— Ради бога простите, что мы ворвались к вам таким образом, — заговорил я, — но на улице беспорядки. Миссис Хартни плохо себя чувствует.
— Милости просим, — сказала миссис Фултон. — Мы с мистером Фултоном очень рады, что вы оказались около нашего дома.
— Дверь нашего дома всегда открыта, — добавил Фултон. Он говорил с расстановкой, подчеркивая слова.
— Просим присоединиться к нашей небольшой компании, — пригласила миссис Фултон. Ей было лет пятьдесят, — но ее детское лицо выглядело намного моложе, чем лицо любого арабского мальчишки из Эль-Милии.
Фултон поочередно пожал нам руку своей огромной лапищей.
— Мы с миссис Фултон очень рады и прочим вас чувствовать себя как дома.
Он провел нас в комнату, заставленную креолами и диванчиками. Три стула там уже занимали новообращенные Фултона, которых я недавно видел у кафе «Коммерс». Они держали на коленях разрисованные тарелочки.
— Это Люк, Марк и Джон, — любезно представила их миссис Фултон.
Люк, Марк и Джон склонили головы над тарелочками. Их обращение в новую веру зашло очень далеко. Казалось, они утратили все черты своей расы и вполне могли сойти за жителей штата Юта. Молодые люди уже усвоили нечто от священнической непогрешимости Фултона.
— Прошу вас, устраивайтесь поудобнее. Миссис Хартни, садитесь, пожалуйста. Разрешите предложить вам кофе? Ну хоть печенья? Вы должны попробовать наше печенье. — Фултон по очереди протянул каждому из нас серебряное блюдо, на котором возвышалась груда мелкого глазированного печенья.
Мэри, все еще всхлипывая, отрицательно подканала головой.
— Нет, спасибо, не хочется. Мне стыдно, что я распустила себя, но это было так ужасно. Как могут люди дойти до такой низости? Даже звери так не поступают.
Фултон выглядел скорее удивленным, чем огорченным.
— Милосердие злых — это жестокость, миссис Хартни, — произнес он, повторяя какое-то выученное наизусть изречение. Он взял маленькое розовое печенье и рассеянно повертел его между пальцами.
Миссис Фултон опустилась в глубокое кресло, чем-то напомнив мне наседку, и принялась- утешать Мэри.
— Разумеется, мы с мистером Фултоном никогда не позволяем себе поддаваться чувствам — от этого только пострадала бы наша работа. Вы меня понимаете? Работа должна стоять на первом месте.
— Мы с миссис Фултон избрали свое поле- деятельности, полностью сознавая, что награда, будет невелика. Это — наш мальчик, наш старший сын, — пояснил Фултон, заметив, что я пристально разглядываю стоящий на секретере портрет, с которого на меня взирал острым взглядом один из многочисленных отпрысков- Фултонов. — Он сделал тот же выбор, что и мы, то есть стал миссионером в Северной Африке. Его, как и нас, по всей вероятности, привлекло то, что это тяжелый и неблагодарны» труд.
Шум на улице затих, и мы встали. Фултон, снова пожал нам руку своей железной хваткой.
— Для нас с миссис Фултон большая честь, дорогие мои, что вы посетили нас, пусть даже на столь короткое время. Я хотел бы сообщить, что каждую субботу после обеда у нас собирается небольшая компания. Мы были бы очень- рады, если бы вы сумели выбрать время и заглянуть к нам. Вы будете самыми желанными гостями. Мы просто дружески болтаем, а затем миссис Фултон обычно просит наших друзей остаться к чаю. Может быть, вы уговорите и мистера Хартни…
Мы вышли на усыпанную битым стеклом, опустевшую улицу. На этот раз нам удалось без осложнений добраться до своего джипа. Мы отвезли Мэри домой, сдали ее на руки горничной, а затем, подкрепившись несколькими глотками виски из запасов Джи Джи, стали спускаться с вершины холма, на котором стоял его дом.
Я выключил мотор, и машина покатилась свободным ходом. В тишине слышалось только шуршание шин по гравию. Теренс попытался было объяснить мне, почему он не доверяет южанам и не любит их, но, увидев, что его замечания остаются без ответа, замолчал. Мы миновали несколько плавных поворотов, и на мгновение перед нами открылся широкий простор. Внизу, километрах в восьми, у опушки леса лежал наш лагерь, аккуратно распланированный, словно созданный колонией насекомых. Перед ним виднелись нефтяные вышки, похожие на крошечные пешки, расставленные на зеленой шахматной доске равнины. Потом мы увидели желтую ленту реки, извивающуюся, как змея, среди полей; ослика величиной с муху, крутящего водяное колесо; кучку коз на выветренных скалах. Мы достигли места, известного у арабов под названием «Сторожевая башня султана», и остановились. Дорога в этом месте делала крутой поворот, тесно прижимаясь к выступу скалы. С одной стороны зияла пропасть глубиной метров в тридцать, а может быть, и больше, с другой — лежало несколько каменных глыб, оставшихся от султанской башни. Тут же среди толстых, неуклюжих кактусов виднелось двойное надгробие, где был похоронен рядом с горячо любимой женой предшественник султана — римлянин. В свое время и тот и другой стояли здесь, охватывая единым взглядом пять тысяч квадратных километров завоеванных ими владений, которые простирались полукругом вплоть до врезающихся в небо вершин Кабилии, расположенных километрах в ста отсюда.
Мы вышли из машины, подошли к краю дороги и взглянули вниз. Перед нами лежала Эль-Милия. Отсюда была видна арабская часть города, которую некогда опоясывала крепостная стена, ныне разрушенная. Теперь на этом месте стояли дома, плотно, как пальцы ноги в тесном башмаке, прилегающие друг к другу. Я различил мечеть с грудой строительных материалов, завезенных старым муэдзином, бани без крыш и древнюю юридическую школу, где теперь размещался гараж. На улицах не было видно ни души. Над крышами парили аисты. Сразу же за первой линией домов мне удалось различить ровики-уборные, которые сейчас, против обыкновения, пустовали.
Я отыскал глазами кладбище, расположенное на полпути к городу на желтоватом холме с ровными склонами, который выглядел так, как будто его только что вывалили из детской песочной формочки.
На вершине холма было заметно движение, как в кишащем муравейнике. Шоссе проходило у подножия холма и, минуя Эль-Милию, шло дальше на Либревиль. На дороге, словно нанизанные на нитку бусы, виднелись автомобили, сверкавшие в лучах солнца, как брильянты. Бусинки очень медленно передвигались по нитке в направлении стыка с дорогой, ведущей в Эль-Милию, который как раз попадал в наше поле зрения. Здесь они останавливались, плотно примыкая друг к другу. «Похоронная процессия остановилась у шлагбаума», — подумал я. Это зрелище сразу вернуло меня к неприятной действительности и рассеяло чувство отрешенности, которое внушал необъятный и вечный ландшафт, раскинувшийся перед нами.
— Что это, по-вашему? — спросил Теренс.
— Где?
— Ниже кладбища, правее. По ту сторону желтого поля.
Я еще раньше заметил в поле людей и принял их за крестьян, сажающих картофель. Но теперь, когда они подошли значительно ближе, я понял, что эти люди двигаются гораздо быстрее, чем крестьяне, работающие в поле. К тому же их было слишком много, человек сто пятьдесят — двести, приближались они неровной, колеблющейся линией и через десять— пятнадцать минут должны были подойти к первому из белых домиков, ютящихся внизу на склонах.
— Они хотят взять город с тыла! — воскликнул я.
Возле преграждающего дорогу шеста, лежащего на двух бочках, нас остановили. По нашу сторону заграждения стояли солдаты, по другую — люди в черных костюмах и их автомобили. Руководил этими людьми типичный спекулянт — мужчина с лоснящимися, гладко прилизанными волосами, с бегающими рыбьими глазами и со свежевыросшей синей щетиной на напудренных щеках. На нем были часы с браслетом, похожим на золотой наручник. Он одарял солдат фальшивыми улыбками. Солдаты смущенно отворачивались от него, словно от полуобнаженной красотки, заманивающей их из-за закрытых решетками окон публичного дома.
— Мой друг генерал… — говорил человек в черном, и улыбка на его лице то появлялась, то исчезала, как у младенца, который морщится от ветра. Он протягивал какую-то бумагу, не то письмо, не то пропуск, и стучал наманикюренным пальцем по стоявшей на ней печати. Низкорослые розовощекие солдаты сутулились и отмалчивались.
— Послушайте-ка, старина! — обратился человек в черном к усталому, равнодушному сержанту в роговых очках и с черным пятнышком усов над верхней губой. Сержант повернулся к нему спиной и направился к нам.
— К сожалению, пока не могу вас пропустить. Вы только попадете в пробку на дороге. Тут должно подойти еще машин пятьдесят. Как только мы отделаемся от них, вы сможете ехать.
Я начал было рассказывать сержанту о том, что мы видели на повороте возле холма, но это не произвело на него никакого впечатления.
— Они попусту теряют время. Им хочется пристукнуть кое-кого из этих ублюдков, но они не найдут ни одного араба, когда попадут в город. Мы трудились весь вчерашний день и всю ночь, чтобы загнать жителей за проволоку. Без танков им не прорваться.
По орденским ленточкам сержанта я понял, что он потерял способность волноваться еще несколько лет назад в дельте Красной реки.
Из полицейской машины с радиоустановкой вылез жандарм и присоединился к нам.
— Господа, вы были в городе во время беспорядков?
Я ответил утвердительно.
— Всему виной климат, — сказал жандарм. Он поджал губы и несколько раз нервно мигнул. В его озабоченном взгляде было что-то напоминавшее Теренса.
— Нас было человек пятнадцать, — продолжал жандарм— не больше. Мы охотились за арабами по всему городу. Сказать вам, что за всем этим кроется? Больная печень. Я авторитетно утверждаю это, потому что мой брат доктор. Когда вы приезжаете сюда, ваша печень сначала действует как полагается. Но вот проходит несколько лет, и она разрушается. Вы остаетесь совсем без печени. И знаете почему? — Он обратился к Теренсу, и тот отрицательно покачал головой. — Во-первых, спиртное. Все это беспробудное пьянство, а затем недостаток движения, так как люди все время сидят, и организм этого не выдерживает. Когда вскрывают людей в здешней больнице — неважно по какой причине, — всегда обнаруживают одно и то же: печень исчезла. И что же находят вместо нее? Кусок грязной старой губки — больше ничего. Вот почему здесь такие люди. Слава богу, я из другой части света.