Ставиский прятался вместе с любовницей, и когда за ним приехала полиция, он застрелился. По крайней мере, так сообщила полиция, но были доказательства, что полиция покрывала его. Парижские газеты, наиболее коррумпированные в мире, печатали все, что могли разузнать, и в двадцать раз больше. Две группы были заинтересованы в использовании скандалов: партии крайне правых, роялисты и фашисты, которые хотели свергнуть республику и установить свой вид диктатуры. И коммунисты, которые хотели совершенно другого. Две крайности встретились, и в то время, как поклявшись в смертельной ненависти друг к другу, они использовали одну и ту же парламентскую систему для ведения своей борьбы.
Ланни не мог себе позволить посетить своего красного дядю, но он пригласил Дени де Брюина на обед, и три Бэдда слушали рассказ из уст французского националиста. Ситуация в семье де Брюи-нов имела отдалённое сходство с тем, что происходило между Робби и его сыном. Дени принадлежал к респектабельной партии закона и порядка, и был огорчен, потому что его младший сын присоединился к Croix de Feu, наиболее активной из французских фашистских групп. Теперь Шарло был где-то со своими товарищами, замышляя осилить полицию и захватить контроль над делами страны. В любой момент он и его организация могут выйти на улицы, а там будут стрелять. Несчастный отец не мог наслаждаться обедом, а хотел, чтобы Ланни нашёл сумасшедшего мальчика и попытался привести его в чувство. Вот такие обязанности получаешь, когда выбираешь прекрасную французскую леди в качестве своей amie!
Но Ланни сказал нет. Он пытался влиять на обоих мальчиков, но ему это не удалось, и теперь он был вне политики. Он дал обещание своей жене. Он слушал сокровенные тайны la republique frangaise, полученные из первоисточника. Он узнал о Даладье, сыне пекаря, который только что стал премьером, четвертым в течение года. Кто субсидирует его карьеру, и какая благородная леди стала его любовницей. Он узнал о Шьяппе, начальнике парижской полиции, корсиканце, известным, как «маленький Наполеон». Он был метр шестьдесят роста, и только что был «уволен» за слишком интимные отношения со Стависким. Он знал всех крупных жуликов, шантажистов и еврейских meteques[177] Франции, и передавал свои секреты своему зятю, издателю одной из крупных желтых газет Парижа.
Ланни отметил, что люди, пробуждавшие гнев и отвращение Дени де Брюина были карьеристами. С теми, кто борется за богатство и власть, с которой у них не было действительных разногласий. Он редко находил какой-либо серьезный недостаток у mur d'argent, представителей «двухсот семей», которые в течение длительного времени обладали властью и богатством. В эти трудные дни они должны были платить больше, и основой жалобой Дени была не коррупция, а увеличение расходов. Политики требовали больше средств на свои кампании, и в то же время повышали налоги. Их экономическая идея заключалась в сокращении зарплаты гражданских служащих, которая, как обнаружил Дени, плохо отозвалась на таксомоторном бизнесе. А что было еще хуже, водители такси бастовали! Робби сочувственно слушал и, когда его друг стал бранить Даладье, Робби свою очередь набросился на Рузвельта.
На следующий день Ланни сопровождал жену на летний показ мод. Это было чисто коммерческим мероприятием. Выставка новых мод, которые производители собирались скоро запустить в продажу. Ирма была приглашена в качестве специального гостя художником модной одежды, которому она вручила заботы о своём гардеробе. Ланни пошёл вместе с ней, потому что, если она старалась проявлять интерес к его интересам, то было бы справедливо, что он должен делать то же самое и для нее. Они сидели в зале с пальмами в кадках, глядя на длинный подиум с темно-синими шторами за ним. На подиуме красивые и шикарные молодые женщины демонстрировали летние костюмы с сильным японским вкусом, или акцентом, или атмосферой, журналисты искали подходящее слово в качестве метафоры. Тут были бамбуковые пуговицы и широкие конические шляпы, как у кули. У дамских платьев были шлейфы веером, как хвосты у японских золотых рыбок. У дневных костюмов были укороченные рукава, как у кимоно. А на вечерних шалях были рисунки, напоминающие японские цветочные ткани.
Среди специальных гостей на этом показе присутствовал старый друг Ланни. Оливия Хеллштайн, теперь мадам де Бруссай, привлекательная дочь Иерусалима, которую Эмили выбрала когда-то в качестве достойной пары для Ланни. Это было около восьми лет назад, и теперь у Оливии было три или четыре ребенка, и она, что называется «заматерела», более доброе определение, чем слово «располнела». Слова, которые часто несут неприятный подтекст, заменяют в лучшем обществе, где люди очень стараются не ранить чувства друг друга.
Оливия был женщиной типа Ирмы, глубокая брюнетка, спокойная по темпераменту и степенная по манерам. Они развлекали друг друга, обменивались визитами и удовлетворили свое любопытство. Теперь они говорили о том, как носить летнюю одежду с сильным японским вкусом, или акцентом, или атмосферой. Они, конечно, должны будут носить её. Им никогда не удастся восстать против того, что создатели моды решили сделать модным.
Ланни, желая быть вежливым, заметил: «Мы вчера говорили о вашей семье. Мой отец сегодня встречается с вашим отцом».
«Деловые вопросы?» — спросила Оливия.
«Мой отец пытается убедить вашего, что он сможет поставить железнодорожное оборудование в Брест по более низкой цене, чем оно может быть изготовлено во Франции».
«Было бы неплохо, если бы они сговорились», — ответила молодая матрона. — «Мой отец восхищается американскими производственными методами, и хочет их импортировать во Францию». Пьер Хеллштайн был директором Северных железных дорог и контролировал один из крупнейших банков в Париже. Робби спрашивал о нем Дени, и они обсуждали эту богатую еврейскую семью, широко распространившуюся в Европе. А также ситуацию на железных дорогах. Считалось, что их акции катились вниз и они были перегружены облигациями. Хеллштайнам не приходилось беспокоиться, потому что государство покрывало дефицит. Была критика в Палате депутатов. Французская Республика должна была разориться, чтобы защитить держателей железнодорожных облигаций. Дени де Брюин, который владел такими облигациями, возмущался, называя эти критические замечания безответственными и демагогическими. Что касается Оливии, красивой, спокойной, величественной в длинной соболиной шубе, она была идеальным доказательством мудрости, гарантирующей большие доходы немногим избранным лицам, чтобы они могли посещать показы мод и демонстрировать сами образцы элегантности и изящества.
«Да, кстати», — неожиданно сказала дочь Иерусалима. — «Я понимаю, что вы не так давно были в Германии».
«Как раз перед Рождеством», — ответил Ланни.
— Я хочу, чтобы вы рассказали мне об этом. Там должно быть страшно.
— В некотором смысле, и для некоторых людей. Другие даже ничего не заметят.
«О, мсьё Бэдд», — сказала Оливия, понизив голос, — «Могу ли я сообщить вам кое-что, чтобы всё осталось между нами? Я действительно не должна об этом говорить, но мы все так обеспокоены».
— Вы можете быть уверены, что моя жена и я будем уважать ваше доверие, мадам.
— Мы только что узнали, что нацисты арестовали моего дядю Соломона. Вы, возможно, его знаете?
— Я имел удовольствие познакомиться с ним в доме Йоханнеса Робина. Кроме того, я являюсь одним из его вкладчиков в Берлине.
— Они сфабриковали против него обвинение об отправке денег из Германии. Вы понимаете, конечно, что банкир не может не делать этого, особенно в семье, как наша, которая ведёт бизнес в Австрии, Чехословакии и Румынии, и многих других странах.
— Конечно, мадам.
— Мы, евреи, слышали самые ужасные рассказы. И это заставляет нас страдать.
— Мне очень жаль, но многие из них являются правдой. Они объясняют это тем, что такие вещи происходят во время насильственных социальных переворотов. Но я сомневаюсь, что нацисты нанесут физический вред такому человеку, как ваш дядя. Он будет, скорее всего, подвергнут очень крупному штрафу.
— Это ставит нас в тупик, мсьё Бэдд. Действительно, мой отец не уверен, что для него будет безопасно поехать в Германию и разобраться в этом.
— Я сделаю предложение, мадам, если вы не возражаете.
— Это то, на что я надеялась.
— Я прошу вас держать это в тайне, как вы просили меня. Расскажите об этом вашему отцу и матери, но больше никому.
— Конечно, мсьё Бэдд.
— Я предлагаю их отправить кого-нибудь на встречу с генералом Герингом. Он имеет большое влияние и, кажется, понимает эти вопросы.
«О, спасибо!» — воскликнула Оливия Хеллштайн. — «Я так рада, что додумалась спросить вас об этом».
А Ирма добавила: «Отправьте кого-то, кто достойно и внушительно выглядит, и скажите ему, чтобы оделся, как следует, и не забыл ни одного из титулов министр-Президента и генерала».
В память Мари де Брюин Ланни попытался увидеть ее младшего сына. Но не нашел его. Шарло был на встрече где-то с лидерами своего общества, а там запросы незнакомых не приветствовались.
Этот вторник, шестого февраля, должен был стать великой ночью протеста всех правых сил против правительства. Распоряжения о шествиях были опубликованы во всех оппозиционных газетах, под лозунгом: «A bas les voleurs! Долой воров!» В сумерках Шарло выйдет из своего укрытия с трёхцветной нарукавной с буквами FCF, что означало сын огненного креста. Он будет петь Марсельезу. Странное явление, боевая песня одной революции станет антипесней следующей! В перерывах между пением, Шарло и его отряд патриотической молодежи будут кричать слово «Demission!» — что означало удаление из правительства Даладье. Менее вежливо они закричат: «Daladier аи poteau!» Это означает, что они хотели сварить его заживо.
Ланни повёз жену в Палату депутатов окольным путем, потому что Мост Согласия был заблокирован жандармами. Целый час пара сидела на галерее для публики и слушала шум, который напомнил Ланни, что он слышал на Нью-Йоркской фондовой бирже на пике паники. Даладье не мог выступить с речью. Его политические противники кричали в его адрес оскорбления, используя обширную французскую лексику, в то же время, как коммунисты пели Интернационал.