыл свои обычные американские словечки и выражения.
— Я хочу подчеркнуть, что успешное окончание наших поисков могло бы обогатить экономику этой страны, — заявил он.
— Мне так и говорили, мистер Хартни.
— Я сказал «могло бы», полковник, а это вовсе не означает, что обязательно обогатит. Но не будем уклоняться от основного вопроса: успех или провал нашего дела целиком зависит от того, как решится проблема рабочей силы. Наши вербовщики утверждают, что если мы не сможем твердо гарантировать рабочим безопасность, то нужные нам люди просто не рискнут уезжать из своих деревень. В результате неприятной истории, которая произошла на днях, мы вообще можем потерять всех своих рабочих. Ведь так, Лейверс?
— Боюсь, что так.
Джи Джи даже мигнул, услышав это подтверждение своих собственных опасений, и тут же заговорил о том, как, по его мнению, можно обеспечить безопасность людей.
Полковник сидел на фоне карт, старых плакатов, тростниковых кресел и узенькой железной койки, постукивал карандашом по столу и слушал, иногда кивая головой в знак согласия.
Я сравнивал этих двух, таких разных людей — маленького, пожелтевшего и высохшего полковника, похожего на добродушного бонзу, словно для маскарада напялившего неаккуратную, мешковато сидящую на нем военную форму, и крупного, энергичного, самоуверенного Джи Джи — существа совсем иного рода, человека нового типа, появившегося на свет в результате естественного отбора, гигиенических предосторожностей и какой-то необыкновенной диеты. Изучая их обоих, я начинал понимать, почему Джи Джи не верит в успех эксперимента Латура. Суть дела заключалась в темпераменте. Латур предлагал задушить восстание добром. Половину его людей составляли «командос в белых халатах», как их называли, — врачи, инженеры, агрономы. Они отправлялись в горы к враждебным племенам, без оружия с протянутыми в знак дружбы руками. Они приносили в дар еду и одежду, лечили больных, строили дороги и мосты.
Многие французы не верили в Латура. Газеты ультра, предпочитавших воевать до победного конца, издевались над ним, называли его коммунистическим агентом. Джи Джи тоже не верил в Латура, но по другой причине. По мнению Джи Джи, он не был реалистом, а для Джи Джи реализм как добродетель значил больше, чем вера, надежда и любовь.
— Вот, коротко говоря, наше дело, — продолжал между тем Джи Джи. — Если нам предстоит работать, то подобные инциденты, полковник, просто не должны повторяться.
— Я крайне сожалею о случившемся, — ответил Латур, как только Джи Джи предоставил ему эту возможность. — Мы усиленно разыскиваем виновных. Как вам известно, гражданская милиция распущена. С сегодняшнего дня каждое гражданское лицо, задержанное с огнестрельным оружием, подлежит суду военного трибунала.
— Рад слышать.
Экзотическая птица в клетке над Латуром откинула голову и пронзительно крикнула. Полковник вытянул руку со стеком и резко постучал по клетке.
— Замолчи, Виктор! — приказал он и положил стек. — Ну и, конечно, я все время буду на месте, как только вернусь из следующей поездки.
— Из следующей поездки, полковник? По- моему, я где-то читал, что ваша миссия — з этом районе, по крайней мере, — успешно завершена?
— Не совсем, мистер Хартни, не совсем. У нас еще остался маленький уголок в горах. А уж потом я перейду в писаря, пока меня снова не пошлют куда-нибудь.
Джи Джи уныло посмотрел на меня.
— Надеюсь, полковник, вы оставляете нас в надежных руках?
— Можете не сомневаться. Ничего не произойдет, пока мы будем отсутствовать.
— Когда вы намерены вернуться, если не секрет?
— Никакого секрета, мистер Хартни. Мы вернемся к мусульманскому празднику в конце рамадана. Сколько до него осталось? Кажется, дней десять? Вот через десять дней и увидимся. Мы обязательно вернемся, так как собираемся в этом году широко использовать праздник. Предполагаем отпраздновать окончание умиротворения района и думаем, что сделаем правильно, если пригласим представителей деревень, — пусть они убедятся, что жизнь в Эль-Милии идет нормально. Мы хотим, чтобы они с удовольствием провели время и убедились, что французы и алжирцы могут жить в мире. А уж тогда пропагандисты ФНО только зря будут тратить время. Все эти люди — крестьяне и думают желудками.
— Вот это действительно творческий подход! — воскликнул Джи Джи, однако по фальшивым ноткам в его голосе я понял, что рассуждения полковника не произвели на него никакого впечатления.
— Крестьяне — не политики, — продолжал Латур. — Они не верят пропаганде, они верят только фактам. В конце концов, все мы, по существу, одинаковы. Все мы хотим жить в мире, разводить скот, сажать огороды, воспитывать детей.
— И продавать нефть, — добавил Джи Джи.
— И продавать нефть, мистер Хартни.
Только после того как «роллс-ройс» тронулся, Джи Джи заговорил снова.
— Латур — оптимист, — сказал он. — У него это как хроническое заболевание, вроде диабета или чего-то в этом роде, прямо-таки в крови. Такой уж он есть. А вы как думаете?
— А я думаю, что у него может кое-что получиться, если брать эксперимент в целом. Но вот относительно праздника для крестьян-горцев — тут я что-то сомневаюсь.
— А что с праздником? Почему вы сомневаетесь?
— Ну, а если некоторые молодчики из милиции надумают пожаловать на этот праздник?
— Да, вот это будет дело! Да еще какое!
ГЛАВА VIII
Меня разбудило звяканье фужеров на полке.
Начинало светать, и в открытое окно я мог видеть необъятное, неподвижное желтое небо; легкий ветерок шелестел листьями цветов на подоконнике.
Вновь зазвенели фужеры, и я приподнялся, напрягая слух. Сквозь дребезжание стекла послышался все нарастающий гул, похожий на далекий, приглушенный рокот барабана. Продолжая прислушиваться, я сел на кровати; донеслось отдаленное гудение самолета, взмывающего в бездонную глубь неба. Шум удалялся, становился все слабее и, наконец, затерялся в шелесте бриза. Снова прогрохотал барабан. И только теперь, окончательно проснувшись, я все понял. Это была бомбардировка; это был, как я сообразил, ответ армии на обстрел из «базуки» — слухи оказались правильными. Где-т