я Вейса, я понял, что этим самым «бьюик» обошел все сравнительно мощные подрывные заряды. Он выбрался на дорогу лишь в пяти-шести метрах от колючей проволоки и двинулся вперед на первой скорости. Я искоса бросил взгляд на Вейса и Хильдершайма, сидевших рядом на корточках около распределительного щитка. Хильдершайм, как дирижер, поднял руку. «Слишком поздно», — подумал я. «Бьюик» врезался в проволоку и потянул ее за собой. Радиатор насквозь пробил ворота, во все стороны полетели планки и щепки. Ветровое стекло покрылось тысячью трещин, словно инеем, — сквозь него ничего не было видно. Машина остановилась, фигурка на пробке запуталась в проволоке, из сот радиатора торчали, как зубочистки, зазубренные щепки. В автомобиле играло радио. Кто-то выбил изнутри остатки ветрового стекла, и мы увидели Фиоре, водителя и еще четырех человек, сгрудившихся позади. Их лица казались странно пустыми и безразличными. Водитель дважды со скрежетом переключил передачу. Машина отскочила назад, волоча за собой обрывки проволоки и куски дерева и усыпая дорогу осколками стекла. «Сейчас он ринется еще раз, — подумал я, — и теперь унесет все, что осталось от ворот, захватит второй ряд проволоки и прорвется прямо в лагерь».
«Бьюик» прошел задним ходом шесть-семь метров и, освободившись от обломков, которые тащил на себе, остановился. Я услышал, как водитель включил самую большую скорость и нажал на акселератор, но в это мгновение Хильдершайм опустил руку. Раздался оглушительный взрыв, похожий на раскат грома, какой следует сразу же за вспышкой молнии, когда она ударит поблизости. «Бьюик» немного осел, и из-под него повалил черный дым. Распахнулись дверцы, и шестеро сидевших в машине людей выскочили наружу. Четверо из них бросились бежать к разбитым воротам. Рука Хильдершайма снова опустилась— и земля вокруг бегущих вздыбилась маленькими красноватыми фонтанчиками. Люди остановились, повернули назад и побежали, сгорбившись и подняв кверху руки, как будто старались укрыться от внезапно налетевшего града. Вокруг них по земле забарабанили камни.
Мы смотрели вслед бегущим.
— Вы думаете, они еще вернутся? — спросил меня Теренс.
— Не знаю.
— У меня даже что-то заболело внутри. Это нервное — от ожидания.
Хильдершайм поманил нас рукой.
— Может кто-нибудь из вас привести эту машину?
— Я могу, — отозвался я, — если только на месте ключ от зажигания и если машина все еще на ходу.
— Неважно, есть там ключ или нет. Можно замкнуть зажигание накоротко, — предложил Теренс. — Я могу это сделать.
— Сходите и посмотрите, можно ли привести машину, — распорядился Хильдершайм. — Загородите ею ворота, а потом спустите воздух из шин или вообще как-нибудь выведите ее из строя. Живо!
Поразительно, как Хильдершайм сразу преобразился в боевого офицера. Когда мы двинулись к воротам, он заорал на нас, приказал нагнуться и использовать укрытие.
Мы добрались до «бьюика» и нашли его в исправности. У задних колес осталась небольшая воронка от взрыва, но шины даже не были проколоты. Зажигание было выключено, и ключа на месте не оказалось. Я пробрался на сиденье водителя и, пока Теренс шарил за щитком, в ожидании барабанил пальцами по рулю. В тусклом овале запыленного заднего стекла, позолоченного лучами солнца, трудно было что-либо разглядеть. Я переменил положение, и желтые солнечные лучи исчезли. Мне было видно, как группа жестикулирующих черных человечков отделилась от машин и двинулась к нам по дороге.
— Попробуйте-ка теперь включить стартер, — сказал Теренс.
Он соединил концы проводов. Послышалось легкое потрескивание. Я нажал кнопку стартера.
— Ничего.
Теренс снова замкнул провода. Раздался звук, похожий на щелкание языком.
— А теперь?
Я снова нажал педаль акселератора. На этот раз — резкий толчок и скрежещущее, прерывистое жужжание. Двигатель несколько раз лениво фыркнул. Я нажал на педаль до отказа, чтобы прочистить засорившийся карбюратор, и мотор с ревом завелся. Я с большим трудом вывернул руль, но вместо первой скорости включил заднюю и отпустил сцепление. Машина, рванувшись назад, угодила в воронку. Я потянул рычаг переключения назад и вниз, снова отпустил сцепление и дал двигателю предельные обороты. Автомобиль немного подался вперед, задние колеса отчаянно завертелись, цепляясь за край воронки, мотор ревел, вся машина содрогалась от напряжения… и все же сползала назад. Теренс подавал мне советы, но от волнения я ничего не соображал. Мне удалось взглянуть в заднее окно, однако солнцу снова било в запыленное стекло, и нельзя было ничего увидеть. Я старался успокоиться и забыть, что в любой момент могут вернуться прежние пассажиры машины. Поскольку автомобиль нельзя было вывести из воронки вперед, я снова включил заднюю скорость. Задние колеса скатились в глубь воронки, а ось и выхлопная труба заскребли по земле. Тогда я резко повернул руль, с тем чтобы одно переднее колесо прошло мимо воронки, когда из нее выйдет заднее колесо, потом повернул руль в другую сторону до отказа и снова дал передний ход. Машина закачалась, развернулась в сторону и вылезла из воронки. Я повел ее вперед и поставил бортом к воротам. Теренс выскочил прежде, чем мы остановились. Я выключил зажигание, подтянул ручной тормоз и только тогда заметил, что радио все еще играет. В небе, почти над самой головой, послышался звук, похожий на шум уборочного комбайна. Мы взглянули вверх. Над лагерем показался вертолет и, разрубая ротором желтые лучи света, начал медленно снижаться.
— Латур! — воскликнул Теренс.
— Как в кино. Джи Джи был совершенно прав. Это только модернизированный ковбойский фильм. — Я обернулся назад. — Они удирают.
Гам, на дороге, металлическая сороконожка распалась на части. Автомобили уносились прочь. Похожие на взрывы облачка сверкающей пыли, казалось, подгоняли их. Вдруг из лесу налетел порыв ветра, и за оградой лагеря, где некоторые любители посадили цветы, бешено закружились, пикируя и снова взмывая вверх, сотни лепестков, похожих на крошечные самолеты из серебристой фольги.
Лагерь радостно приветствовал появление вертолета. В ответ из кабинки кто-то помахал рукой.
— Я думаю, можно оставить машину здесь. Не к чему возиться, чтобы привести ее в негодность, — предложил я Теренсу.
Из «бьюика» все еще слышалось мягкое кваканье саксофонов.
Мы перебрались через проволоку и вернулись в лагерь, где увидели Хильдершайма, Вейса, Бьюза и еще нескольких служащих. Напряжение внезапно ослабло. Тревога, преобразившая было мирных и сонных людей, прошла. Все, кроме Хильдершайма, почувствовали облегчение, стали необычайно разговорчивы. Хильдершайм, казалось, уже начал сдавать. Смена боевой обстановки серыми буднями лишила его прежней энергии.
Вертолет, повисев над нами несколько минут, стал тихонько удаляться. Он медленно поплыл по воздушному мостику, перекинутому между нашим лагерем и Эль-Милией, и растаял в небе.
Быстрым шагом к нам подошел Джи Джи.
— Похоже, что те, кто прилетел на вертолете, даже не сочли нужным приземлиться. Пожалуй, есть основания полагать, что волнения кончились. — Тут он что-то вспомнил. — Да, Стив, не пора ли выпустить наших арабов в уборную? Сарай должен охранять Джонстон. Будьте добры, передайте ему, чтобы он дал им возможность выходить по три-четыре человека. Только надо будет хорошенько присмотреть за ними, пока мы не получим официального уведомления, что власти контролируют положение.
— Значит, вы хотите опять запереть их в сарае?
— На сегодняшний вечер. Ничего страшного, если мы перегнем палку ради их же безопасности. Я буду чувствовать себя спокойнее, зная, что арабы под замком.
Я разыскал Шамуна и вместе с ним направился к сараю. Запирать Шамуна вместе с другими арабами мы не сочли нужным. За пять лет службы в лагере нефтяников он привык носить форму компании, пить виски, дышать кондиционированным воздухом, и единственное, что осталось в нем арабского, был его нос. Джонстон стоял у калитки в окованных железом воротах. Я передал ему распоряжение Джи Джи.
— Джи Джи приказал выпускать их группами по три-четыре человека. Потом они должны вернуться в сарай.
Шамун начал отпирать дверь.
— Разве Шамун один не может этим заняться? — спросил Джонстон.
— Он не сумеет с ними справиться, если здесь не будет кого-либо из нас.
— Хорошо. Но вы представляете, сколько времени займет эта процедура? Каждому из этих парней потребуется по крайней мере полчаса. Они скорее откажутся от еды, чем станут торопиться. Не выпить ли нам сначала по рюмочке, а?
— Идите, идите. Я все сделаю сам.
— Спасибо, дружище. Встретимся в баре.
— Наверно. А теперь, — обратился я к Шамуну, — будешь выводить по пяти человек, сопровождать их в уборную и доставлять обратно. На каждого отводится не больше десяти минут. Если можешь, постарайся сократить процедуру до пяти минут, иначе нам потребуется целая ночь. Понимаешь? Я приму меры, чтобы им как можно скорее доставили ужин.
Арабы пели и плясали, и, когда Шамун открыл дверь, их голоса, приглушенно звучавшие в огромном пустом железном сарае, громким нестройным гулом вырвались наружу.
— Не более чем по пяти человек, — повторил я Шамуну. — И помни, ни в коем случае не говори им, что происходит.
Арабы стали выходить, держась за руки; их движения все еще сохраняли ритм только что оборвавшегося танца. Это были ладные, худощавые, крепкие парни, совсем молодые. Они робели, когда чувствовали на себе наш взгляд, но стоило нам отвернуться, и они готовы были тут же разразиться хохотом. Их бьющая через край энергия находила выход в подпрыгивающей, пружинящей и бесшумной, как у леопарда, походке. Почти половину людей мы уже успели одеть в форму, а остальные носили по местному обычаю набедренные повязки или юбочки, из-под которых торчали тонкие, упругие, гладкие ноги без всяких признаков мускулатуры. Рядом с ними, сутулясь, как подобает европейцу, и уставившись в землю, тащился Шамун. В сопровождении Шамуна арабы прошли мимо домиков по направлению к уборным, тихо напевая ту же песню, что в сарае. В конце каждого куплета арабы весело взвизгивали и все вместе подскакивали на месте.