– Нет.
– Вернешься. Или позовешь меня к себе, – изуродованное лицо Дракона приблизилось к лицу Шатова. – Позовешь? Когда станет совсем плохо, ты меня позовешь. И я приду. Я приду тебе на помощь, клянусь.
Шатов шевельнул рукой, чтобы оттолкнуть Дракона, но не смог, только снова закричал.
– Я приду и помогу. Позови. Мы ведь похожи. Ты и я. Похожи. Я убивал, потому, что не мог без этого. Ты тоже найдешь повод. Найдешь. Высокий и нравственный повод, – Дракон засмеялся.
– Нет.
– Нет? – хохот Дракона грохотал в каждой клеточке тела Шатова. В каждой пропитанной болью клеточке. – Найдешь. Скоро придет такой момент. Очень скоро.
– Нет!
– У тебя будет выбор – умереть и попасть сюда, ко мне, или вызвать меня туда, наверх, и остаться живым. С моей помощью. Примешь от меня помощь? – Дракон вдруг превратился в огненный вихрь и обвил тело Шатова. – Мы ведь не чужие, Шатов.
Шатов закричал.
– Не чужие… Я так и не смог тебя убить, а ты убил меня дважды…
– Я, – вытолкнул из себя Шатов раскаленные слова, – я тебя убил бы еще тысячу раз.
– Верю. Потому, что ты хочешь жить. Очень хочешь жить. Ты выжил… Теперь придется жить еще и мою жизнь.
– Я…
– Не нужно слов. Мы еще увидимся, Шатов. Клянусь – увидимся.
Стены почернели и сомкнулись, зажав тело Шатова. Дракон растворился в их черноте, только его голос остался возле Шатова:
– Ты меня позовешь.
– Нет, – сказал Шатов. – Нет. Нет. Нет!
– Позовешь…
ЧАСТЬ 2
Глава 5
Тишина. Такая густая, что ее можно было резать ломтями. Она ватой обложила Шатова, не давая шевельнуться, не давая услышать хоть что-то, оставляя только две возможности – дышать и смотреть.
Смотреть Шатов не хотел. Проснувшись, он лежал с закрытыми глазами, содрогаясь в ужасе только от одной мысли, что рано или поздно придется их открыть.
Не хочу. Не хочу снова увидеть сосны, небо, облака и реку. Не желаю. Не желаю снова идти к дому и снова наталкиваться на счастливое выражение глаз Дмитрия Петровича.
Двух раз хватит. Двух раз более чем достаточно. Снова открыть глаза и начать лихорадочно соображать, что из вчерашних воспоминаний правда, а что – бред. И местные обитатели ему не помогут. Они снова начнут говорить, черт знает что, противоречить друг другу, а Шатов будет бессмысленно злиться. На себя, на них, на весь мир.
Светлана снова окажется Ириной, или станет вдруг Анжеликой, доктор превратится в лесника, а школа… Шатов скрипнул зубами.
Лучше бы школа ему только примерещилась. Вот разговор с Драконом – точно бред. Вот пусть и школа будет бредом. Кошмарным сном. Визжащие от удовольствия дети, беспомощное тело на операционном столе, пятна крови на белых халатах… Этого не могло быть на самом деле. Шатов застонал.
Он все равно не сможет лежать вот так, до бесконечности вслушиваясь в тишину и молясь о том, чтобы все жуткое, случившееся с ним вчера, было только бредом. Все равно придется вставать. Вставать и идти. Идти и встречаться. Встречаться и…
Не хочу. Я знаю, что снова все повторится… И не хочу, чтобы все повторилось. Кузнечик, ветер, трава…
Стоп.
Шатов прислушался. Тишина. Полная, кромешная тишина. Не так, как в прошлый раз. Тогда Шатова окружала тишина, состоящая из шороха веток, стрекотания кузнечика и пения жаворонка, из набора звуков, который все именуют тишиной только по привычке. Сейчас же тишина была именно ватной, непроницаемой, состоящей из молчания, из полной глухоты.
Что-то изменилось, подумал Шатов. Что-то все-таки изменилось. Может быть, он, наконец, вырвался из замкнутого кольца? Может, бред отступил, и теперь можно снова подчиняться законам логики, а не следовать приказам зарождающегося безумия?
Прислушаться к своим ощущениям. Не открывая, на всякий случай, глаз. Прошлые разы, просыпаясь, Шатов испытывал чувство, близкое к наслаждению. Покой и умиротворение. Сейчас… Кроме страха снова оказаться лежащим на тропинке, Шатов испытывал… Болезненно пульсировала кровь в правой брови, слегка саднила нижняя губа и ныло тело, как после побоев.
Сколько новых ощущений. Шатов языком провел по губам – металлический привкус. Теперь – ощупать лицо. Но рука не подчинилась. Шатов напряг мышцы, но снова безрезультатно.
Что это, мелькнула паническая мысль. Тело перестало подчиняться? Почему? Шатов дернулся еще раз и застонал от бессилия. Открыл глаза.
Потолок. На этот раз – потолок. Гладкая поверхность, покрытая тонкими узорами обоев. Люстра на две лампы.
Шатов попытался сесть, но не смог.
Черт. Что это с тобой, Евгений Сергеевич? Парализовало? Шатов, насколько смог, приподнял голову. Одеяло прикрывало его тело по самую шею.
Он проснулся в постели. Хорошо это или плохо? И, кажется, в той самой спальне, в которой раскладывал свои вещи. Точно, именно в той. Вон, на стуле лежит полотенце, которое Шатов бросил туда после душа. Так и не приучила его Вита развешивать мокрое полотенце для просушки сразу, не дожидаясь приказа.
Но почему он не может двигаться? Шатов еще раз попытался пошевелить руками, или просто сесть на постели. Не вышло. Тело честно попыталось, мышцы напряглись, но что-то удержало Шатова на месте. Повернуться набок тоже не удалось.
Такое чувство, Женя, что тебя привязали к кровати. Пришнуровали, заботливо укрыв потом одеялом. Чтобы ты, Женя, не сподобился с утра пораньше собрать вещички в сумку и отправиться встречать рассвет. Уж не лунатик ли ты, Женя Шатов?
– Эй! – неуверенно позвал Шатов.
Тишина.
– Есть тут кто живой! – Шатов крикнул громче.
Ситуация начала раздражать его сильнее. Нелепость какая.
– Люди! Кто-нибудь! Эй!
Снова тишина.
Шатов перевел дыхание, запрокинув голову. Господи, нелепость какая. Это он теперь будет лежать здесь вечно, пытаясь докричаться хоть до кого-нибудь. Как грудной младенец, завернутый туго в пеленки. Няня запеленала его и ушла по своим делам. А младенец проснулся и начал кричать.
Черт. Как все-таки унижает чувство беспомощности. Как тяжело обходиться без свободы движений. И хоть бы кто объяснил смысл всего этого. Хоть бы кто-нибудь…
Ему показалось, или кто-то в самом деле прошел за дверью? Еле слышно, но все-таки нарушил тишину.
– Эй, – крикнул Шатов. – Кто там?
Какой, все-таки ограниченный набор призывов на помощь у человека. «Эй”, «помогите”, «караул”… Все? Горим, тону, спасите… Или все-таки заорать «караул”?
– Кто там ходит? Эй!
Дверь тихо, без скрипа, открылась.
– Доброе утро, Евгений Сергеевич.
– Доброе утро, – с облегчением произнес Шатов. – Ты сегодня кто по имени?
– Света, – сказала Светлана, заходя в спальню. – Как себя чувствуете?
– Что-то я чувствую, будто меня привязали к кровати. Странное такое ощущение, – Шатов еще раз дернулся, демонстрируя невозможность подняться.
– Я знаю, – Светлана присела на стул возле кровати.
– Тогда и мне скажи, – потребовал Шатов. – Я тоже хочу знать.
– Вас действительно привязали, – сказала Светлана. – Еще со вчера.
– Не со вчера, – сказал Шатов, – а со вчерашнего вечера. Или еще лучше – вчера вечером. Так правильнее говорить. А привязывать живого человека к кровати – не правильно.
– А вас не вчера вечером привязали. Вас днем привязали. Сразу после того, что произошло в школе, – Светлана осторожно прикоснулась к лицу Шатова, к шраму.
Шатов дернул головой, но Светлана руку не убрала.
– Не получится, – сказала она, нежно проводя пальцами по лицу Шатова. – Я теперь могу вас даже поцеловать.
– Укушу, – предупредил Шатов.
Значит, в школе что-то произошло. Что? Они действительно резали живого человека, потом били Шатова, потом дети, потом…
Света наклонилась к лицу Шатова.
– Света, – тихо сказал Шатов.
– Что? – шепотом спросила Светлана.
– Это не хорошо – использовать беспомощное состояние человека. Это похоже на изнасилование.
– Я знаю, – губы коснулись его лба. – Я знаю.
– Светлана, пожалуйста… – почти простонал Шатов, – не нужно.
– Что ненужно? Или правильнее сказать – чего? – Светлана осторожно поцеловала Шатова в губы.
– Я могу тебя ударить в лицо, – произнес Шатов.
– Ударить девушку?
– Ударить насильника.
– Надо будет еще и голову вам закрепить, – мечтательно произнесла Светлана. – Чтобы вы вообще не смогли пошевелиться.
– Зачем меня привязали?
Светлана потянулась на стуле, подняв руки и взглянув на Шатова – обратил он внимание на ее напрягшуюся грудь или нет.
– У тебя очень красивая грудь, если ты это хотела у меня спросить, – быстро сказал Шатов, – но меня интересует ответ на мой вопрос. Зачем?
– Вам вчера стало плохо в школе, – Светлана встала со стула и подошла к лежащему полотенцу. – Нужно было повесить его просушить.
– Хорошо, повешу, – пообещал Шатов, но Светлана взяла полотенце и вышла с ним из спальни, тихо прикрыв за собой дверь.
Понятно, Шатов? Тебя привязали к кровати после того, как тебе в школе стало плохо. Настолько плохо, что тебя пришлось привязать. Плохо – это в каком смысле? Тебе плохо, или ты мог сделать кому-нибудь плохо? Связывают обычно буянов.
Но он не буянил. Это его били. Это его били, а потом вдруг навалилась боль. От одного воспоминания Шатова бросило в пот. Боль. И голос Дракона. И…
Это уже не первый приступ боли. Его первый день здесь тоже закончился приступом. На площади. Боль. Там, на залитой солнцем площади. И точно такая же – на лужайке, возле детей, убивающих кроликов. Убивающих кроликов на практических занятиях по зоологии. И еще бросающихся под ноги. И еще радостно избивающих лежащего человека.
Думай, Шатов. Соображай. Если что-то произошло дважды, то, значит, в этом есть некая закономерность. Думай.
Хотя, что тут думать? Все…
Нет, Шатов, не все. Вспомни. Просто – вспомни. Уже не то, как ты сюда попал вспомни, это отодвинь подальше в память, чтобы не мешало, а вспомни, что и как с тобой происходило здесь. После твоего первого пробуждения. И после второго. Все было одинаково?