На смену эту можно было и не выходить. Вячеслав Николаевич отработал положенные два через два, а теперь ему причитался выходной. Но с парка позвонили, дернули, попросили подсобить, выручи, Николаич, очень нужно.
И он, конечно, согласился. Чем больше катаешь по триста сорок девятому маршруту, тем больше шансов встретить Даму. Вячеслав Николаевич даже в мыслях называл ее именно так, с большой буквы. Вспоминал, как красиво выбивалась из-под шапочки накрученная прядь, аккуратный шовчик на перчатке тоже вспоминал, и глаза… Глаза у Дамы были необыкновенные, такие только на фотографиях в журналах бывают — голубые-голубые, а у зрачка темнеют в синеву. Этими глазами она смотрела на Вячеслава Николаевича спокойно и прямо, совершенно не кокетничая, а он не знал, куда себя деть от жара, затопившего лицо. Чуть в столб не въехал, идиот старый.
Не старый, конечно, всего три года как разменял шестой десяток. Но она помладше будет, на вид не больше сорока пяти. Высокая, спина прямая, дубленка приталенная, светлая с пушистым воротничком. А в руках сумочка, почему-то зеленая, совсем неподходящая к наряду. Дама этой сумочкой взмахнула, чтобы автобус остановить. Между остановками тормозить категорически запрещено. Вячеслав Николаевич даже скорость набирал, если видел на обочине голосующего, злорадно думал, мол, я тебе не такси, не надейся даже. А тут остановился. Сразу рассмотрел и фигурку ее ладную, и как она уверенно стояла у края дороги, не смущаясь, но и не требуя. Красивая все-таки женщина, это он понял, стоило ей войти в салон.
— Спасибо, — сказала Дама, голос низкий, обволакивающий. — На остановку я бы не успела за вами.
Там и правда было метров семьсот еще, а следующий рейс через двадцать пять минут.
— Вы присаживайтесь, — бросил он через плечо и кивнул на свободное место перед собой.
И это тоже было нарушением. Место следовало сохранять для сменщика, да только в парке их на один маршрут вдвоем не отправляли, так что сиденье пустовало. Почему бы не предложить его красивой женщине?
Дама села. Аккуратно поставила на колени сумочку, сняла перчатки, тут Вячеслав Николаевич и разглядел шовчик, сразу зауважал незнакомку — экономная, хозяйственная, молодец какая.
— Мне пристегнуться? — Пока он рассматривал ее колени, оголенные чуть задравшейся юбкой, Дама оглядывалась в поисках ремня.
Вячеслав Николаевич покраснел, глупейшим образом шмыгнул носом, бросил руль и поспешил ей на помощь.
— Где ж ремень-то? А, вот! — Отыскав его на ощупь, потянул на себя, перехватил им Даму и щелкнул замком. — Вот так…
Она ахнула, глаза стали большими, в половину лица.
— Что же вы на дорогу не смотрите?
Автобус и без водительского контроля спокойно шел себе по маршруту. Неповоротливая старая махина выучила дорогу не хуже Вячеслава Николаевича, о чем тот не преминул рассказать. Так беседа и завязалась. Про автобусный парк, про семнадцать лет службы, про автобусы старые и маршрутки новые, про тарифы и перехватывающие парковки.
— А в праздники вы как работаете? — спросила Дама, внимательно разглядывая благодарственное письмо от префектуры, которое Вячеслав Николаевич возил в бардачке.
— Так и работаем, кому в расписании выпадет, тот и выезжает, что делать? Народ гуляет, а ты его развозишь по гостям…
— Вам выпадало?
— В прошлом году! — Закряхтел, вспоминая, как до десяти крутил баранку, а в начале одиннадцатого сел пить с мужиками в подсобке, вернулся домой первого вечером, а третьего опять смена.
— Значит, в этот раз дома встречать будете, — предположила Дама и легонько улыбнулась, только губы дрогнули, но Вячеслава Петровича как током прошибло. — Семейный же праздник. А я вот одна который год.
Он вспотел, руки заелозили по рулю, в голове все смешалось. Нужно было что-то придумать, сказать что-нибудь. Например, что семьи у него нет, не сложилось, сошлись по молодости с одной, по зрелости разбежались, детей не нажили, так и мыкается бобылем. А потом набраться бы наглости и в шутку так спросить, мол, так и так, коль разговор зашел, может, нам с вами год этот встретить вместе? И встретить, и проводить?
Слова скреблись в горле, как ангина. Забегали там сотней маленький муравьев. Вячеслав Николаевич скосил глаза и увидел, что Дама его сердца погрустнела, отвернулась к окну и перчатку с шовчиком натянула.
— Нет у меня семьи, — прошептал Вячеслав Николаевич. — Нет у меня семьи, — повторил, получилось лучше, но все равно тихо.
Она не услышала, поглядела на него, глазки ангельские, локон из-под шапочки выбился, и сказала:
— Вы мне тут остановите, пожалуйста, держите за проезд.
Мелочь из ее ладошки посыпалась в стаканчик, прикрепленный к лобовому стеклу. Вячеслав Николаевич подавился своим признанием, свернул к остановке, затормозил и стал ждать, когда неудавшаяся его любовь расстегнет ремень.
Дама долго копалась, потом щелкнула замком, открыла дверь и спустила одну ножку. Вячеслав Николаевич молчал. Внутри него вопило и стонало, а он молчал. То ли голос потерял, то ли мозги последние. На прощание Дама обернулась, посмотрела на него в последний раз и тихо, почти интимно поблагодарила.
— Спасибо. За дорогу. И беседу.
Емко так сказала, многозначительно, а он только жалко осклабился в ответ. Она легко соскочила с подножки, хлопнула дверцей и скрылась из виду так быстро, что Вячеслав Николаевич даже подумал, а не привиделась ли она ему.
Не привиделась. На сиденьи осталась вторая перчаточка, без шовчика, но точно ее. Теперь перчатка лежала в бардачке вместе с благодарственным письмом и ждала своего часа. Ждал и Вячеслав Николаевич. Теперь выезды по триста сорок девятому маршруту были для него мучительными, но желанными. Он специально подгадывал расписание дежурств так, чтобы выходить почаще. Мужики только руками разводили, хозяин-барин, конечно, только хуже маршрута не выдумаешь. Из пригорода в город, по пробкам, через МКАД да по забитому шоссе, совсем Николаич головой поехал.
А он и поехал. Вспоминал локон из-под шапочки, глаза голубые в синеву, спину ее прямую, коленки налитые и голос, глубокий голос, от которого в груди колюче, а в животе горячо.
— Дурак старый, — ругал себя Вячеслав Николаевич, потому что больше ругать его было некому, о Даме он никому не рассказывал.
Ругать, может, и ругал, но стоило подъехать к повороту, на котором она в прошлый раз голосовала зеленой сумочкой, сердце делало кульбит, двойную бочку и уходило смертельным пике в пятки. Полтора месяца Вячеслав Николаевич колесил по триста сорок девятому маршруту, полтора месяца поворот оставался безлюдным. Внутри закипала обида. Первый раз в жизни поверил в романтику, в счастье возможное поверил, и такой облом! С каждым днем разочарование становилось все горше, превращаясь в глухую злость.
Теперь, проезжая мимо поворота, Вячеслав Николаевич специально смотрел в другую сторону, но каждый раз бросал испуганный взгляд в зеркало заднего вида. Что делать, если там мелькнет зеленая сумочка, он не знал. Правда, сумочка и не мелькала.
— Совсем ты злой стал, Славка, — обиженно бросила ему сестра, когда он отказался помогать ей с переездом. — Живешь, как сыч, вот и злой. Бабу бы тебе хорошую.
Объяснять старой дуре, что шмотки ее он не потащит из Клина в Подольск, чтобы лишний раз выйти по триста сорок девятому маршруту, Вячеслав Николаевич не стал, трубку положил и все. Но слова эти корябали душу. Он и сам начал замечать, как характер его, по большому счету мягкий, день за днем становился все хуже. То на мужиков в парке рявкнет, то пассажира обругает. А все тоска сердечная, любовная болезнь. Заканчивать нужно с игрушками этими, не мальчик уже. Перейти бы на другие маршруты, может, автоколонну поменять, а что? Неплохой вариант.
Решить-то легко, а как взять да отказаться от маршрута, если он — единственная ниточка, что с Дамой связывает? Целыми днями Вячеслав Николаевич ломал над этим вопросом голову, пока руки крутили руль, ноги жали на педали, а голос напоминал пассажирам оплачивать проезд.
Что там творится в салоне, Вячеслава Николаевича интересовало мало. Не дерутся и хорошо. А дерутся, так их проблемы. Лишь бы платили. За спиной постоянно раздавались недовольные возгласы, то места кому-то не хватило, то уступить нужно, то занять, то подвинуться, то передать. Если каждый раз оборачиваться, ехать будешь до первого столба. Но пересчитывать вошедших Вячеслав Николаевич не забывал. Сколько вошло, столько и оплатить должно. Никого в подарок возить он не собирался. Может, только Даму, когда отыщется.
— Передавайте за проезд, — в очередной раз бросил он через плечо, везя народ по коронному своему триста сорок девятому маршруту.
И потекли денежки. Мелочь, стольники, со сдачей, без сдачи, за троих, пожалуйста, только за одного, с пяти тысяч разменяете? Одной рукой Вячеслав Николаевич держался за руль, второй собирал плату, и вот ее-то и нужно было держать в перчатке. Примета плохая: когда деньги чужие руками берешь, своих не будет. Всегда перчатку в кармане таскал, а тут забыл. Подумал-подумал, полез в бардачок, достал ту, заветную, осторожно руку в нее засунул, прислушался к себе. На сердце сразу стало тепло и беспокойно, вот сегодня они с Дамой точно встретятся! Это ж знак!
Пока подсчитывал монетки, все думал, как бы поскорее отделаться, чтобы поворот не пропустить, до него рукой подать, а он все возится. Как назло, плата не сходилась, зашли семеро, а заплатили только шестеро.
— Кто не передал? — Раздражение закипало внутри. — Дальше не поедем, пока не передадите!
Останавливаться на маршруте было нельзя, только лучше правила нарушить, чем перемахнуть тот самый поворот и зеленую сумочку на нем. Но по проходу уже шли оплачивать, и Вячеслав Николаевич успокоился. Сейчас-сейчас, разберется с этим, а там она! Точно она! Сердце вон как колотится, значит, она!
— Останови! — Какая-то девка со всей дури впечаталась в спинку его кресла. — Останови!