Я вздохнул.
– Ты позвонишь в полицию, если я расскажу?
– Конечно.
Я сделал несколько глубоких вдохов и на мгновение закрыл глаза. Воспоминания замелькали под опущенными веками, как фильм в темном кинотеатре.
Лиза сидела на пассажирском сиденье рядом со мной. Я вел грузовик Джо по черной извилистой дороге. Снаружи было темно, светили лишь автомобильные фары и луна. Я не знал: это рычит грузовик или громко храпит Джо, спящий на заднем сиденье.
Лиза взглянула на меня и улыбнулась. У нее были густые светлые локоны, а глаза – зеленые, как изумруды. До определенного момента мы идеально проводили время.
– Келвин, на следующей неделе я уезжаю, – дрожащим голосом сказала она.
– Ты о чем?
Я старался не отрывать глаз от дороги, но то и дело посматривал на нее.
– Мой рабочий контракт подошел к концу.
– Я думал, ты уже его продлила.
Я крепче сжал руль.
Лиза склонила голову набок.
– Я пыталась. Но я здесь больше не нужна, поэтому согласилась на временную работу медсестры на Аляске. Я приступаю на следующей неделе.
– Ты даже не обсудила это со мной! – завопил я.
Она положила руку мне на плечо.
– Я обсуждаю сейчас.
– Нет, не обсуждаешь. Ты просто рассказываешь мне, как все будет. – Я стряхнул ее руку и отпихнул Лизу.
– Келвин! – Она чуть не плакала. – Это не обязательно должно быть концом наших отношений.
Рассвирепев, я нажал на педаль газа. Грузовик разогнался с сорока до сорока пяти.
– Нет, обязательно!
– Притормози, Келвин, – взмолилась Лиза.
Впереди какое-то животное готовилось перейти дорогу: в свете фар засветились его глаза. Лиза несколько раз слегка стукнула меня, приказывая притормозить. Я снова ее толкнул, на этот раз сильнее. Она ударилась головой о боковое стекло.
Джо продолжал крепко спать на заднем сиденье.
Лиза заплакала и схватилась за голову.
Скорость грузовика дошла до шестидесяти.
– Остановись сейчас же! – крикнула Лиза.
Я отстегнул ее ремень безопасности, освобождая ее от меня и от этого мира, и приготовился.
Она закричала:
– Что, черт возьми, с тобой такое? – пытаясь снова застегнуть ремень.
Слишком поздно. Грузовик в одно мгновение сбросил скорость с шестидесяти до нуля – столкновение металла, плоти и стекла. Все погрузилось во тьму.
Меня заставил очнуться звук, похожий на журчание ручья. Но это был не ручей. Лизу пригвоздило к пассажирскому сиденью, она едва дышала. В нее воткнулись рога лося, ее проколотые легкие быстро наполнялись кровью. Она закашлялась, подавилась, выплевывая кровь, пытаясь заговорить. Ее широко раскрытые глаза были полны слез и молили о помощи.
Я молча смотрел на нее и заставил себя позвонить в 911, только когда понял, что она никогда не уедет на Аляску.
Мои глаза открылись, воспоминание отодвинулось на задворки сознания, в его дальний сектор.
Грейс, прищурившись, спросила:
– А потом ты пересадил своего брата на водительское сиденье и свалил все на него?
– Да, – только и смог выдавить я.
Покачав головой, Грейс вышла из комнаты, но через какие-то полминуты снова появилась в дверях.
– Чуть не забыла.
Она достала из-за спины плюшевого медведя, которого я ей купил.
Потом Грейс забралась на меня, оседлав мои бедра, и пристально уставилась мне в глаза.
Я умолял ее перестать, уйти, вызвать полицию, взять все, что она захочет… По крайней мере, мне кажется, что умолял. Не уверен, какие слова сорвались с моих губ, а какие только крутились в голове.
– Пожалуйста… не надо… Грейс…
– Это тебе для утешения, – сказала она, кладя плюшевого мишку мне под мышку.
И подняла нож высоко над головой. Солнце снова отразилось от клинка, заставив его заблестеть.
Я издал сдавленный крик.
– Ты сказала, что позвонишь в полицию, если я все расскажу.
Грейс легонько провела кончиком ножа по моим ребрам, вверх и вниз по выпуклостям и впадинам костей. Добравшись до двух нижних ребер, она наклонилась вперед; она и нож вошли в меня одновременно.
– Думаю, я тоже солгала, Келвин.
Я распахнул глаза так, что мне показалось: их уголки вот-вот лопнут.
Грейс подняла нож над головой и вонзила в середину моей груди.
Моя белая футболка стала красной. Она выдернула нож, и кровь брызнула из раны, окатив Грейс.
Я забулькал и закашлялся, подавившись болезненным воплем.
Без колебаний она вонзила нож мне в щеку. Кончик клинка почти коснулся задней стенки моего горла, пройдя сквозь кожу, как сквозь масло.
Я понял, что это конец.
Когда все пошло не так? Откуда она узнала? Как ей удалось одержать верх?
Тяжесть в мышцах, казалось, исчезла. Наконец-то я освободился от чар. Освободился от головокружения и страха. Наконец-то я позволил глазам закрыться, подарив им заслуженный покой.
Грейс
Я вытаскивала нож и вонзала его снова и снова. В лицо, шею, грудь, руки, живот. Человеческое тело – бесконечный мягкий холст, на котором можно рисовать. Я поднимала и опускала нож, пока у меня не устали руки, а когда закончила, Келвин уже давно перестал дышать.
Я приоткрыла его безжизненные глаза, чтобы он мог посмотреть на меня снизу вверх. При жизни ему нравилось на меня смотреть и наверняка понравилось бы и после смерти.
Его грудь походила на битумную яму. Изголовье кровати и стены были забрызганы кровью. Я вся пропиталась Келвином.
Я слезла с его тела и несколько минут лежала рядом, лаская его изуродованное лицо. Мистер Уюткин превратился в окровавленное месиво.
Время действия лекарств было рассчитано идеально. Келвин оставался в сознании достаточно долго, чтобы понимать, что происходит, но погрузился во тьму в то мгновение, когда Харон прибыл, чтобы переправить его через реку Стикс.
Рукоять ножа была липкой, белая футболка Келвина представляла собой фантастическое полотно для цветного шоу. Как бумажное полотенце, впитавшее сок, пролитый разыгравшимся ребенком.
Это было неизбежно. Келвин сам накликал такой конец. Один из нас не ушел бы отсюда, и оставшимся должна была быть не я.
Мне следовало привести себя в порядок, но меня наконец-то настиг шок от того, что я натворила. Я сделала то, что сделала, потому что должна была так поступить, мне не оставили выбора.
Я унесла нож в кухонную раковину и снова и снова поливала его горячей водой и отбеливателем, как будто чистила мясной нож после потрошения рыбы. Частицы крови и внутренностей, которые успели высохнуть, изо всех сил цеплялись за режущую кромку, не желая исчезать в черной дыре раковины. Процесс был долгим и утомительным, я израсходовала уйму чистящих средств, а еще больше времени ушло на то, чтобы дважды и трижды проверить каждую деталь. Ни отпечатков пальцев, ни прядей волос, ни обрывков одежды. На ранчо не должно остаться ничего, что принадлежит или когда-либо принадлежало Грейс Эванс. Но, с другой стороны, так ли уж это важно?
Я выбросила пустую коробку из-под краски для волос в мусорный пакет рядом с ванной. Мои волосы, собранные в пучок, были покрыты краской темного цвета – моего естественного цвета.
Посмотрев на свое окровавленное лицо в зеркале, я наклонилась поближе и сняла синюю контактную линзу сперва с одного, потом с другого глаза. Теперь мои глаза сделались карамельными. Как только таймер на телефоне сработал, я полностью разделась.
Из душа поднимался пар, вода обожгла тело, это было приятно. Горячая жидкость становилась розовой, смывая с меня Келвина, стекая в канализацию.
Потом я постаралась полностью смыть краску с волос. Вытершись и одевшись, я осмотрела дом и прихватила из гаража канистру с бензином.
Закончила я обход в комнате Келвина, бросив на кровать рядом с ним те вещи, от которых нужно было избавиться, и те, которые помогут его сжечь. Было так много крови, что стало ясно – растопки не хватит. Я распахнула дверцы его шкафа, ожидая найти там одежду, но ничего подобного не увидела. Вздрогнув, я вскрикнула и чуть не упала навзничь. Включились три индикатора движения, каждый осветил прибитую к подставке голову. Но это не были головы животных. На лицах застыл страх, который женщины испытали перед своим последним мгновением.
Под головами были маленькие деревянные таблички с вырезанными на них именами – «Кристина», «Кайла», «Эмбер».
Я на мгновение закрыла глаза.
«Ты был еще безумнее, чем я думала».
Я покачала головой, заметив на стене еще две таблички. Над ними не было никаких подставок, только белая стена, чистый холст для его мерзкого искусства. На табличках значились имена «Бриана» и «Грейс».
Захлопнув дверцы шкафа, я повернулась к безжизненному телу Келвина.
– Лжец, лжец, тебе конец, – гневно прошипела я, поливая его бензином.
Я израсходовала всю канистру, чтобы он наверняка сгорел дотла. Одно чирканье спичкой – и его охватило пламя.
Выйдя на улицу, я переложила свои вещи в грузовик Келвина. Потом посмотрела на лес, решая, стоит ли поискать пропавшую девушку. Жива ли она вообще? Стоит ли так рисковать?
Надев солнцезащитные очки от Шанель, я направилась к пасеке со своим новым ножом в руке.
Лошади заржали, утки закрякали, когда я проходила мимо. Сухая трава хрустела под моими теннисными туфлями. Ближе к пасеке я услышала низкое жужжание пчел.
Я вошла в лес, раздвигая ветки, перешагивая через поваленные деревья. Как и говорил Келвин, ярдах в сорока за пасекой стоял небольшой деревянный сарай. Умирая, он наконец сказал правду.
Окна были заколочены, на входной двери висел большой замок.
Вытащив из волос заколку, я принялась трудиться над замком.
– Эй, – раздался голос в сарае.
Я не ответила.
Замок щелкнул, я распахнула дверь, и свет залил темную комнатушку, озарив женщину, которую я видела на полицейской фотографии. Она больше не выглядела такой сияющей – с тусклой кожей, сухой и грязной, с сальными волосами, собранными в низкий конский хвост. Ее запястья были скручены веревкой, одна нога привязана к столбу так, что пленнице оставалось около четырех футов свободного пространства.