не так давно вышла из душа — была свежая, без косметики, с раскрасневшимся лицом и слегка влажными волосами. Чуть ниже шеи в вырезе багровело красное пятнышко — возможно, кожу просто чем-то натерло, однако гость приписал его появление интимным ласкам. Да и губки ее выглядели вроде как чуть припухшими…
В квартире стоял легкий запах спиртного, свежего кофе и сигаретного дыма. Дверь в одну из комнат просторной трехкомнатной квартиры была плотно закрыта и еще зашторена гардиной — очевидно, с сарказмом подумал незваный гость, именно там укрылся основной «беспорядок», на который ссылалась хозяйка. Константин обратил внимание на неровно стоявшие у порога мужские туфли — они явно не могли здесь оставаться со дня отъезда Михаила на Кавказ. На комоде небрежно валялась торопливо сброшенная легкая мужская куртка-ветровка.
Судя по всему, гость очень торопился раздеться…
— Так я вас слушаю, — женщина тщательно старалась сохранить самообладание, не делая ни малейшего намека на то, что собирается пригласить гостя в комнату или хотя бы на кухню.
Она заметила подчеркнуто неприязненный взгляд, брошенный непрошеным гостем на мужские вещи, поняла ход его мыслей и инстинктивно запахнула халат на груди, словно пыталась скрыть от посторонних глаз то, что посторонним мужчинам видеть не полагается.
…Не нужно было открывать! Не нужно было даже подходить к двери!.. Поддалась, дура, на настойчивые звонки, как Табаков в «неверящей слезам Москве»…
— Что ж, теперь я понимаю, почему так все случилось, — отозвался Константин.
Злой запал у него растворился столь же внезапно, как и вскипел. И осталась опустошенность, как у лопнувшего воздушного шарика, разом потерявшего всю свою привлекательность и обратившись в некрасивый лоскуток.
— Я в ванной была, поэтому не слышала звонок, — вдруг невпопад сказала женщина.
Однако Калюжный эту ее фразу проигнорировал, молча и тяжело глядя на вдову.
…В самом деле, зачем он сюда ворвался? Зачем настоял, чтобы ему открыли? Что хотел здесь увидеть? Очередную иллюстрацию к историям о том, как муж неожиданно вернулся из командировки?.. Так ведь это только в анекдотах выглядит смешно! Да и то далеко не всегда… Над теми глупыми и пошлыми анекдотами обычно искренне смеются только сами же рассказчики, многомудрые холостяки, те женатые дураки, которые верят своим женам, да еще лукаво поглядывающие на мужей женщины.
Черт вас всех, замужних шлюх, побери!..
Ладно, наставляете мужикам рога в будничной жизни — тут уж ничего не попишешь, коль уж такой уродилась, то тебя никакое свидетельство о браке не переделает… Разве что совесть в конце концов проснется, ну да только на это надеяться…
Но когда муж на войне!.. Это уж верх подлости и цинизма!
Сколько наших ребят там погибли, гибнут и еще найдут свою погибель, пока их женушки тут развлекаются с теми, кого в войну с изрядным налетом презрения именовали «героями тыла»!
И если разобраться, их счастье, этих ребят с передовой, что они об этом не знают. Невозможно представить, что бы произошло, проведай они, уставшие, с измотанными нервами, нередко голодные, а то и завшивленные, и — главное! — вооруженные, что именно в то время, когда они с ностальгической тоской вспоминают о родном доме, в этом самом доме привечают и потчуют интимными ласками постороннего…
Воистину, прав великий «отец» бессмертного Фауста Гете, утверждавший, что «Будь ты король или простой землепашец, ты будешь по-настоящему счастлив лишь тогда, когда в твоем доме будет мир и покой»… Как же, обеспечат они, такие вот шлюхи, мир и покой в доме, держи карман шире!..
— Что случилось? — вспомнив сказанную Калюжным фразу, механически переспросила женщина, не особенно вдумываясь в его слова.
Она сейчас лихорадочно выстраивала в голове версию того, что потом мужу можно будет сказать, что это заглянула Ленка с пятого этажа или Татьяна с девятого… Лишь бы этот Калюжный, или как его там, не увидел самого гостя, тогда можно будет хоть как-то объяснить и присутствие этих злосчастных туфель. Сказать, что, например, Ленка заглянула вместе с мужем.
— Что случилось, спрашиваешь? — подчеркнуто перешел на «ты» Константин. — Я Мишку привез! А так — все, больше ничего особенного.
— То есть как привез? — испугалась совсем иного, еще не понимая, что произошло, женщина. Ей вдруг подумалось невероятное: что муж решил сделать ей сюрприз, стоит за дверью на лестничной площадке и сейчас войдет. — И где он?
— В морге! — рявкнул вертолетчик. — В морге он лежит, холодненький!.. Заиндевевший!.. Берегиня…. твою мать!
Выплеснув остатки своей злости, Константин вдруг решил, что больше ему здесь делать нечего. Он повернулся и вышел, громко, изо всех сил, громыхнув за спиной стальной дверью. Он услышал, как женщина охнула и ему показалось, что она рухнула на пол. Однако возвращаться не стал. Есть кому утешить!
Калюжный не стал вызывать лифт, а побежал вниз по лестнице. Ждать лифт и потом стоять в тесной кабинке он попросту не смог бы — ему необходимо было движение. Внутри клокотала злость, которая требовала выхода.
…Когда-то, кажется, весной 95-го, сползший с гор непроницаемый туман плотно окутал аэродром в ставшей в те времена для него и его товарищей едва ли не родной Ханкале. Полеты, естественно, отменили — какие тут могут быть полеты, если на добрый километр в высоту стояла непроницаемая молочно-белая пелена. Тут еще взлететь как-то можно, а уж приземлиться… Самоубийство! И Константин, пользуясь вынужденным бездельем, от нечего делать лежал в палатке и листал книжечку стихов Василия Ставицкого, называвшуюся «Тайны нашей души». Этот сборник как-то оставил ему тот же Мишка — «вот, мол, погляди, какие поэты в нашем ведомстве на Лубянке работают»… В поэзии Калюжный чувствовал себя полнейшим профаном, никогда специально стихов не читал, искренне не понимая, как на таковое занятие можно тратить время. И тогда, в палатке, он прочитывал, да и то, как говорится, по диагонали, лишь те, которые были помечены Мишкиной рукой, стараясь при этом понять, по какой причине Соломатов выделил именно данное стихотворение. Чаще не доходило…
И только теперь Калюжный понял, почему в числе помеченных оказалось то, которое он сейчас вдруг вспомнил:
«Вздрогнет от скрипа дверь,
Словно живая душа.
Снег упадет в постель,
Холодно в ней без тебя.
Дом без любви озяб,
В страхе живет домовой.
Жалкой улыбкой взгляд
Стонет один за стеной.
Кажется, нет надежд
В вымершей этой глуши.
Волею сильных невежд
Жизнь угасает во лжи.»
Наверное, Михаил уже тогда почувствовал, что дома у него не все благополучно. Может, потому не особенно и рвался-то лишний раз в Москву на побывку, что предполагал, что может наткнуться на что-то подобное…
А может, уже натыкался?
…Эх, подумал вдруг вертолетчик, поднять бы сейчас за Мишку своего родного «Ми-шку», да по этому вертепу, да залпом из обеих кассет НУРов, да еще пару «фугасок» сверху, чтобы ничего живого не осталось от этого гадючьего гнезда… Где-то в глубине души он понимал, что неправ, что весь дом и остальные жильцы не при чем… Но сверху клокотало: все они тут одним миром мазаны!.. Пока наши ребята там — они здесь… А, да что там говорить!..
Мишка потому и погиб, что за спиной не стало надежного тыла. Позади него больше (или никогда?) не было Берегини, которая уронила (никогда и не держала?) обережный круг.
…Читал когда-то Калюжный, что по стародавним, еще дославянским преданиям, у наших далеких пращуров были такие женщины-жрицы — Валькирии. Даже не жрицы, а как бы особая каста женщин, одаренных некими сокровенными знаниями и сокровенными же возможностями. Так вот они себе выбирали (или судьба-Карна для них выбирала — в данном случае это непринципиально) из простых мужчин суженых. Обычно это были воины — кого же еще могла выбрать Валькирия, сама воительница? Когда этот избранный Валькирией герой отправлялся в дальние странствия, остающаяся женщина держала его обережный круг, который должен был хранить мужчину в его опасных приключениях. Валькирия, которой безропотно покорялись мужчины и женщины, наделенная сокровенными знаниями, позволяющими ей заставлять людей совершать едва не любые поступки, после этого не имела права только на одно: она не имела права не то что влюбиться — даже просто выделить из множества мужчин кого-то другого, не говоря уже о том, чтобы позволить ему расчесать свои космы и уж подавно переспать с кем-то. Случись такое — упадет обережный круг. И избранный судьбой мужчина, который, чаще всего, даже не подозревает о том, что он больше не защищен любовью женщины, практически обречен на смерть.
Красивая легенда.
Но поскольку Валькирий на всех ныне воюющих попросту не хватит, рассуждая дальше, выстроил уже личный логический ряд Константин, у каждого воина должна быть своя Берегиня (благо, такая богиня или жрица также имелась в дославянской мифологии). Пусть не жрица и не богиня — просто жена или любимая. И у каждой из них есть свой обережный круг, которым она оберегает любимого. Должен быть. Потому что иначе быть не может. Обязательно должна быть некая высшая сила, которая хранит воина, когда он идет в бой. Тем более, в бой за правое дело. А кто же может быть проводником этой высшей силы, кроме женщины?
А впрочем, кто и по какому критерию может определить, какое дело является более правым, а какое менее? Ведь абсолютное большинство людей, если, конечно, он не маньяк-убийца, идет на смертельную схватку ради высших интересов. И что ж тогда получается — бой это единоборство Берегинь, каждая из которых держит обережный круг своего избранника?
Впрочем, это не то, сейчас Калюжный не отвлекался на абстрактные размышления. Он просто считал, что каждого воина обязана хранить его Берегиня. Обязана!
…Понятно, что это только легенда. Очаровательная, привлекательная, красивая — но легенда. И никакой обережный круг не в силах уберечь, скажем, вертолет, в котором среди десятка других бойцов окажется избранный, от ракеты или очереди ДШК. Но только Константин свято верил, что если человека где-то верно и преданно ждут, шансов вернуться домой у него куда больше. Да, от ракеты не увернешься, но есть сила, которая может заставить лежащий на спусковом крючке палец спустить курок на мгновение раньше или позже.