— Ладно тебе!.. Где бы посочувствовать родителю, а ты в глаза пустой железкой колешь… Да и на пачку ассигнаций нынче наплевать, не то богатство. Подсказал бы, как с бумажными деньгами обернуться, чтобы все они по ветру не полетели однажды.
— У меня денег нет, и думать о них нет желания, — ответил Борис. — Привыкаю думать о судьбе отечества! Не за горами армия, фронт и вообще бог знает что.
— Никто тебя на те курсы не гнал! — упрекнул отец резко. — А если бы и гнал, нашли бы как открутиться… О-хо-хо мне с тобою!.. Влип — терпи, мужчина! Я о другом: жизнь и после войны не прекратится. Кроме нас, мама есть, две сестренки подрастают. И сами, бог даст, поживем еще… Поживем, Бориска!
Обернись Борис на шутливый толчок отца в бок, ответь что-нибудь веселенькое, мужское, подмигни ему понимающе, и Николай Павлович поведал бы ему, притершись поближе, о своей неслыханной удаче: не когда-нибудь, а позавчера только ему подфартило найти в Царицыне доверчивого человека и обменять почти все наличные, вырученные за коней и телят, на звонкую монету! Да так выгодно, что, узнай об этом Бергяс, он взбесился бы от зависти!
Однако сын снова углубился в свои думы о невеселом будущем, лично его поджидавшем. Связав свою судьбу с военными курсами, Борис остро сознавал: кроме молодости и собственной жизни, ничем он на этом свете не располагает. Да и жизненку-то, теперь казенную, можно однажды потерять безвозвратно, как теряют его ровесники на фронтах каждый день.
Дальше у мужчин разговор пошел спокойнее: о поправке усадьбы, пока не заступили холода, о нездоровье матери, о сестренках — таких непохожих одна на другую, требующих все большего к себе внимания.
Когда отец с сыном заговорили о войне, вновь упоминая имя Вадима, Церену хотелось спросить что-нибудь о своем наставнике и друге, славном человеке. Но он не был уверен, что его переживания поймут. И все же он узнал, что Вадим ушел на фронт… «Какой же он храбрый, этот человек, только вчера врачевавший болячки деревенских людей!»
В разговоре Бориса с отцом была названа газета, которую иногда читает Жидков-старший. Церен решил: после возвращения, когда дома не будет Николая Павловича, попросить у его дочерей ту газету. Может, там что-нибудь написано про войну и про Вадима, думал парень. Читать Церен научился у Бергясова сына, Сарана, когда обучал того русскому языку. Саран хорошо знал буквы, произносил их вслух, но русских слов не знал. Церен же, наоборот, не знал букв, а если ему читал по букварю Саран, очень все было понятно. Так они и просвещали друг друга, пока не одолели азы этой непростой науки. Дальше Церен учился чтению у Вадима. За полгода Вадим так поднатаскал мальчонку в грамоте, что Церен одолевал уже небольшие книжечки. Дочери хозяина охотно приносили калмычонку книги из библиотеки отца. Больше — сказки или рассказы о путешествиях, журналы, где было много картинок.
Нина и Зина окончили церковноприходскую школу, дальше не учились. Так решил отец. Будучи внешне очень похожими, они отличались одна от другой привычками, характерами. Зину в доме почему-то считали старшей. Удалась она тихоней, любила что-нибудь делать, вечно была занята. У Нины характер баловницы: смешливая, озорная, подвижная. Смеялась и плакала она громко, не умела скрыть и того, что у нее на душе. Каждый в доме знал, где сейчас Нина и чем занимается. К шестнадцати годам Зина обошла сестру в росте, сложилась совсем, как невеста. К ней уже дважды приезжали сваты. Родители не торопились отдавать свою любимицу в другую семью. Да и сама Зина не обнаруживала такого желания.
С момента появления в их доме калмыцкого мальчика Нина проявляла к нему повышенный интерес: толкнет, пробегая мимо, опрокинет таз с пузырьками, спрячет седло… Когда отец увозил мальчика на охоту или на покос, становилась скучной и раздражительной, втихомолку плакала.
Церен ей нравился своей терпимостью к ее шалостям, тихой покорной улыбкой, пониманием многих вещей, которых девушка попросту не знала. Будучи постоянно занятым работой наравне со взрослыми, Церен перечитал почти всю библиотеку ее отца. Иногда он просил газеты. Нина приносила их пачками. Лишь одну из газет она не давала Церену — ту, которую отец прятал в комод и не разрешал трогать. А Нине те газеты без надобности. Она упивалась любовными романами. Знала она лишь название запираемой на ключ газеты. Поэтому когда Церен спросил у Нины газету «Правда», девушка удивленно повела бровью.
— А зачем тебе та газета, Сирень? — она с первых дней так окрестила мальчика. Церену в то время было все равно, как называют его Жидковы. Но когда повзрослел и отношения между ним и Ниной стали более доверительными, он умолял не называть его так. Девушка почему-то уперлась в своем желании произносить имя паренька на свой манер и, в свою очередь, просила не обижаться, шепнув: «Как-нибудь позже я тебе все-все объясню! Ладно?»
Церен понимал лишь то, что новому его имени девушка придавала какое-то таинственное, одной ей известное, значение. Родители считали все это не больше, чем детской забавой дочери. Но когда Нина повзрослела, заневестилась, а голос ее приобрел распевную нежность, и «Сирень» эта зазвучала в голосе дочери некоей музыкой, они добились, и то не сразу, лишь того, чтобы дочь не называла так работника при гостях. А Церен между тем превращался в статного широкоплечего молодца, развитого, ловкого во всяких работах. Нина не сводила с него глаз, назло отцу и матери, и придумывала какие-то новые имена или присваивала вычитанные из романов.
Как-нибудь изменить отношение дочери к кучеру родители не смогли. Сошлись на том, что девушке одной под родной крышей не жить, а выйдет замуж — забудет свои детские увлечения. Подумывали и о том, чтобы избавиться от кучера: выделить ему две-три коровы, коня и пусть себе с богом отправляется в свой хотон…
План было совсем созрел, но внезапно умер дед Наум, и все конюшенное хозяйство на какое-то время оказалось в ведении Церена. Кроме того, на Жидкова-старшего в дороге напал грабитель из дезертиров. Церен спас жизнь Николаю Павловичу. После того случая Жидков не мог решиться отказать в месте преданному слуге.
Сейчас, когда Церен попросил газету, которую отец не разрешил никому показывать, Нина заколебалась.
— Я знаю, что у Николая Павловича такая газета есть, — настаивал Церен. — Они с Борисом говорили о ней в пути.
— Ах, тебе нужна газета! — тараторила девушка, кокетничая. — По тебе здесь, может, кто-нибудь скучает. Это тебя не тревожит. Только появился — давай газету… Зачем тебе именно та газета?
— Я только взгляну, — умолял девушку Церен. — Может, там что-нибудь про доктора Вадима сказано.
— А почему там о нашем фельдшере должно быть написано? — с недоверием спросила Нина.
— Потому что эта газета — большевиков, а твой отец говорит: доктор Вадим — большевик!
— Мой папа, может, тоже большевик, а о нем ни одна газета еще не напечатала ни строчки.
Церен не знал, что ей сказать. Но Нина уже давно решила принести газету. Ей было приятно поболтать с Цереном.
— Ладно, постараюсь, но ты и про меня не забывай, — с обидой закончила девушка.
Газета «Правда», которая попадала в дом Жидкова, прочитывалась и Цереном. Не все слова в ней понимал паренек. О чем-то догадывался, но было и такое, что полагалось бы спросить у старшего. Только где этот старший? Если Жидков и впрямь большевик, как говорит Нина, почему же прячет под замок газету?
В калмыцких хотонах забирали подчистую трудоспособных мужчин на рытье окопов. Война продолжалась, и казалось, ей не будет конца. Жидков становился все мрачнее. Борис тоже ушел на фронт. Написал лишь два письма и как в воду канул. Церен старался выполнять свое дело, чтобы не разгневать хозяина. Два раза Жидков наведывался к Бергясу, и разговоры в кибитке старосты были уже не такие шумные и веселые, как прежде. Жидкову перестали привозить «Правду», или он прятал ее подальше, так, что Нина не могла отыскать.
С Араши Чапчаевым Церен встретился за эти годы только дважды. Один раз в Царицыне, мельком. Второй раз в ставке Малодербетовского улуса. Араши удивлялся тому, как вытянулся Церен, стал совсем взрослым. Рассказал о Нюдле, та все еще жила в пансионе. Церен кое-что знал о жизни сестренки из ее писем.
Церен надумал было даже забрать Нюдлю к себе на хутор. Узнав об этом, Араши рассердился и запретил отрывать девочку от учебы. Учитель пришел в восторг, когда узнал о пристрастии Церена к книгам.
— Говоришь, перечитал всю библиотеку Жидковых? — не переставал он удивляться. — Какие же книги ты прочитал?
Церен назвал Чехова, Толстого, Джека Лондона.
— И про Ваньку Жукова читал? — спросил Араши.
Церен тут же, как на уроке в школе, точно, даже с интонацией передал содержание чеховского рассказа. Учитель принялся благодарить Жидкова за его внимание к сироте, обещал навестить любознательного паренька на хуторе. Тогда же Церен узнал из разговора Жидкова с Чапчаевым о том, что царь свергнут. Жидков возмущался: «Как же без царя? Куда приведут Россию эти ниспровергатели?» И всю дорогу ехал нахохлившись.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Был конец августа, но жара стояла невыносимая. К обеду Церен пригнал выездных коней на пруд, что в балке Нугры. От Жидкова хутора до пруда — пять верст, но земля и здесь принадлежит арендатору Жидкову. Лошадей в жару купали в дальней заводи пруда. Здесь можно было и самому освежиться, но Церен был стыдлив, а сюда часто наведывались дочери Жидкова.
Церен решил угнать коней за лозняки, в такое место, куда никто не заглядывает. Раньше, до поселения здесь Жидкова, никакого пруда в балке Нугры не было. Жидков нанял людей и перегородил балку плотиной. С весны котловина заполнялась водой. Теперь здесь водилась рыба, по вечерам квакали лягушки; пошли в рост краснотал и камыш. Церен иногда уединялся в этих местах, чтобы отдохнуть после долгой дороги, смыть с себя пыль.
Больше всего в такие минуты Церен боялся появления Нины. А девушка не очень раздумывала над тем, где и в какое время появляться, если ей понадобится Церен.