ка тут же скрылась за сиденьем.
Улыбка сама собой растянула Лизины губы. Котик и раньше поворовывал — то листик с домашкой стянет, то карандаш утащит к себе, но так ловко умыкнуть чужие деньги, это ж надо! Разве получилось бы это у смертельно больной крысы? Нет, конечно!
Лиза сунула бабушке спасенную от воришки плату за проезд, и пока та вставала, чтобы передать ее водителю, принялась разматывать шарф. Котик лежал на животе, вытянув лапы, пяточки стали такими же серыми, как и хвост. Лиза пощекотала левую. Пяточка была теплая, но Котик не пошевелился. Лиза обхватила его тельце и перевернула на спинку. Черные бусины безжизненно смотрели мимо Лизы, передней лапкой крыс еще хватался за украденную бумажку, но грудь его больше не поднималась.
Сглотнув горький комок подступающих слез, Лиза осторожно погладила белое брюшко. Котик остался неподвижным, кажется, он окончательно разучился дышать.
Слезы закончились сами собой, стоило их только выплакать. У слез вообще есть замечательное качество — заканчиваться. Стало ли тебе легче, не стало ли, есть четко установленный лимит, после которого слезы высыхают, а ты остаешься — опустошенный, но успокоившийся. А если повезет, то и боль закончится вместе со слезами.
Нина открыла глаза, с трудом разлепив мокрые ресницы, шмыгнула носом, вытерла его рукавом дорогого своего, любимого пальто, и даже не посмотрела на светлые разводы тональника. Плевать. Химчистки никто еще не отменял.
В голове было гулко, как в школьном зале на каникулах. Только пыль медленно копилась на бархатных гардинах. Нина сделала первый робкий вдох и даже уловила их запах — теплой старости и залежалой ткани. Воздух легко пронесся к легким, наполнил их, растянул, питая живительной силой оголодавшие бронхи.
Боль еще не прошла, но утихла. Она гнездилась теперь под лопаткой, даже в левую руку не отдавала. Сидела там, устало скалилась в ответ на робкие попытки дышать, но жечь сухим раскаленным металлом перестала. Нина распрямилась, осторожно повела плечом — одним, вторым, вытянула ноги, чуть наклонилась вперед, потом назад. Тело слушалось, его больше не швыряло в жар, исчезла тошнота, жгучие точки рассеялись перед глазами. Словом, неминуемая смерть внезапно откладывалась.
Нине снова захотелось плакать, но такой глупости она себе больше не позволила. Подтянула сумку, достала влажную салфетку, быстро вытерла под глазами, смахнула мокрые следы со щек. Огляделась. Автобус тащился в черте города. Это ж надо! Почти помереть успела, пока в пробках по проспекту толкались. Кому расскажи, не поверят. Рассказывать, правда, было некому, но об этом Нина думать не желала. Чудом возвращенная жизнь засверкала новыми, невиданными прежде возможностями.
Можно прямо сейчас заказать билеты в самую далекую, самую жаркую страну, чтобы океан там лизал прибрежные кафешки, а смуглые худощавые мальчики приносили выпивку прямо в кокосах. Или наоборот, уехать в суровый край, смотреть на фьорды, греться огненной водой, прячась в гостиных, раскаленных от жара камина, гладить косматых собак, ласкать их бородатых хозяев. А можно остаться в Москве, снять комнату в центре, чтобы с видом на старый Арбат, прожить месяц в бессмысленных блужданиях по местам, куда все планируешь, да никак не дойдешь. Поймать момент, когда надоест, и уехать в Питер. Или Казань. Или Ярославль. Или вообще в глубинку, поселиться у глухой бабки, пить парное молоко, смотреть как кошка учит котят охотиться за мышами. Или просто осесть дома, прочесть все книги, вышедшие за последние лет пять, посмотреть все сериалы, сварить густой суп из тыквы, купить пушистую пижаму, завести фикус.
Любой из вариантов был так хорош, что даже голова закружилась. Нина заставила себя успокоиться. Потом-потом, все потом. А пока — встать наконец с дурацкого сиденья, выйти на следующей остановке и забыть про это долбаный автобус. Не на работу же ехать, право слово, в утро, когда ты должен был, а не умер.
Нина поднялась, ноги были ватные от пережитого. Она схватилась за спинку кресла и только потом вспомнила про мужика с дурацким шарфом, которого успела послать куда подальше. Стоило извиниться. Нина задумалась, что лучше звучит — «извините, мне было очень плохо» или «чувак, серьезно, я чуть не подохла вот пять минут назад, ты уж не серчай».
Но извинения не пригодились. Мужик сидел, крепко зажмурившись, но точно не спал, слишком уж искаженным было его серое лицо. Нина хотела было спросить, не нужна ли помощь, но мужик почувствовал ее присутствие и слабо кивнул, мол, уходи. Конечно, не посыл на хер, но тоже не слишком мило. Нина растерянно замерла, в поисках поддержки глянула на его соседа у окна. Там сидел смуглый мальчик, тот, что мазнул по Нине равнодушным взглядом на остановке. Надменности в нем больше не было, притянув колени к животу, он как-то скорчился, откинул голову к спинке и, кажется, чуть слышно стонал.
Нине стало не по себе, и она поспешила отвернуться. Беременную в розовом комбинезоне выцепить было легко, та что-то увлеченно читала с экрана телефона, не обращая на Нину никакого внимания. Извиняться перед ней не хотелось совершенно, Нина направилась по проходу, лавируя между сидениями. Скорее! Скорее выбраться из автобуса! Напряжение, зреющее кругом, так просто было перепутать с болью, что пряталась под лопаткой.
На повороте их чуть занесло, Нина отцепила пальцы от спинки кресла и тут же схватилась за следующее, чтобы не упасть. Крайнее место было свободным, у окна спала девица в нелепом пальто из букли. Видать, утомилась от ходьбы на стриптизерских каблуках. Нина хмыкнула, отмечая, что вблизи девица вполне симпатичная, красивенькая даже, волосы светлые, легкие, скулы красивые, губы полные, только кожа нездорового оттенка — белая в синеву.
— Все передали? — Водитель обернулся в салон, окинул пассажиров цепким взглядом, пересчитывая. — Одного не хватает, кто не оплатил?
Нина попыталась вспомнить, а передавала ли она за проезд? Да, точно передавала, мужик же еще предложил ей помощь. Идиот какой, а! Никогда так тупо к ней не подкатывали.
За водителем сидела аккуратная женщина с девочкой, Нина запомнила их на остановке. Обе бледные, невыспавшиеся, на девочке еще шапка была с помпоном и сверток в руках. Забавно все-таки устроен мозг: вовсю паниковал, предчувствуя кончину, а мелочь такую запомнил! Нина повернулась, чтобы еще раз посмотреть на смешную шапку, но вместо нее увидела разворошенный шарф и белое пушистое тельце на нем. Охнула, сморщилась, вспоминая, что за зверь такой. Морская свинка? Хомяк? Нет, хвост длинный, голый, блеклый какой-то, значит, крыса. Гадость-то какая, Господи.
— Кто не передал? — требовал водитель, раздражаясь. — Дальше не поедем, пока не передадите!
Женщина, сидевшая рядом с дохлым чудовищем, завозилась, потянула руку к свертку, ее движение вывело девочку из оцепенения, и та зашлась беззвучным плачем.
— Котик! — судорожно вскрикнула она, укрывая ладошками тельце.
— Там денежка же, Лиза, под ним! — Бабушка попыталась отобрать сверток. — Дай я заберу!
— Не трогай! Не трогай! — закричала девочка, подхватила бумажку кончиками пальцев и бросила на пол.
Нина и хотела бы уйти, не видеть чужого горя, но сухой этот плач пригвоздил ее к месту. Ей всегда казалось, что дети так не плачут. Они устраивают истерику, требуя внимания, они заливают слезами все кругом, ноют и жалуются. Почему же тогда эта девочка уворачивается от бабушкиных рук, пряча то, что умерло, как самое драгоценное? Что успела узнать она в этой жизни, если разуверилась в силе слез? Нина с трудом сглотнула комок, забившийся в горло, и отвела глаза, под ногами валялась смятая купюра. Стольник, поняла Нина, наклонилась и подобрала его.
— Вы уронили, — хрипло проговорила она, чувствуя, как от резкого движения оживает боль.
— Это за проезд было, передайте, пожалуйста, — устало попросила бабушка. — Лиза, не устраивай цирк, успокойся сейчас же…
Путь к водителю был свободен. Стоило сделать еще три шага, попросить остановиться прямо вот тут и выбраться на волю. Но боль разгоралась в груди, набирая обороты. Сухая и горячая, как ветер пустыни. Нина дернулась вперед, заставляя ноги шевелиться — давай, давай, давай! Нужно вдохнуть мокрого вонючего воздуха автотрассы перед тем, как отключиться. Можешь выкатиться из распахнутой двери автобуса, но падать здесь не смей. Не смей, слышишь?
Нина слышала. Нина шла. Первый шаг дался еще легко. Боль просто рычала, обнюхивая Нину изнутри. На второй левая сторона тела онемела, и, если бы Нина сжимала стольник правой рукой, тот выпал бы из пальцев. На чистом упрямстве рабочая сторона потащила за собой сдавшуюся, швырнула безвольную ногу вперед, делая третий шаг. Боль уже обхватила Нину поперек, вгрызлась в живот, пережала горло, облила кислотой грудь, а теперь плясала в ней, бешено колотилась о ребра.
— Останови, — прохрипела Нина, грудью падая на спинку водительского сиденья, ехавшие к нему спиной бросились врассыпную, решив, наверное, что Нина пьяная, к тому же, буйная, но ей было плевать. — Останови! — повторила она.
— За проезд плати давай, — зло ощерился водитель.
Рука была нестерпимо тяжелой, Нина сцепила зубы, подняла ее и сунула в водительскую ладонь стольник. Ее онемевшая кожа встретилась с ворсистой тканью перчатки. От прикосновения замутило еще сильнее, вот-вот вырвет, но автобус уже тормозил, подкатывая к обочине.
— Проваливай, — бросил ей водитель. — Семь утра, уже в дупель…
Нина его не слышала. Последним рывком она оттолкнулась от сиденья, швырнула себя в открывшуюся дверь и полетела вниз, прямо в грязь, сбивая колени об асфальт. Боль бушевала в ней, стирала границы существующего, делала мир зыбким. Нина прижалась лбом к грязной дороге. Автобус зашипел, растворяясь за спиной в небытие. Нина так спешила выбраться наружу, чтобы сделать глоток зябкого воздуха, а теперь не знала, как ей вообще дышать, если все нутро — одна кромешная, беспросветная боль. Сухая и горячая. Горячая и сухая.