Сейчас она смотрела ему прямо в лицо. Она смотрела и говорила. Он не сомневался, что она говорит на четырёх-пяти языках.
— Остальные пациенты, им хуже.
— Мне тоже хуже.
— Вы не соревнуетесь.
— Я себя дурачу. Я пытаюсь себя разубедить в том, что мне хуже.
— Вы едите. Вы спите.
— Я ем. Но о сне уж давно забыл.
— Чем старше вы будете, послушайте меня, тем меньше вы будете гулять и разговаривать, а зудеть будет больше.
Она продолжала смотреть, всматриваясь в то, как он всё больше уходит на глубину.
— Взгляните на то, где мы — в последней комнате в конце длинного коридора. Я пройду четырежды за день оттуда сюда и потом отсюда туда, и так снова. Я пытаюсь себе сказать, что это не богадельня для обездоленных и умирающих в тринадцатом веке. Но не так-то просто себя убедить.
Ему нравилось её слушать, но она говорила в никуда.
— Когда я говорю о зуде с людьми, у которых его нет, то у них начинает зудеть.
— Правда?
— Правда, — сказала она. — Я выступала перед группой в Варшаве. Там были профессоры и студенты. Чем дольше я рассказывала о нервах, отвечающих за зуд, о чувствительных нейронах мышей, тем больше чешущихся видела в аудитории.
— Они об этом спрашивали?
— Никаких вопросов. Я не принимаю вопросы на публичных форумах.
Когда она закончила ощупывать его вытянутую руку, то не вернула её в исходное положение, а просто отпустила, внезапно уронив, а потом долго обходила стол, чтобы поднять вторую руку.
Он спросил: «А у вас когда-нибудь был зуд?»
Она посмотрела на него, обнаруживая новые измерения в этом особенном пациенте, а затем, подражая его голосу, повторила вопрос.
— У меня один зуд — это то, что вокруг, — произнесла она уже своим голосом, — и то, почему я здесь.
Когда визит подошёл к концу, пациент надел брюки, рубашку и туфли, и доктор выписала пару рецептов.
— Когда купите лекарства, то прочитаете инструкции, напечатанные на вкладышах, но следовать им не станете. Они глупые и неверные. Не нужно принимать лекарства два, три, четыре раза в день. Вы всё верно слышите. Раз в день.
Он почувствовал, что это нужно повторить.
— Вы будете и дальше чесаться. Но также вы будете помнить то, что я скажу.
— Что вы скажете?
— Без зуда вы никто.
Он прошёл длинный путь по коридору и думал об одинокой докторше в никому не нужном кабинете. Лифт ехал целую вечность.
•
Когда они с Аной шли прогуляться, иногда сталкиваясь по пути бёдрами, разговаривая о пустяках, то он думал, что они лишь были самими собой. То была невинность, на время освобождавшая их от обязательств.
Но их роман постепенно менял состояние из жидкого в твёрдое.
— А если мы влюбимся, каково это будет? — спросила она. — Мне кажется странным чувствовать столько привязанности к едва знакомому человеку.
Он шёл с опущенной головой, сосредоточившись на её словах.
— Я не особо тебя знаю. Это не просто деталь, — сказала она, притворно и жалко смеясь.
•
Люди в фойе выстроились и ждали. Один лифт ремонтировали, а второй мигал на них с отметки пятого этажа, запаздывая со спуском.
Он решил пойти в свою контору на одиннадцатом этаже по лестнице, к нему присоединились лишь толика людей, такое себе чувство коллективного недовольства. На полпути к первому пролёту, он начал считать шаги и затем решил, что надо вернуться на нижнею ступеньку и заново начать, но уже правильно — с первого этажа.
Он так и сделал, изредка смотря вниз и считая, осознавая, что шевелит губами. Мужчина в костюме, галстуке и бейсболке протиснулся мимо, делая два шага за раз.
Он прошёл полтора этажа, прежде чем заметил свои туфли. Он смотрел и считал, напоминая себе о том, что ему не понравились эти туфли, пытаясь понять, почему всё-таки их приобрёл.
Он сбавил обороты, видя себя, блуждающего взад-вперёд по обувному магазину в попытках найти свой путь в этих туфлях. Не видя в действительности, но переживая туманное видение где-то в воздухе на расстоянии вытянутой руки. Люди продолжали обходить его на лестничной клетке, и он продолжал смотреть вниз, считая шаги и глядя на туфли.
Пару раз он прошёлся туда и обратно, а затем ненадолго присел, единственный покупатель в магазине, скрупулёзно исследуя одну туфлю рукой и глазом.
Разве это такая уж большая проблема или неловкость — сказать продавцу, что ему эти туфли не нужны? Не думал ли он, что продавец разочаруется, а его день будет испорчен?
Он не знал ответа, но почувствовал себя, немного запоздало, жертвой продавца, обувного магазина и туфлей, и перестал считать шаги за один пролёт до своего этажа.
В конторе он сел за своё рабочее место, левое запястье зачесалось в утреннем приступе зуда, и он выглянул из окна, пробежав глазами фасад здания на полудистанции, возвращаясь к горизонтальному узору окон. Он смотрел слева направо, читая окна как книгу, строчка за строчкой.
•
В конце концов, не рассказать ей сродни обману.
Они занимали угловой столик в полупустом кафе. В его план входило избежать деталей и просто сказать о том, что жить с зудом можно, но не похоже, что он ослабнет в ближайшее время.
Тем временем они слушали громовые раскаты на небе, и она рассказывала о деревенском громе во времена её детства, о приближении шторма, её испуганном изумлении барабанным дробям и зазубренным вспышкам.
Он смотрел, как она говорит.
Её незапятнанность, лицо, волосы и маленькие руки, то, как она легко потирала тремя средними пальцами руки соответствующие пальцы на другой руке. Жест воспоминания, тревожный или успокаивающий — он терялся в догадках.
Он хотел сказать, что это не заразный недуг и не наследственное бремя, оставляющее семейный след на будущих поколениях. И он мог бы с невозмутимым юмором подвести черту.
А если и у тебя зуд, то подумай, как много всего можно вместе обговорить.
Здание, в котором он жил, находилось в нескольких минутах ходьбы, и он предложил ей к нему зайти. Она никогда не была в его квартире, и потому слегка пожала плечами в знак согласия. Когда она зашла в уборную, он ненадолго замер, а затем поспешил в мужскую часть, заперся в кабинку, задрал левую штанину и неистово, в предельной спешке, начал чесаться, чтобы первее вернуться к столу.
Дождь только начинал накрапывать, и они шли друг за другом вдоль стен зданий, бормоча незлобивые ругательства. Дома он наблюдал, как она ходила по гостиной, обращая внимание на книги и фотографии и бегло окидывая взглядом маленькую, аккуратную и узкую кухню.
Она села на диван, а он на стуле на другом конце кофейного столика. Он рассказал ей короткую историю о местах, где жил. Он почему-то насвистывал.
И ни слова не сказал о зуде.
В постели было лишь телодвижение, без слов, а в последующем промежутке, когда он лежал один, рассеяно чешась, и напоминая себе, что точно положил все тюбики и флаконы в медицинский шкафчик и в маленькую кладовочку под раковиной, вне её зоны видимости.
То не была вовлечённость, думал он, в которой каждый из них был никем без другого. Но он не знал, что с этим делать.
Он произнёс её имя вслух, когда она вернулась в комнату.
Затем он проводил её домой, две сгорбленные фигуры под зонтом, который он держал против ветра.
•
Джоэл тихо беседовал с ним в углу конторы. Это вновь случилось — произнесённые слова в мягком всплеске мочи в унитазе.
— Где — здесь?
— Дома, это было дома. Здесь я пользуюсь писсуаром. Дома, только там унитаз.
— И не просто звук, похожий на слово?
— Оно что-то говорит.
— Но если это слово, почему ты его не узнаёшь?
— Я смотрю на маленький всплеск. Смотрю и слушаю. Я пытаюсь.
— Ты думаешь, оно что-то говорит.
— Довольно выразительно. Передаёт, сообщает.
Он быстро заморгал.
— Хорошо, это слово, но откуда ты знаешь, что оно английское?
— Это мой язык.
— Всё тупее и тупее. Ты и сам знаешь.
— Я тебе рассказываю, потому что доверяю.
— Сандра об этом знает?
— Не смог себя заставить ей рассказать.
— Расскажи ей. Мне интересно было бы послушать.
— Вообрази сцену, — сказал Джоэл. — Она идёт за мной в ванную, стоит и ждёт, когда я расстегну молнию.
— Можешь рассказать ей без демонстрации.
— Она рассмеётся. Расскажет нашим детям.
— Об этом я не подумал.
— Восьмилетний, шестилетний. Представь их реакцию.
— Заумь.
— Ты помнишь. Так держать.
— Трансрациональная поэзия.
— Формы и звуки. Футуристы. Заумь. Ты помнишь. Форма, звук.
— Расскажи своим детям. Заумь. Пусть они скажут слово.
Они вернулись на рабочие места и склонились к экранам, прокручивая сообщения.
•
Вот так дремота ослабляет сознание человека. Всё остальное уходит. Он сосредоточивается на себе, и нет ни прошлого, ни будущего, живой зуд в форме человека, бессвязно мыслящий Роберт Т. Уолдрон, тело на простынях.