бояться его.
Полковник замолчал. Я чувствовал, что он хочет сказать что-то еще, но не решается перейти к делу. Он снова принялся перебирать безделушки на столе. Молчание становилось все более напряженным. Вдруг раздался кудахтающий, старческий смешок, заставивший меня вздрогнуть. Я взглянул наверх. Птица, соскочив на пол клетки и вытянув шею, уставилась на меня своими насмешливыми глазами в оранжевой оправе, а затем, откинув назад голову, опять радостно захохотала.
ГЛАВА XXI
Это утро было наполнено событиями. Забили три новые скважины, а с гор пришли еще двадцать пять молодых арабов, которых мы тут же поставили на работу. Из Эль-Милии поступило извещение о прибытии состава с оборудованием для строительства насосной станции и прокладки трубопровода. Из Парижа вернулся Джи Джи, разочарованный, как мне показалось, пустыми заверениями государственных деятелей, но, как ни странно, в весьма бодром расположении духа.
День был жаркий, и южный ветер принес нам из Сахары розовую саранчу. Птицы в лесу умолкли, но в каждом дереве, в каждой стене жужжали, как динамо-машины, невидимые насекомые. Я, как обычно, приступил к работе в шесть утра, а в одиннадцать сделал перерыв и уселся с кружкой пива около своего домика, наблюдая за акробатическими трюками ворон, которые, растопырив, как пальцы, кончики крыльев, словно цеплялись за невидимые воздушные канаты. Когда зазвонил телефон, я уже знал, кто это, и, услышав знакомый голос, к моему удивлению, не ощутил никакого волнения.
— Не мог бы ты подъехать ко мне сейчас милый?
— Хорошо, через полчаса я буду у тебя
— Не забудь: бульвар Пастера, восемьдесят три. Я переехала на другую квартиру. Поднимешься на самый верх. Милый, мне так тебя не хватало.
Я промолчал.
— А ты скучал по мне?
— Разумеется.
— Что-то ты не очень обрадовался.
— Я не один, — солгал я.
Я поехал в Эль-Милию и нашел Элен на самом последнем этаже мрачного шестиэтажного дома с магазином внизу. Я знал этот дом, он пользовался довольно сомнительной репутацией. Поднявшись на верхнюю площадку, я услышал, как выключили патефон, игравший «Мое голубое небо». Открылась дверь, осветив грязные стены лестницы, и мы встретились на скрипящих половицах.
— Милый! — Элен обвила руками мою шею. — Пойдем в кухню, мой дорогой. Не возражаешь? Я еще не успела привести в порядок- комнату. По крайней мере, ты не скажешь, что здесь неуютно. Садись сюда, чтобы я могла тебя видеть. Как тебе нравится мой загар. А теперь скажи, ты скучал без меня?
Элен стала для меня чужой. Я внимательно разглядывал черты ее лица, оценивая каждую в отдельности, но взятые вместе, они ничего мне не говорили.
Прямой чувственный нос, чуть-чуть расширенный у ноздрей. Большие и, несомненно, красивые серые глаза, какие обычно называют честными. Тонкий, благородный рот с чудесно изогнутыми уголками, чуть более широкий с одной стороны — удивительно, как я не заметил этого раньше. Светло-каштановые волосы, скромно стянутые сзади тугим узлом. Никакой косметики. Казалось, она только что умылась, и румянец на ее щеках появился от энергичного растирания полотенцем.
В комнате пахло мылом, и, заметив на столе мокрую губку, я понял, что перед моим приходом она занималась уборкой. Плитки над кухонной раковиной еще были покрыты мокрыми пятнами. Я посмотрел на ряд блестящих голубых банок с белыми надписями: «Riz», «Sel» «Sucre», «Café»[15], а потом перевел взгляд на простое белое белье, развешанное вдоль стены. Она принадлежала к таким женщинам, которые в любых условиях с удовольствием занимаются уборкой и терпеть не могут грязи и неряшливости.
— Мне тут принесли кое-что на завтрак из кафе, — сказала она. — В следующий раз я угощу тебя получше.
Я снова принялся ее разглядывать. Простое закрытое рабочее платье, несколько скрадывавшее бюст, гладкая кожа, холеные руки, стройные ноги. Такая чистая, изящная, целомудренная. В общем, подумал я, западня с вкусной приманкой, но, в конце концов, она погубит не только намеченную жертву, но и самого охотника. Глядя на Элен, я рисовал в своем воображении девушек, чьи белые как мел, неузнаваемые лица можно видеть на увеличенных с моментального снимка фотографиях чуть не в каждом номере «Journal Policier»[16], девушек, которых находят изрубленными на части, задушенными собственными чулками, заколотыми ножом, убитыми тупым орудием, истерзанными до смерти, с проткнутыми кочергой животами; девушек, чьи распухшие, изъеденные крысами тела вытаскивают крючьями из тихих заводей и которых можно опознать только по зубным пломбам — вечные inconnue de la Seine[17].
Бедная девушка! Вдруг мне удалось прочитать на ее лице, до сих пор ни о чем не говорившем, сначала изумление, потом страх.
— Почему ты молчишь? В чем дело? Ты еще не сказал ни слова.
Я уселся, положив ногу на ногу.
— Что тебя заставило сбежать с Мишелем? — спросил я.
Ее лицо помертвело, хотя, видимо, она заранее приготовилась к предстоящему разговору. Элен быстро вдохнула воздух, как пловец, готовящийся нырнуть.
— Необходимость, — проговорила она.
Я кивнул головой, ибо верил ей. Это была правда и вместе с тем ответ на все подобные вопросы.
— Но, — продолжала она, и голос ее звучал теперь печально и уныло, — как ты понимаешь слово «сбежала»? Не думаешь ли ты, что я была его любовницей?
— Да, думаю, что это так.
— Ну что ж, дело твое, только это неправда.
Я не счел нужным возражать.
— Разумеется, Мишель хотел сделать меня своей любовницей, но я отвергла его.
— Ах, вот как!
— Да, отвергла. И когда я говорю, что Мишель просил меня стать его любовницей, я хочу этим сказать, что точно так же поступил бы всякий мужчина его круга по отношению к женщине, которая кажется ему доступной. Когда же я объяснила ему, что в этом смысле он меня не интересует, Мишель больше не настаивал.
— Понятно. А Блашон тоже не твой любовник?
Элен сделала типично романский жест, словно нечаянно коснулась руками чего-то нечистого.
— Ведь мы говорили о Мишеле.
— А теперь мы говорим о Блашоне.
— Если уж приходится вмешивать сюда Блашона, могу ответить: нет, теперь нет. Я была его любовницей, но с этим кончено. Я вижу, ты стал прямо-таки детективом. Меня это удивляет.
— Ошибаешься. Талантами детектива я не обладаю. Просто меня заинтересовало такое странное стечение обстоятельств. Вот и все.
С минуту мы сидели молча. Я механически регистрировал все мелочи окружающей обстановки. Но вот Элен положила свою руку на мою и заговорила снова.
— Послушай, Стив, ведь ты никогда не интересовался обстоятельствами моей жизни, правда? Может быть, тебя больше устраивало принимать меня такой, какая я есть, и закрывать глаза на мое прошлое?
Я задумался над ее словами.
— Я знал, что здесь что-то не так, но, наверно, не считал нужным слишком глубоко вдаваться в подробности. Можешь считать это трусостью, если хочешь.
— Неужели ты действительно думаешь, что я могла устраивать жизнь по своему выбору?
— Я иногда сомневаюсь, есть ли у кого-нибудь из нас свобода выбора.
— Если бы только я могла рассказать тебе, как все это началось, ты не решился бы меня осуждать.
«Так может сказать каждый человек, попавший в беду, — подумал я. — Сейчас она будет исповедоваться».
— Ты поразишься, когда узнаешь, что было причиной моего падения. Так вот слушай, я расскажу тебе. Я никогда не могла обидеть тех, кто был ко мне добр. Помнишь, я говорила тебе о человеке, который помог моему отцу, приютил нас и снова поставил моего отца на ноги, после того как мы потеряли все в Либревиле.
— Да, да, — вспомнил я, — ваш земляк из Эльзаса.
— Он относился к нам лучше, чем родной, ссудил отцу денег, чтобы снова завести хозяйство, и не требовал ничего взамен. Понятно, что я ему была благодарна.
— Блашон, — сказал я.
— Да, Блашон. Разумеется, в то время я не знала о нем ничего, кроме того, что, когда дело касалось нас, он был сама доброта. А потом он в меня влюбился. Что же я могла сделать?
— А ты тоже любила его?
— Никогда. Он мне совсем не нравился, но я всегда испытывала к нему чувство благодарности. Я не могла и подумать о том, чтобы как- то его обидеть.
— А та квартира тоже была его?
— Он снял ее для меня. В Эль-Милии после событий в Либревиле нельзя было найти даже угол.
— А платила за квартиру ты?
— Я пыталась — поступила на работу и делала все для того, чтобы быть независимой. Я всегда старалась жить по средствам, но тут оказалась пойманной в ловушку. Все мои попытки порвать с ним оказались тщетными. Ну, а потом появился ты.
— И что тогда?
— Я прямо дала ему понять, что не намерена продолжать наши отношения, и тут он впервые показал себя с такой стороны, с какой я еще его не знала. Знаешь, почему я просила тебя увезти меня отсюда, когда мы виделись в последний раз? Потому что мне было страшно. Он считал, что назревают беспорядки среди арабов и под этим предлогом отправил жену и детей из Алжира. А потом попросил меня переехать к нему и жить с ним. Я отказалась, но знала, что он может приехать и увезти меня силой. Такой это человек.
Теперь наконец выяснилась истинная причина ее разрыва с Блашоном. Он угрожал ее свободе.
— И поэтому ты бежала с Мишелем?
— После тебя Мишель был моей единственной надеждой. Я знала, что нравлюсь ему, и он не боялся Блашона. Я уговорила его отвезти меня в Бужи. Мне казалось, что это единственное место, где я могла считать себя в безопасности. И как я тебе говорила, там живут мои родственники.
— И ты жила у своих родственников?
— На улице Карно, дом семь, первый этаж. Я уверена, что они охотно подтвердят это.
— Не сомневаюсь. Не думай, пожалуйста, что это какой-то допрос. Меня главным образом интересует, где был Мишель. Он тоже останавливался у твоих родственников?