— Ерунда! — грубо оборвал учителя староста. — Жрать захотелось мальцу, вот и плетет. Голодному во сне снится мясо, жаждущему молока видятся в небе коровы!
Ему стали возражать. Но Бергяса лишь распалило несогласие гостей.
— Звезды, — заявил он резко, бася хриплым от перепоя голосом, — похожи на глаза голодных волков в сугробах. Только и всего!
Борис, не сдержавшись, захохотал в ответ на грубую шутку Бергяса.
— Да, да, господа! Я смотрю, сын моего друга Миколы не верит мне! А спросить бы его: видел ли он когда-нибудь глаза голодного зверя? Ну вот с такого расстояния, как мы стоим сейчас — рядом? У-у! Это непередаваемое зрелище! Страх! Дрожь по всему телу!
Видя, что слова его произвели на гостей впечатление, Бергяс позвал всех жестом в сторону телеги, стоявшей неподалеку. Люди последовали его зову. Всяк умостился, где мог: кто на телеге, кто на кошме поблизости.
— Случилось это в тот год, когда отец с матерью в первый раз меня женили, — начал он рассказ. — Зима стояла суровая, снегу выпало в пояс. Весна задержалась… Скот начал падать от бескормицы. Гнали поредевшие стада к озеру на сухой камыш, да ведь камыш — не спасение. А тут волки разыгрались — рыщут стаями. Среди бела дня в хотон заскакивают. Пошли слухи: на пастухов нападает зверье, людей перестали бояться. В один из таких зимних дней получаю я известие: сильно заболел тесть. Старик зовет перед смертью сказать прощальное слово. Седлаю коня и — в путь. Побывал на Маныче, еду обратно. Время шло к вечеру, но еще не поздно. До дома осталось каких-нибудь десять верст; конь в силе, но вдруг заупрямился, пятится, прядет ушами. Огрел плеткой — конь заржал да так жалобно, и на дыбы! И тут я заметил: по обеим сторонам дороги серые тени… Насчитал двенадцать матерых зверей. Так и сверкают глазищами, пронизывают насквозь. И тогда я подумал: не глаза, а звезды с небес! Плохая примета! Конь подо мной хороший был. Думаю: поверну назад — не догонят. Пока разворачивал взбесившегося коня, волки сошлись кольцом… Один, здоровенный, с телка небось, вожак ихний, стал поперек дороги, разинул пасть… Плетка у меня была, подаренная тестем, — крепче дубинки. Размахнешься с коня, лишь бы по голове пришлось, не промажешь — череп напополам… В ярости, — неожиданно признался Бергяс, — я и сам волк! Думаю: ну, братец, коль сошлись на узкой дорожке, давай — кто кого. Взвилась маля, встал я на стремя и со всего маху хрясь по этим самым «звездам»! Зверь — на бок и вытянулся. Конь с места стрелой, я отпустил поводья! Не оглядываюсь, но чувствую: преследуют! Молюсь: лишь бы с конем ничего не случилось. Споткнется гнедой — обоих на куски разнесут. Всех богов своих и чужих перебрал и родителям умершим поклонился. И вдруг — мысль: куда же я Гнедка правлю? Подальше от жилья, в степь? До ближнего хотона по этой дороге не меньше тридцати верст. У коня уже селезенка екает от напряженного бега. Вспомнил: если взять правее, можно выйти на русский хутор. А это в пяти-шести верстах. Кручу голову коню, меняю направление. Конь, как на крыльях, несется — и ему смерть страшна. Пригляделся — впереди огонек! Слышу собачий лай, людские голоса. И лишь тогда осмелился глянуть назад. О, будда мой! Лучше бы мне скакать без оглядки! Словно небо пало на землю — столько в степи волчьих глаз! Впервые тогда я увидел, что снег бывает голубым. Голубой снег, голубая даль, подсиненные в сумерках сугробы. А по этому голубому полю движутся, словно тлеющие головешки, волчьи глаза! Остановись конь на минуту — и мы очутимся на небесах, среди других уже звезд! Сердце зашлось от страха опять, но появилась надежда на спасение.
Пока раздумывал, справа стал настигать нас длинный худющий — шерсть клоками — матерый зверюга. Бежит наметом, оглядывается, других поджидает. Подпустил его поближе, перевалился на правое стремя и со всего маху врезал концом плети между ушей. Волк перевернулся и лег. Шаг от шагу ближе хутор. Смелея, еще раз посмотрел назад: те же огни, рассыпанные по всей степи… Откуда, думаю, столько волчьих глаз? Ведь я насчитал двенадцать зверей, двух свалил плетью. Оставалось с десяток, значит, должно быть только двадцать звезд. Почему же вся степь устлана волчьими глазами? Кроме как на нас, им не на кого охотиться? А может, у страха глаза велики? Кто знает, могло и померещиться. В общем, прибились мы к хутору. Оказывается, пастухи давно увидели нашу беду и приготовились к защите. Несколько раз выстрелили из ружья. Но волки все чего-то ждали. Жадные глаза их сверкали в степи до рассвета. А вой голодных зверей… До утра на хуторе не сомкнули глаз, все ждали нападения.
Утром поехали по следу. Недалеко от хутора нашли скелет. Мой преследователь. Свои родичи изглодали.
Вот так я стал первым человеком в своем роду Чоносов, убившим волка. Это считалось большим грехом. Старики говорили: если принадлежишь к роду Чоносов, не трогай волка, на том свете ждет тебя страшная кара. А меня вот совратили на поединок сами же звери, будто я им стал на земле соперником. Сначала оторопел, разглядывая кости. Потом размыслил: раз они сами себя жрут, почему человек должен щадить таких? — заключил Бергяс вопросом свой рассказ и, не торопясь, достав из кармана красивую коробочку с дорогими папиросами, принялся угощать куревом всех желающих.
С тех пор, как побывал у старика Хемби, Бергяс всякому, кто ехал по делам в Царицын, наказывал покупать для него по нескольку пачек папирос в нарядных коробках. Вытаскивал он их из сундука только тогда, когда приезжали важные гости. Или же рисовался иной раз перед батраками своей щедростью. Одаривая счастливчика длинной папироской, Бергяс ждал в ответ похвалы своему уму, доброму сердцу. Эту его слабость поняли люди. Подхалимы, не скупясь на слова, разыгрывали крайнее удивление: «Где ты добыл такое чудо, Бергяс? Небось только нойоны и цари балуют себя таким душистым табачком?»
Когда гости начнут прищелкивать языком и пускаться в рассуждения насчет удачливости Бергяса, староста важно поглаживает себе живот и говорит безразлично:
— Ничего табачок. А откуда привезен — не знаю. Царь сам покупает, иногда своим нойонам раздает по пачке. А мне что — выкуришь с утра — на целый день хорошее настроение. Другой раз и во сне чуешь этот запах.
А потом по аймаку пошли шуточки. Чуть кто-нибудь заговорит о хорошем запахе, тут же найдется остряк, заметит: «Не от Бергясова ли табачка у нас в доме так пахнет приятно?» Или муж брякнет невзначай супруге: «Пойду перед сном возле Бергяса потрусь, может, любить будешь ночью крепче».
До Бергяса, конечно, эти слухи тоже в конце концов дошли. Но от размалеванных папиросных коробочек отучить его уже было невозможно.
Затягиваясь легким дымком, Вадим попросил учителя перевести старосте его вопрос: как случилось, что его, Бергяса, род стали называть волчьим родом?
Бергяс отнесся к вопросу Вадима с подозрением, будто человек другой веры постучался в склеп его предков.
— История эта длинная, давняя… Поведать обо всем — ночи не хватит… Да и нужно ли? — он вздохнул, поморщился. После рассказа о волках ему хотелось освежить влагой рот.
— Эй, Сяяхля, Така! — крикнул он в сторону кибитки. — Принесите-ка холодного кумыса. Да побольше! Гости же у нас.
Бергяс быстро-быстро заговорил о чем-то с Араши по-калмыцки, видимо прося помощи у учителя, чтобы тот уговорил русского студента не настаивать на своей просьбе.
Араши не соглашался с Бергясом.
Сошлись на том, что историю рода Чоносов расскажет Ээлян Овла, как он ее знает среди других степных легенд. Но отказать русским гостям в их просьбе будет неприлично — так утверждал учитель.
Большой кленовый ковш с прохладным кумысом обошел гостей.
Все шумно хвалили напиток и искусство хозяйки, умевшей его приготовить и преподнести ковш с учтивым поклоном.
Престарелый джангарчи рад был удовлетворить любопытство необычного гостя. Ээлян нетерпеливо прошелся рукой по струнам домбры.
— Пусть святой будда поможет мне в этом рассказе, — тихо проговорил он, углубившись мыслью в седую древность.
Говорил джангарчи медленно, с паузами, чтобы Араши смог все пересказать по-русски.
…Это было давно. Никто уже не помнит, сколько сотен годов прошло с той поры. В лоне России мы живем уже триста лет. А все, о чем пойдет наш рассказ, произошло до того, как предки наши приехали в здешние степи, и случилось это в Джунгарии. Калмыки тогда называли себя дервн-орд, ныне — ойроты. Жили кучками, семьями, каждое племя наособицу. Не ладили между собой, цапались, как кошка с собакой. То подерутся, то опять из одного корыта едят. Доходило до братоубийства. Целые племена вырезали под корень. Причина для вражды всегда найдется: за пастбище, за водопой вспыхнет свара… Из-за женщины сойдутся стенка на стенку…
Одно из таких небольших племен селилось в долине, окруженной с трех сторон высокими горами. А как те горы назывались в старину, никто уже сейчас не помнит. Племя было дружным. Летом пасли скот в горах, на зиму спускались в долину. Пастбищ хватало, скот плодился обильно. Но в последнее время зачастили в долину пришлые, характером не из смирных. Позарились на добыток дружного племени, решили вытеснить прежних хозяев из их долины. Начались кровавые стычки со злыми пришельцами. Дружные скотоводы умело защищались. Они хорошо знали местность, могли вовремя укрыться в горах от набегов, выбрать момент для ответного удара. Верх был всегда за домовитыми скотоводами. Они закрыли долину насыпью и в нужное время пускали навстречу разбойным кочевникам воду горных рек.
Но если беда повадится в дом, не остановишь. На храбрых скотоводов напало сразу несколько племен. Сеча шла без перерыва две недели. За пики и секиры взялись не только мужчины, но женщины и подростки. Враги стали теснить последних защитников к запруде, стрелы полетели уже к кибиткам, на головы стариков и детей.
Видя такую беду, восьмилетний мальчонка выхватил из колыбели своего грудного братца и бежал в горы. Он слышал, что битва идет уже в селении, знал, что спасения от злых грабителей не будет, поэтому шел и шел в горы, сбивая себе ноги о каменистую тропу, спасал себя и несмышленого братика. Наконец силы оставили его, он сел на выступ скалы, осмотрелся и заметил поблизости между камней темную нору. Вечерело. Подул холодный ветер. Мальчик пополз в нору.