А потом и вовсе сюда со всего света потянулись авантюристы-бандиты, которые ничего больше не знают и не умеют, как только убивать. И к чему все это приведет — одному Аллаху известно.
Или даже Аль-Басыр (Всевидящий) этого не знает?
Мансур, поймав себя на этой мысли, тревожно оглянулся: не произнес ли он эти кощунственные слова вслух? Однако Хамид шел молча, откровенно ожидая продолжение его разъяснений.
— Кроме того, на период войны распространяются следующие запреты, — торопливо заговорил Мансур, чтобы уйти от нечестивых мыслей. — Запрещается мусла, то есть отрезание уха, носа или каких-то других органов человека. Запрещается убивать животных…
— Ну а если хочется кушать? — перебил его Хамид.
— Опять ты торопишься, — с досадой попенял другу хаджи. — Пророк четко сказал: запрещается убивать скот и других животных, кроме случаев, когда это необходимо, чтобы использовать их в пищу. То есть помнишь, как английские переселенцы в Америке поголовно уничтожали бизонов, чтобы лишить индейцев источников пропитания — Магомет ведь жил намного раньше, а уже тогда в своей мудрости предвидел, что найдутся среди христиан люди, которые начнут просто так уничтожать скот… То есть, конечно, пророку это подсказал Аллах… Или, возьми, скажем, слонов. Ведь бильярдные шары или настоящие игральные кости делаются исключительно из слоновьих бивней. Во всяком случае, так было до недавнего времени, сейчас, говорят, научились изготавливать шары из специальной пластмассы… Ты представляешь, сколько слонов нужно было уничтожить, чтобы обеспечивать мир этими самыми шарами и кубиками?.. Впрочем, что это я… Как будто из «грин-пис»… Так вот, Магомет определил еще несколько ограничений. Запрещается уничтожение посевов, потрава полей, садов, огородов, виноградников… Сельскохозяйственных угодий, другими словами. Запрещается отравлять колодцы и другие источники воды. И еще запрещается без причины разрушать дома и другие постройки… Тем самым, к слову, Аллах ясно обозначил, что он осуждает тех террористов, которые взрывают дома… Как видишь, Аллах наставляет человека на культурное ведение войны до победы, а не на полное истребление врага…
Мансур еще долго говорил бы о том, какие правила ведения войны установил Аллах устами пророка Магомета. Однако это ему не удалось.
Они вышли из-за выступа скалы на открытое пространство. Слева вдоль тропы тянулась невысокая морщинистая каменная возвышенность, справа простиралось поросшее редким кустарником плоскогорье.
Увлекшийся разговором богослов Мансур не обратил на изменение ландшафта никакого внимания. А Хамид тотчас насторожился. Он был воином, воевал уже давно, а потому не мог не отреагировать на то, насколько это удобное для засады место.
— Погоди! — оборвал он разглагольствования друга.
Тот мог сколько угодно рассказывать о том, что на войне запрещается. Ну а командир отряда должен исходить из того, что на войне делать можно и должно.
— Что случилось? — Мансур взглянул на него с недоумением.
Хамид не ответил. Он настороженно оглядывал открывшееся пространство. Командир отряда и сам не смог бы сказать, что именно его насторожило. Просто он почувствовал какой-то дискомфорт, некое ощущение опасности, струящееся справа. Наверное, такое предощущение надвигающейся угрозы знакомо каждому человеку, побывавшему на войне.
Ушедший далеко вперед дозор уже исчез в узком провале, в который втягивалась тропа. Сам отряд растянулся редкой цепочкой вдоль серого морщинистого камня. Идеальная мишень для подразделения снайперов.
Дальнейшее произошло в течение нескольких мгновений.
Командир успел крикнуть, как будто еще надеясь на чудо:
— Ложись! Противник справа…
Однако выполнить этот приказ мало кто успел. И даже тем, кто успел рухнуть на тропу, приказ помочь уже не успел — он лишь на несколько минут отсрочил их гибель. Ибо крик Хамида слился с густым глухим перестуком снабженных глушителями автоматов, который дружно раскатился горным эхом именно справа.
Это был не бой — это был расстрел.
Заранее изготовившиеся к бою спецназовцы, поднаторевшие в стрельбе, легко и просто расстреляли отряд. Лишь несколько боевиков успели сделать по несколько ответных выстрелов, да и те были абсолютно безрезультатными. В живых остались всего несколько человек. В их числе — ушедшие вперед дозорные, которые проморгали засаду, и благодаря этому прожившие еще несколько мгновений. Потому что едва началась стрельба на горном плато, их тут же застрелили засевшие в кустарнике в расщелине “альфовцы”…
Гримасы судьбы — целыми и невредимыми остались именно Хамид и Мансур. В них не стреляли специально. Не то, чтобы “альфовцы” знали, что именно командир отряда и богослов идут в колонне замыкающими. Просто нужно было кого-то оставить в живых — ну а кого легче оставить, чем не замыкающих, которым и бежать-то теперь некуда?
…Хамид — опытный воин — на начавшийся расстрел среагировал скорее друга детства. Он рухнул на камни, сильно толкнув в спину богослова. Только если сам он успел сгруппироваться и приземлился на напружиненные руки, тотчас откатившись в сторону, то Мансур шмякнулся о тропу просто лицом. И лишь тогда сообразил, что рядом стрекочут автоматные очереди. Только теперь он осознал, что идет бой (если, конечно, происходящее можно было назвать боем) — автоматы с глушителем стреляют совсем нестрашно, если только случайная, не попавшая в цель, пуля не свистнет у виска или не взвизгнет, срикошетив от камня.
Стрельба прекратилась столь же внезапно, как и началась. Да и зачем продолжать огонь, коли по столь легкой цели стреляли профессионалы?..
— Эй, урюки, кто там остался? — послышался крик со стороны кустарника, где засели гяуры. — Встать — и руки вверх.
Мансур оглянулся на Хамида.
— Что делать? — негромко спросил богослов у командира уже несуществующего отряда.
— Что-что… Сдаваться, — отозвался тот.
Сам он, стараясь выгадать время, торопливо доставал из кармана рацию. Однако, включив ее, понял, что известить о разгроме и собственном пленении не удастся — рация лишь густо загудела. Где-то рядом работала мощная «глушилка».
— Эй, там, без глупостей! — опять донеслось из кустов. — Встать, а то буду стрелять!.. Считаю до трех. Раз…
Делать было нечего.
— Кончай считать! — обреченно крикнул Хамид. — Сдаемся…
Он начал подниматься с земли. Рядом с готовностью встал богослов, которому чалма хаджи не помогла избежать пленения. Оба подняли руки — Хамид тяжело и обреченно, Мансур торопливо и подобострастно.
— Моджахеды! — крикнул Хамид. — Если кто еще жив, сдавайтесь!
Его подчиненные лежали на тропе вдоль скалы. Кто-то еще чуть шевелился, кто-то глухо стонал. Однако никто не пытался подняться, никто на слова командира не отозвался. Невредимыми остались только они двое.
— Пять шагов вперед! — продолжал командовать голос. — Бросай оружие, урюки!
Хамид подчинился. Слетевший при падении с плеча автомат остался на камнях. Он расстегнул кобуру, достал пистолет. На мгновение заколебался — может пальнуть сейчас на голос наугад и геройски умереть, получив в тело десяток горячих пуль… Хоть и мало надежды, но вдруг повезет и попадешь во врага, сумеешь захватить с собой на тот свет хотя бы одного гяура…
— Я же сказал, урюк: без глупостей!.. — очевидно и гяур понял его колебания.
Правильно русские говорят, что на миру и смерть красна. В другой ситуации Хамид, быть может, и предпочел бы геройскую гибель трусливой капитуляции. Однако теперь, когда весь отряд уничтожен… Ведь никто даже не узнает о его подвиге, никто не сумеет оценить его поступок… С другой стороны, никто из моджахедов не станет свидетелем капитуляции своего командира… Да и вообще умирать не хочется… В боях он ангела смерти Азраила никогда не боялся. А тут… Погибнуть просто так, ни за понюх табака…
И он торопливо, словно стараясь избавиться от соблазна, отшвырнул оружие в сторону. Потом, не дожидаясь новых команд, расстегнул, стянул с себя и уронил под ноги разгрузочный жилет. Развел руки в стороны, демонстрируя, что больше ничего стреляющего у него не осталось.
— А тебя, урюк, что, команда не касается? — было очевидно, что голос обращался к Мансуру.
— У меня нет оружия, — отозвался хаджи, который, даже не заметив оскорбительного «урюк», невольно старался держаться поближе к старому другу. — Я священник.
— Сейчас проверим, какой ты на фиг священник…
Из кустов поднялись и направились к ним двое военных в «камуфляже». По тому, как спокойно и уверенно они приближались к плененным, как небрежно и в то же время опытно держали пистолеты, было видно, что это не просто армейское разведывательное подразделение — в каждом их движении чувствовался отшлифованный долгими тренировками и практикой профессионализм. Против таких не дернешься.
— Кругом!
Оба оставшиеся в живых моджахеда послушно выполнили команду.
Только теперь командир уже несуществующего отряда вдруг подумал, что в происшедшем не все выглядит логичным. С чего бы это вдруг их решили взять в плен?
Ладно, были бы они какими-нибудь известными террористами, это еще можно было бы как-то понять: например, предположить, что их хотят вывезти в Россию и устроить показательный судебный процесс. А так… Ради допроса? Да что они могут такого уж секретного знать, в самом деле?.. Рядовой командир рядового отряда и еще более рядовой хаджи… Непонятно.
Однако эту мысль он додумать не успел. Сильные руки подошедших бойцов опытно и бесцеремонно ощупали их одежду.
Теперь у Хамида и мысли сопротивляться не возникло. Он капитулировал окончательно.
Убедившись, что у обоих из обысканных оружия и в самом деле нет, русские потянули их в сторону.
— Пошли!
Чеченцы подчинились без сопротивления. В конце концов, плен — не самое страшное. Вот если бы эти спецназовцы попали в руки моджахедам, в особенности арабам или братьям Абдуловым, тому же лагерному палачу Абу, им бы пришлось ох как несладко. С ними так обошлись бы, что смерть показалась бы им блаженством — самые жестокие из моджахедов больше всего любят поиздеваться над офицерами спецслужб, да еще над евреями. А у русских в плену, как говорят побывавшие там собратья, жить можно. Во всяком случае не избивают и головы не отрубают. Русские вообще странные люди: жестокость проявляют по отношению к своим, в то вр