— Накажем за антисоветчину, — заявил Церен.
— Опять накажем? Ты мне эту политику брось! Наша сила в слове! Помни об этом. Не владеешь логикой убеждения — не берись руководить людьми.
— У меня этот монастырь, как бельмо на глазу, — пожаловался Церен. — Ни с какой стороны не подступишься. Ребенок у кого родился, свадьба ли, обряд погребения — гони корову или годовалого телка… Жиреют эти бездельники в хуруле!
— Наладим в каждом улусе свои, советские храмы культуры, появятся новые обряды, даже песни новые — сначала молодежь, затем и остальные станут забывать религию. Но для таких перемен нужна не плеть, а десятки лет терпеливой работы с людьми.
— Когда эти новые храмы появятся! — вздохнул Церен. — Тут хлеба нет вволю.
— Да, о хлебе заговорил… Вот тебе пример — голодающие за спасением потянулись к нам в Советы, а не к монахам. Это уже немалая победа!
— Так что же мне, — спросил Церен, — извиняться теперь перед монахом?.. Ни за что!
— Нет, друже! — незлобиво отчитал его Вадим. — Умелый руководитель должен владеть искусством дипломата. Ошибся — извините, и делу крышка! Ну, хорошо, мы об этом еще поговорим. А пока ступай домой, чтобы Нина не волновалась.
— А вы?
— Я чуть позже! Забегу домой!.. Там три куска сахара для Чотына… Дочурка ваша еще мала, а парню — гостинец.
— Эх, жаль времени! Может, не стоит за сахаром идти? Отсюда бы прямиком подались к дому… Сахар у нас есть, — соврал Церен.
— Откуда же это?
— Не забывайте, Вадим Петрович, я — зять капиталиста.
Они все же зашли на квартиру Семиколенова. Вадиму пришлось открывать дверь ключом, он остановился на пороге в недоумении.
— Куда же могла уйти в такое позднее время Евдокия Свиридовна?
— Тетя Дуня наверняка у нас! — сказал Церен уверенно.
Дуня — бывшая жена деда Наума, работавшего конюхом у Жидковых. Дед Наум давно умер, Жидков-хутор отошел к коммуне, а когда Церен перевозил семью в ставку улуса, то по доброму согласию между супругами пригласили с собою и тетю Дуню. Она была нянькой Нине, а теперь привязалась к Чотыну! Будто к своему. Все эти годы тетя Дуня жила у Церена, Нина относилась к ней, будто к родной матери. Только в прошлом году, когда Вадим Петрович переехал на работу в улус, по решению семейного совета тетя Дуня отделилась, чтобы помочь в устройстве на новом месте другу их дома: прибирала в квартире Семиколенова, стряпала, ждала хозяина из поездок, чтобы привести в порядок одежду секретаря улускома. Эта привязанность к Вадиму была у тети Дуни еще со времен той далекой фельдшерской практики Вадима на хуторе.
— Я уже все думки передумала! — радостная и в то же время с упреком в адрес мужа встретила их Нина. Она раскраснелась у плиты. После рождения дочки Нина округлилась и в новом платье выглядела вполне на уровне жены председателя исполкома.
— Церен хотел было свернуть куда-то налево, но я задержал на правах старшего, — пробасил Вадим Петрович с порога.
— Ой, не нужно было удерживать! — приняла шутку хозяйка. — Может, и я среди людей себя человеком почувствовала бы. Пошла бы снова в детдом, а то по целым дням у плиты да с пеленками.
Между тем она уже гремела посудой, ловко, аккуратно расставляя тарелки на чистой льняной скатерти.
Со дня переезда в улус Нина работала воспитателем в детдоме. Вначале это занятие ей не глянулось: чужие, звероватые дети, отбившиеся от семей, неухоженные. Однако после она привыкла к шалунам, научилась понимать их, по-матерински жалела. Месяц тому назад у Нохашкиных прибавилась семья, и теперь Нина с двумя маленькими детьми прочно засела дома. Так уж особенно она не удручалась, но нет-нет да и вспомнит о своих детдомовских «замарашках».
— Что-то я не вижу Чотына! — громко позвал Вадим Петрович. — Куда же я буду девать столько сахара?
Слегка подталкивая смутившегося мальчонку, Чотына вела из соседней комнаты Нюдля.
Вадим опешил, забыл о гостинце. Перед ним стояла настоящая красавица. На ней было синее шелковое в сиреневых цветах платье. Девушка была тонка и стройна. Лицо чистое, белое. Глаза — черные, полны света. Темные волосы спадали на плечи. Нюдля уловила на себе восхищенный взгляд Вадима, все еще державшего на ладони три кусочка сахара, и, засмущавшись, опустила ресницы.
— Вадим Петрович, здравствуйте! — громко выкрикнул Чотын, сгребая с широкой ладони гостя сахар. Семиколенов ласково потрепал мальчонку по плечу, вслух подивился тому, как быстро растут дети.
— Здравствуйте, Нюдля! — обратился Вадим к девушке. — Вот вы теперь какая!..
— Какой я вам показалась? — спросила Нюдля, засмущавшись, робко протягивая руку бывшему своему исцелителю.
— Настоящая королева! — воскликнул Вадим, осторожно пожимая ей руку. — Рад видеть вас!
Последний раз Вадим встречался с Нюдлей в Астрахани, три года тому назад. Он запомнил ее худеньким угловатым подростком. Годы преобразили девушку. Нюдля окончательно ушла из детства… «Какая прелесть! — восхищенно подумал Вадим и тут же упрекнул себя за неуместный восторг. — Ей восемнадцать, а мне уже четвертый десяток, недавно тридцать два отметил».
— Прошу всех за стол! — объявила сияющая от переполнявшего ее радушия хозяйка. — Вадим Петрович, хватит вам смущать девушку красивыми словами. А то, знаете, женщины в таком возрасте не безразличны к тому, что о них говорят. Не справится с собой — влюбится!..
— Как бы не вышло наоборот! — за грубоватой шуткой Вадим скрывал свою растерянность, возникшую при первом взгляде на девушку.
— Ну, вот, уже сразу о любви! — упрекнула Нину Нюдля. — Мужчины наработались, им в последние дни и поесть, как следует, некогда…
— Вот мы его оженим, — рассуждала Нина деловито, — тогда все будет как у людей: и сыт и обласкан. А то он у нас засиделся в холостяках.
— Увлеченность делом — украшает мужчину, — отшучивался Вадим. — Однако заботы — старят преждевременно… И нас, и вас, — обвел он глазами застолье.
— Не дадим состариться в одиночестве! — не сдавалась Нина. — Сегодня же и засватаем.
— Нина! Только без намеков, — вспыхнув вся, попросила Нюдля. — Ты же знаешь: Вадим Петрович спас мне жизнь. Я ему так благодарна! Может, я и в медицину-то пошла из-за этого… А ты сразу о каком-то сватовстве!
Девушка встала было из-за стола, чтобы скрыться, унять охватившее ее волнение. Нина насильно усадила ее на место.
— Товарищи, назревает скандал! А причина одна: все голодны. Поедом едят друг друга… Евдокия Свиридовна, где вы там пропадаете? Без вас нет порядка за столом, — Церен постучал по столу ложкой.
У тети Дуни давно уже все было готово. Церен освободил ей место рядом с собой.
Нина переключилась на Церена.
— Вот видите, друзья, милые! До чего муженек дожил. Для него теперь и жена, и дети, и сестра — все стали «товарищами». А семейное застолье — вроде очередного собрания. Не вздумайте, Вадим Петрович, выдвигать моего мужа дальше в начальники. А то я ему скоро и в товарищи не сгожусь!
На какое-то время застолье угомонилось, дружно работая кто вилкой, кто ложкой.
Постучались в дверь. Вошла молчаливая, чем-то расстроенная Кермен. Увидев, что в комнате много людей, смутилась, отступила к порогу. Вадим Петрович встал, пригласил ее в рядок на скамейку.
— Где сейчас наш боевой друг, Шорва Апяшевич?
— Где же ему быть? — тихо проговорила Кермен. — Мотается по улусу. Я и вижу-то его, может, раз в неделю. Когда и реже… Все ничего, лишь бы жив был.
С недавнего времени Вадим Петрович относился с особым уважением и вниманием к этой худенькой невысокой женщине.
Случилось это седьмого марта. Отряд Шорвы погнался за бандитами, напавшими на хотон со стороны Черных земель. В этом бою был смертельно ранен бывший конармеец Бадма Эльдеев. Он пролежал в джолуме пастуха без сознания до сумерек и скончался. По решению улускома отважного бойца должны были привезти в центр улуса и похоронить на кладбище участников гражданской войны.
День погребения Бадмы Эльдеева совпал с праздником Восьмого марта. Подготовку к первому женскому празднику в улусе возглавила комсомолка Кермен. Утром раньше обычного женщины подоили коров и отогнали в степь. Затем убрались по дому, накормили ребятишек. Сбор наметили у здания школы. Четыре молодые женщины в алых косынках вместе с Кермен вышли на крыльцо. А народу больше сотни. Иные хозяйки пришли с детьми — тоже одетыми в чистенькое, нарядное. Еще накануне, по чьему-то предложению, было решено не приглашать на «бабье» торжество ни одного мужика: «Хоть раз без них!»
— Смотрите-ка! — выкрикнула одна из глазастых бабенок в заднем ряду: — Никак, хоронить везут кого?
Кермен знала от мужа, кто пал во вчерашней схватке с бандитами.
— Дорогие матери и сестры! — обратилась Кермен к собравшимся, сняв с головы косынку. — Наш праздник омрачен горькой вестью. Злодейская пуля оборвала жизнь бойца красной сотни Бадмы Эльдеева. Сиротами остались трое малых детей. Сегодня нашего дорогого Бадму будут хоронить на кладбище героев. Пойдемте все к могиле товарища! Отдадим ему последний долг.
Толпа грустной, молчаливой вереницей потянулась следом за процессией.
Женщины подошли, когда гроб с телом покойного стоял на краю могилы. Рядом теснились мать, жена и дети погибшего. Шорва и двадцать бойцов выстроились в почетном карауле. Принесли скамью и поставили ее невдалеке от гроба. На скамью, сдерживая волнение, поднялась Кермен.
— Матери, сестры! Вы видите заплаканные лица сирот! Нет таких слов, чтобы можно было утешить мать, потерявшую сына, никем не заменить детям отца. Чем можно измерить глубину скорби молодой женщины, которая потеряла любимого мужа? Мы, женщины, не можем наравне с мужчинами взяться за оружие, чтобы мстить грабителям и насильникам! Но мы тоже можем участвовать в священной борьбе с кровавыми врагами! Есть ли у нас такое оружие? Да, есть. Наше оружие — харал![57] Нас здесь больше ста. Пошлем бандитам наше проклятие! Харал зверям в облике людей! — начала Кермен, сжав кулаки у груди.