[98], заменив слово «ей» на «ему».
Но не все зрители согласились с ее точкой зрения. Зал разделился. С кресел партера веяло ледяным молчанием, а галёрка разразилась бурей аплодисментов. Критики разделились таким же образом. Те с розоватым оттенком превозносили пьесу, как подлинную картину той части политической жизни, где светское общество играло свою роль. И как обвинительное заключение свойственной Великобритании коррупции, где льготы предоставляются по наследственному праву или социальному престижу, в отличие от Франции, где их отдают за деньги или Америки, где их получают вместе с должностью. В любом случае, это была власть и добавка к власти, «Сила помогает по-прежнему власть имущим».[99]
Эта была пьеса, на которую автоматически навесили ярлык пропаганды и, следовательно, она не могла быть искусством. Но она была написана с внутренним знанием вещей, происходящих в британской общественной жизни, и она рассказывала людям то, что они должны были знать. С самой премьеры театр стал полем битвы, дорогостоящие места были заполнены только наполовину, но дешевые были все раскуплены. Рик заметил: «Вот вопрос, сможем ли мы платить арендную плату в течение двух или трех недель, пока спектакль не получит зрителя».
Ланни ответил: «Мы заплатим, даже если я должен буду продать на аукционе несколько картин». Нелегко собрать деньги в трудные времена во всем мире. Но он позвонил всем светским людям, которых знал, прося их посмотреть пьесу. Он уговорил Марджи вдовствующую леди Эвершем-Уотсон провести музыкальный вечер и оплатить семье Робинов пару сотен фунтов за выступление: деньги пойдут на спектакль. «Скинулась» и Ирма, хотя в глубине души ей пьеса не понравилась. Что касается Ганси, то он написал отцу. Тот выслал пятьсот фунтов на счёт сына в лондонском банке. Простой способ купить мир в семье, и еще раз продемонстрировать, как это приятно иметь деньги, Хей хо!
В той или иной форме они поддержали спектакль на сцене. Грэ-син, которой он дал такую «выгодную» роль, предложил отложить получение жалованья на две недели. Ланни написал статьи для лейбористских газет, указывая, что постановка означает для рабочих, и поэтому они продолжали посещать и аплодировать. Дело переросло в скандал, который вынудил привилегированные классы говорить об этом, а потом они захотели узнать, о чём они говорили. В конце концов, оказалось, что Эрик Вивиан Помрой-Нильсон стал автором «хита». Что и было его целью более десяти лет. Он настоял вернуть деньги всем своим друзьям, и после этого он выкупил некоторые закладные отца, который поддерживал его материально в течение длительного времени. Главное, что Рику удалось что-то сказать британскому народу, и он выиграл имя, чтобы сказать ему больше.
Робины упрашивали Бэддов приехать ненадолго в Германию. Они располагали временем для прогулок на яхте и убедили папу снова ввести Бесси Бэдд в эксплуатацию. Они так хотели отвлечь его от деловых забот, а кто может сделать это лучше, как не замечательный Ланни Бэдд и не его в равной степени замечательная жена? Ланни, возможно, даже удастся убедить его уйти в отставку навсегда или, возможно, отправиться в длительный круиз по всему миру, где он мог быть вне досягаемости от друзей или врагов.
Германия была в разгаре жаркой избирательной кампании. Выбирали в новый Рейхстаг. «Кабинет баронов», иначе известный как «Кабинет моноклей», жаждал народной поддержки. Выборы были всегда интересны для Ланни, и молодые люди приглашали его приехать и понаблюдать. Но Ирму опять охватил очередной приступ материнской нежности. Она предложила: «Давай поедем снова в Жуан, а в конце кампании вернемся для круиза». Ланни ответил: «Как хочешь».
Так распалась компания. Фанни села на пароход в Нью-Йорк, Робины сели на паром до Флашинга, а Бэдды — на паром до Кале. Они послали телеграмму во дворец в Париже, и к их приезду был готов ужин. Ирма заметила: «Хорошо, когда есть свой дом, гораздо приятнее, чем в отеле». Ланни понял, что она хотела оправдать себя за потраченные деньги, поэтому он живо согласился, что «приятнее». Джерри уже был там и с большим количеством счетов, подготовленных к подписи Ирмы. Он хотел, чтобы она их проверила, но она была в нем уверена и подписала, не глядя. Втроем отправились в кабаре-шоу, там было очень весело, с музыкой, танцами и шокирующими костюмами, некоторые из них заставили Ирму краснеть, но она пыталась стать космополиткой.
На следующий вечер они снова были в Бьенвеню. Малышка выросла и сияла от счастья. Она знала больше слов. Она помнила то, чему ее научили. Она умнела! «О, Ланни, посмотри на это, посмотри на то!» Ланни был бы рад заняться исследованиями детского развития, плаванием, стрельбой в цель с Бобом и беседами с рабочими в школе. Но они назначили свидание с Робинами, а тут пришло письмо от Пьетро Корсатти, который был в Лозанне, освещая конференцию для своей газеты. Он сообщил: «Большое шоу! Зачем пропускать?»
В это время на берегах одного и того же швейцарского озера проходили два международных фестиваля Европы по говорильне. На протяжении многих лет такие встречи были излюбленной формой развлечения для Ланни: он посетил таких с дюжину, и там встречалось много интересных людей, государственные деятели и писатели, реформаторы и оригиналы. Ирма никогда не была ни на одном, но слышала, как он рассказывал о них и всегда в восторженных тонах. Теперь он предложил: «Давай остановимся на пути в Берлин». «Годится!» — согласилась Ирма.
Они ехали по берегу реки Роны, каждый поворот которой напоминал о Мари де Брюин: отели, где она и Ланни останавливались, пейзажи, которыми они восхищались, история, которую они вспоминали. Но Ланни рассуждал, что лучше для Ирмы будут ее собственные воспоминания без запаха от духов другой женщины. Они поднялись к соснам, куда попали через скалистые ущелья, где воздух был тихим и чистым. Затем пошли многочисленные мосты и большая плотина, и это было озеро Леман, с городом Женевой, домом Лиги Наций, учреждение, которое в течение нескольких лет было надеждой человечества, но теперь, казалось, стало жертвой таинственной болезни. С начала года шла продолжительная конференция по ограничению вооружений с шестьюстами делегатами из тринадцати стран, и она должна была продолжаться более года. Каждая страна предлагала ограничить то оружие, которого у неё не было или было не нужно, а затем другие страны доказывали, почему это было неправильно.
Дальше по берегу озера была Лозанна, где собрались премьеры и министры иностранных дел, чтобы обсудить древний вопрос о репарациях. Ланни Бэдд встретил своего друга Пита и других журналистов, с которыми иногда встречался с момента большой мирной конференции тринадцать лет назад. Они помнили его и снова были рады его видеть. Они знали о его золотой жене и о ее дворце в Париже. Они знали о Рике и о его пьесе. Вот еще одно шоу, и светская молодая пара была взята прямо за кулисы.
Лозанна построена на склоне горы, с каждой улицей на своём уровне. Французский отель расположился на вершине, британский внизу на берегу, а другие страны располагались между ними. Дипломаты поднимались или спускались, чтобы вести споры в чужих апартаментах, а газетчики изнуряли себя в погоне за дебатами, поднимаясь в гору и спускаясь вниз. Так это выглядело, во всяком случае, в описании Корсатти. Государственные деятели пытались сохранить свои дела в секрете, и Пит заявил, что, когда один увидел тебя, то нырнул в свою нору, как сурок. Единственный шанс поймать одного из них было плавание.
Это было чистое удовольствие для наблюдателя, любящего слушать сплетни и выведывать тайны, или для бесшабашного журналиста, расходующего средства своей газеты без отчёта. Еда была вкусной, климат восхитительный, пейзаж такой же, с видом на Монблан прямо из задней двери, во всяком случае, так казалось в чистом альпийском воздухе. Оставались недовольными только те, кто думал о человечестве, с судьбой которого в настоящее время играли политики. Игровым столом был бочонок с порохом размером с Альпы, а игроки думали только том, чтобы сохранить свою страну на первом месте, свой собственный класс на вершине в своей стране, и самих себя на вершине своего класса.
Государственным деятелям пришлось отказаться от плана Юнга, по которому Германия должна была заплатить двадцать пять миллиардов долларов репараций. Но Франция не могла отказаться от надежды получить хоть что-то. Так что теперь с непрекращающи-мися пререканиями они принимают план, по которому в конце трех лет Германия должна была принять долговые обязательства на три миллиарда марок. Но большинство наблюдателей согласились, что это была чистая фикция. Германия занимала, а не платила. Германия заявила банкирам США: «У нас есть пять миллиардов ваших денег, и если вы не спасёте нас, вы потеряете все!» Немцы обещали: «Если вы не накормите нас, мы будем голосовать за Гитлера, или что еще хуже за большевика Тельмана». Государственные деятели Германии говорили: «Мы в ужасе от того, что произойдет». А кто может сказать, им на самом деле было страшно или они только притворяются? Кто бы мог доверять кому-нибудь во власти в любом месте во всем мире?
Робби Бэдд рассказал сыну историю, которую по его словам, знали все деловые люди. Торговец кожей пришел к своему банкиру с просьбой отложить оплату по его векселю, а банкир отказался выполнить эту просьбу. Торговец кожей рассказал о своих проблемах и умолял отложить оплату. В конце концов, он спросил: «Вы были когда-нибудь в кожаном бизнесе?» Когда банкир ответил: «Нет», то его собеседник произнёс: «Ну, а теперь ты в нём». По мнению Пьетро Корсатти, в таком же положении находились инвестиционные круги Соединенных Штатов. Они очутились в кожаном бизнесе Германии, в стальных и угольных, электрических и химических предприятиях, не говоря уже о дорожно-строительном бизнесе и бизнесе плавательных бассейнов. И было уже не достаточно, чтобы отложить платежи. Надо было поставить оборотный капитал, чтобы не дать этим предприятиям превратиться в руины и их рабочим в красных!