— Спасибо Таке! — рассуждал ублаготворенно офицер, отерев взмокревший лоб тыльной стороной ладони. — Подрыл парень стену в вашей вонючей кутузке, себя вызволил и мне руку подал… А ты… Развалю твою красную башку одним махом!
Борис взвился над табуретом, лицо перекосилось, губы повело в сторону. Вопя, он выхватил пистолет и взметнул его над головой Церена. В дверях, не смея пройти дальше, появился Бергясов сын, Така.
В это время Така, не без помощи кого-то третьего, оказавшегося сзади, грузно отвалился от притолоки. В комнату ворвался в плохо застегнутых брюках на одной помочи поверх голубоватой байковой исподней сорочки Николай Павлович. Губы старика были синими, как у покойника, и тряслись. Он стал между Борисом и Цереном. В молчаливой потасовке с сыном отцу удалось овладеть пистолетом. Ему помогала Нина, хватая Бориса за руку сзади.
Впрочем, родительская акция не была помощью ни Церену, ни дочери. Отдышавшись, Николай Павлович принялся спокойно, с присущей ему деловитостью в голосе поучать сына, как следовало бы действовать, чтобы не оставить следов.
— Ты же боевой офицер! — принялся отчитывать старший Жидков младшего. — Не понимаешь простых вещей!.. Нашел, где применять оружие — в собственном доме, на глазах у сестры и няни… Завтра всем это станет известно! Ты скроешься, а кому отвечать? Хозяину дома?.. Вы все хотите моей смерти! Что дочь, что ты!.. Паршивую собаку пристрелишь, а отца потянут на виселицу?.. Ты об этом хоть подумал?
Борис, согнувшись, вытирал лицо, тяжело дышал от обиды. Отец продолжал наставительно:
— Свезите в балку, а там… Кого по нынешним временам не носит судьба проселками?.. Шел солдат и нет его… Ясно, болван?
Николай Павлович пнул ногой табурет и шагнул в темноту за дверным проемом, откуда по-волчьи светились глаза отступившего в сени Таки.
Пистолет, оставленный отцом на столе после схватки, какое-то время лежал рядом с кувшином, никому не нужный. И лишь когда Нина, вроде бы смахивая полотенцем крошки со стола, протянула к нему руку, Борис, все время краем глаза наблюдавший за единственным здесь предметом, дающим ему силу над остальными, опередил сестру. На большее, чем исподтишка завладеть оружием, Нины не достало… А могла бы она — ловкая, напряженная в ту минуту и, несомненно, более сильная, чем брат, — могла бы выхватить у Бориса пистолет, понимала, что могла! Как жалела об упущенном моменте после!
Борис и Така без уговору принялись связывать Церена. Когда Така крутанул раненую руку мужа, Нина застонала от боли, будто рука была ее, рванулась, схватила Таку за ремень, потянула в сторону. Борис сильным ударом отбросил Нину к кровати.
Церена повели в подвал — так послышалось Нине в словах брата. Она в бессилье зарыдала. В ней еще не угасла обида на Церена. Муж, по ее убеждению, где-то там на стороне, поступил точно так же с Борисом, а теперь пришел час возмездия… Выходило, что Церен пожинает сейчас то, что сам посеял… «Да, — шептал внутренний голос Нине. — Но ведь Церен — муж, любимый человек, тот самый, единственный, как жизнь, как молитва во спасение… Брат — своя кровь! Но он сегодня здесь, завтра далеко, а послезавтра еще дальше… А с Цереном жить!.. Жить ли? Вдруг они нынешней же ночью отнимут у него жизнь? Тогда как?.. Нет, этого не должно произойти! Что угодно, только не смерть Церена!»
Жестоким теперь выглядел в глазах Нины и отец. С каким равнодушием к ее судьбе, как непривычно для его мягкой натуры и цинично прозвучали слова: «В балку… Никто не узнает!» — «А я? Твоя родная дочь!.. Или для тебя я перестала существовать вместе с Цереном? Но я еще жива и даже не связана по рукам и ногам! А значит!..»
Внутренний голос побуждал ее к действию.
Первое, что пришло в голову Нине, — зареветь и броситься вслед. Этого, конечно, мало, но что же другое? Другое придет позже.
Нина резким движением ладони отерла слезы с лица. Взглянула на кроватку, в которой разбросался сын, посмотрела на согбенную спину няни. Тетя Дуня опустилась в углу на колени и усердно отбивала поклоны, часто-часто, захлебываясь словами, читала молитву. Нине показалось, что женщина произнесла: «Церен…» Не за упокой ли Церена?.. Могла ведь и рехнуться баба. Церен — нехристь в ее понятии… При чем его имя в молитве? Не за упокой ли?
Эта страшная мысль вынесла Нину за порог. Борис неумело — он никогда этого раньше не делал — проворачивал в скважине пудового амбарного замка мохнатый от ржавчины длинный ключ. Разгоряченный Така помогал ему, ухватившись обеими руками за замок. Оба свирепо матерились от бессилия справиться с непокорным замком.
«Значит, решили пока в подвал!» Нина, хотевшая было кричать, протестовать, звать на помощь, длинно, с перехватом вздохнула. Но тут же ей взбрело кинуться на врагов Церена. Наскочив сначала на Таку, она по-бабьи, обеими кулаками замолотила по спине, да так удачно, что тот прянул в сторону и споткнулся, упал у порога. Борис оставил замок, схватил Нину за косу. Но тут же отпустил, получив резкую, звонкую пощечину. Второй ее удар пришелся брату по носу — Нина на этот раз целилась. Она знала, Борис, при всей его кичливости военного, спасует, увидя кровь. Вид собственной крови всегда парализовывал его, приводил в отчаяние. Когда Борис заметил на взлетевшей ладони сестры красное пятно, пятно своей крови, глаза округлились, губы искривились, как в детстве. Еще щелчок, и он заревет!
Но это уже был не мальчик!
— Така! — властно окликнул он. — Хватай ее, Така!
Бергясов сын навалился сверху, словно опрокинутая арба с сеном. Нину со связанными руками водворили во флигель.
Борис долго фыркал под рукомойником. Затем вытер лицо, осмотрелся в зеркало.
— Ты, стерва, пускаешь кровь родному брату из-за какого-то грязного калмыцкого хахаля! — вскричал он в ярости, забыв в эту минуту, что слова его слушает другой калмык. Впрочем, тут же, взглянув на Таку, поправился: — Сейчас мы прикончим Церена, как собаку, а тебя… а ты… ляжешь в постель с Такой!
Сынок Бергяса хмыкнул, по-лошадиному переступив ногами, готовый выполнить приказ.
Тут подала голос творившая свою бесконечную молитву тетя Дуня. Со слезами в голосе вскричала, замахала руками на Таку:
— Ушел бы ты отсюдова, бусурман! Иди! Ай не видишь: брат с сестрой разговаривают.
Така, взглянув на Бориса и не получив от него никаких распоряжений, удалился.
После ухода Таки Борис заговорил тише. Сейчас он больше походил на прежнего мальчика Бориску, которому в детстве не однажды перепадало от бойкой младшей сестренки. Тем не менее слова его были отнюдь не детскими:
— Если тебе понадобился калмык, получишь калмыка! Все они на одно лицо!
Нина, отчаянно выкручивая себе руки, пыталась освободиться, вскидываясь на полу: весь ее вид говорил — как ей хочется ударить брата и что она никогда не простит ему этих слов. Кусая в кровь губы, она подкатилась к скамейке, на которой сидел Борис, проговорила сдавленным голосом:
— Боря! Братик мой!.. А может, ты сам?.. Ну зачем же калмыка звать? Ты теперь, я вижу, всему обучен…
Борис, услышав такое от Нины, в отчаянии прижал ладони к ушам и завопил:
— Сволочи!.. Вы меня с ума сведете в конце концов!
Впрочем, он быстро справился с истерией. Он видел, слова его ранят Нину сильнее ударов. Выждав, когда тетя Дуня отойдет в сени затворить дверь за Такой, он тут же поднялся и последовал за нею. Там, в сенях, Борис выпроводил упиравшуюся няню на крыльцо, зло накричал на нее, прогоняя. Она с плачем удалилась. Борис закрыл дверь флигеля на клямку и чем-то подпер ее снаружи.
— Жди гостя! — злорадно крикнул в окно. Шаги его стихли, и все вокруг охватила жуткая, зловещая тишина. Лишь посапывал малыш в кроватке.
Сначала Нина пыталась освободить руки. Однако новый сатиновый платок крепко держал стянутые двумя мужчинами запястья. Перекатываясь по полу с места на место, она разглядела за печкой топор. Ей удалось подтолкнуть топор связанными ногами к порожку и далеко не с первой попытки поднять его торчмя, лезвием вверх. Через минуту Нина уже ощущала спиной холодную близость заостренного железа. Рискуя располосовать себе руки и спину, она, как могла, осторожно пропустила между стиснутыми ладонями лезвие. Наконец почувствовала: сатин с легким потрескиванием рвется… Немеющие от напряжения перетянутые руки обрели свободу…
Нина с минуту сидела у порога, давая рукам набраться силы. Затем с трудом, прибегнув опять к помощи топора, развязала узлы веревки. Ноги связывал Така, для этого он принес из сеней остатки какой-то сбруи и действовал заученно, как путал перед выгоном в степь выездных лошадей.
В дверь, конечно, не выйти… Она снимет створку глухого окна, выходящего на огороды, откуда сейчас ее никто не заметит.
Пока она лежала связанной и освобождалась от пут, родился дерзкий план спасения Церена. Конечно, ни мать, ни тетя Дуня, наверное, тоже запертая где-нибудь, не помогли бы ей в этой затее. Все придется делать самой и все брать на себя.
У подвала прохаживался часовой… Знать, Борис нагрянул в хутор не только с Такой!.. Братец все предусмотрел. Не мог он позабыть — тетя Дуня, как и покойный дед Наум, жалела и любила Церена. Тетя Дуня небось тоже откуда-нибудь поглядывает сейчас на дверь погреба, украдкой вытирая слезу. Обреченных на смерть не оставляют без присмотра. Всегда найдется добрая душа, спасет! Но Нина не могла надеяться на шальную удачу.
Главное, размышляла она, отвлечь часового. А уж силы, чтобы сорвать замок, у нее найдутся. После того как ей удалось с таким трудом освободить руки, она поклялась никогда больше никому не позволить лишить ее рук! Даже если ради этого придется расстаться с жизнью. Пока свободны руки… О, она лишь сейчас почувствовала всю ловкость, всю силу своих молодых рук. Тяжелая, набухшая рама глухого окна, которое за все лето ни разу не открывалось, слетела со ржавых петель, как пушинка… Нина готова была кинуться на часового, сбить его с ног и, быть может, проломить голову. Но понимала — с рослым, откормленным мужчиной ей не справиться. Ему ведь достаточно крикнуть, позвать на помощь. Да мало ли чему их там обучают в армии, как защищаться при нападении. А здесь в случае н