— Дай сюда бортху! — потребовал Лиджи. Голос его был хриплым, будто чужим.
То были недобрые слова, произнесенные угрожающим тоном, но для перетрусившего табунщика они казались самыми желанными. Значит, Лиджи жив, а Бюрчя — не убийца!
— А? Бортха? Вот она! — Бюрчя совал ее в руки Лиджи, не очень-то соображая, зачем она ему, пустая.
— Ты ее уже опростал? — прорычал Лиджи, отшвыривая сумку.
— Если хотите… если хочешь, я съезжу в хотон, наполню ее до краев аракой?
— Ладно тебе! — проворчал Лиджи, съезжая на толстых ягодицах с копны. Опершись обеими руками о землю, он медленно поднялся на ноги и стоял так с минуту, дрожа и пошатываясь. К нему медленно возвращалась память. Лицо и шея стали совсем багровыми. Сошел с копны и Бюрчя. И тут сознание Лиджи, видно, совсем прояснилось. Он подошел к Бюрче, молча схватил его за воротник шубы и ударил в скулу. Удар был еще не сильным, но когда он приложился кулаком второй раз, в ушах у Бюрчи зазвенело.
Бюрчя не защищался, он считал себя виноватым: чуть не лишил жизни человека!.. Но с каждым очередным ударом Бюрчю все сильнее мотало из стороны в сторону. Наконец он почувствовал, что по лицу течет кровь, а правый глаз уже не видит. «Степь… Темно… — потрясенно думал Бюрчя. — Он меня здесь запросто может прикончить…» И, собрав все силы, Бюрчя схватил Лиджи за ремень, вцепился в толстяка словно клещ… Потом он дал подножку — и через мгновение сидел на Лиджи верхом. Но тот смог перевернуться и стряхнуть с себя легковесного седока, и, намертво сцепившись, они покатились по стерне.
И в эту минуту, когда Лиджи подмял под себя выбившегося из сил Бюрчю и завозился в кармане, что-то отыскивая, со стороны хотона раздался громкий лай — длинными прыжками степь пересекала овчарка Галзан, собака Бюрчи. Послышался тревожный крик Анджи.
Галзан с ходу ударил Лиджи передними лапами и сшиб на землю. Но Бюрчя, видя поддержку, уже не мог остановиться. Клубок тел завертелся снова. Собака отчаянно лаяла, кромсала клыками бешмет на Лиджи… Челюсти зверя наконец сомкнулись на чем-то живом, и Лиджи отчаянно завопил на всю степь. Подоспевший Анджа оттащил собаку в сторону.
— Ях! Ях! — причитал Лиджи, пока его вели в хотон. — Люди добрые! Посмотрите, что эти изверги надо мной сделали! Я буду жаловаться властям, я этого так не оставлю…
— А наше сено в покое ты оставишь? — хмуро спрашивал его каждый раз Бюрчя.
На другой день погода разведрилась. Солнце взошло яркое и чистое, и утро обещало теплый и погожий день. Осень — всегда загадка, вчера было пасмурно, все небо затянуто тучами, а ночной ветерок развеял тучи и хмарь, небо стало высоким и прозрачным, а земля заблестела золотом.
Солнце еще и на два пальца не оторвалось от земли, а со стороны улуса к Хагте приближалась пароконная рессорная повозка, в которой сидели двое. Правил лошадьми Церен Нохашкин, секретарь Шорвинского улускома партии, а рядом с ним сидел Чапчаев Араши Чапчаевич, ответственный работник вновь созданного Нижне-Волжского крайкома партии, куда с лета двадцать восьмого входила и Калмыцкая автономная область.
Давно не ездил по этой дороге Араши Чапчаевич, и его частые вопросы к Церену говорили о том, что многое здесь изменилось.
В Хагту они ехали, чтобы посмотреть новый колхоз, созданный лишь в этом году. Хагтинский колхоз был с улусе вторым, а по числу дворов, вступивших в него, самым крупным.
— Название-то колхозу хорошее придумали. А сколько дворов? Больше ста? И все вступили добровольно? — спрашивал Араши Чапчаевич. — Ты не перегнул здесь палку, Церен?
— Нет, Араши, — улыбнулся Церен. — А с названием помучиться пришлось. Сначала мы назвали «Вперед, к мировому коммунизму», а потом подсократили немного: просто «Уралан».
— Правильно. Зачем длинные названия, их трудно запоминать, — подхватил Араши.
— Так что теперь здесь больше ста дворов. Тридцать пять — коммунары, очень надежные люди, в основном батраки, — говорил Церен. — Хозяйство у них уже большое. Около двух тысяч овец, триста голов крупного рогатого скота и около ста лошадей.
— Да, крепкое хозяйство. Только бы туда хорошего руководителя, умного, чтобы не испортить наше новое дело, — сказал Араши Чапчаевич.
— Председателем избрали комсомольца Бамбыша Очирова из хотона Кукан. Дельный парень, с работой справляется неплохо, — охарактеризовал его Церен.
Так вели они спокойную беседу, пока не увидели на дороге транспарант, написанный на красной материи: «Да здравствует XI годовщина Октября!»
— Вот и транспарант этот председатель написал собственноручно, — с гордостью сказал Церен.
— Это хорошо, что он инициативный, — задумчиво произнес Араши Чапчаевич. — Но хорошо ли, как ты думаешь, если он будет сам в каждой бочке затычкой. Ведь организовать значительно сложней, чем самому все сделать?
— Дело в том, что здесь сложнее с вопросом написать, чем организовать, — горько усмехнулся Церен. — Неграмотные или полуграмотные…
Давно остались позади купола двух дунд-хурульских храмов, а сейчас уже отчетливо видно и селение, из труб валил бледный кизячный дым.
Въехали в село, празднично убранное. На всех общественных зданиях лозунги, на крышах красные флаги.
— Что я вам говорил? — обрадовался Церен.
— Молодец твой молодой председатель! — похвалил Араши Чапчаевич. — А это что за строение? — показал он на приземистый серый домишко. На небольшой площади толпилось десятка три нарядно одетых людей.
— Там исполком аймака… Но почему народ? Ведь сегодня только шестое ноября, — пожал плечами Церен.
Действительно, возле исполкома гудела веселая толпа.
— Может, раньше хотят отпраздновать одиннадцатую годовщину Октября, — заметил Араши Чапчаевич.
На крыльце стояли: председатель аймака Нарма Точаев, председатель сельского кооперативного общества Ноха Улюмджиев, учитель Доржи Антонов, молодой председатель колхоза Бамбыш Очиров и его заместитель Гаха Улюмджиев — словом, все местное начальство. Здесь же были: Бюрчя Азыдов с перебинтованной головой, его сын Анджа, овчарка Галзан — сторожевая собака Бюрчи — и раздосадованный Лиджи Бергясов. К крыльцу не пробиться, за гамом и смехом люди не услышали даже подъехавшей повозки.
— По какому случаю собрались, земляки? — крикнул Церен, и все мигом обернулись в их сторону.
Радости не было конца. Многие из молодых видели легендарного Араши Чапчаева впервые.
— Так что же случилось у вас? — спросил Араши Чапчаевич, когда поутихло.
— Это все из-за меня. — К нему подошел грузный человек с перевязанной ногой. — Нет, то есть из-за этого прохвоста Бюрчи…
— А не из-за его собаки? — крикнул кто-то шутливо.
Все опять весело засмеялись.
— Уважаемый Араши ахэ, я брат известного во всей Шорве Бергяса Бакурова. И они смеют… — человек неожиданно всхлипнул. — Вы к нам приезжали, давно. Помните, наверное?
— Да, помню и брата вашего и вас, — сказал Араши.
— Но не думайте, что я кулак плохой, я хороший кулак. Налог всегда плачу. Хотя меня лишили голоса, я говорю: «Хювин йосн сян»[75]. Если бы голос вернули, сказал бы еще лучше — во всех хотонах, всем малым и старым. Батрак есть, и договор тоже есть. Я никого не обижаю. А наоборот, меня обижают. Вот он, Бюрчя, бил меня, чуть не убил. Мог бы придушить, — и Лиджи заплакал.
— Что вы говорите? Кто вас обижает? Прошу вас, не плачьте, — успокаивал его Араши.
— Вот он! — сказал Лиджи, утерев грязным рукавом глаза, показывая на Бюрчю, стоявшего в стороне с перевязанной головой. — Чуть не задушил меня, а потом натравил собаку…
Араши Чапчаевич смерил взглядом обидчика и обиженного и невольно рассмеялся:
— Что вы говорите, Лиджи? Да как же он, такой тщедушный, мог вас побить? Просто не верится.
— Он не один. С ним был его сын, между прочим, бывший послушник! И пес его, Галзан. Вот он, проклятый богом, и искусал меня, — жаловался Лиджи.
— А расскажите, за что покусал-то! — раздался молодой голос из толпы.
— Да не слушайте его, Араши Чапчаевич. Вот уж правда истинная — «у вора голос сильнее, чем у пострадавшего», — сказал молодой председатель колхоза. — Пойдемте в дом, там и расскажем. Вы подождите, аава, — сказал он Лиджи.
— Мне некогда ждать, мне работать надо. Это вы митингуете целыми днями, — ответил Лиджи и обиженно зашагал к своему хотону.
В кабинете Нарма рассказал о схватке Бюрчи с Лиджи.
— Это здорово, что бывший батрак пересилил свой страх перед бывшим хозяином, увидев в нем прежде всего классового врага! — одобрил Араши Чапчаевич. — Но учтите, кулак — он не дурак. Денежки поднакопил, оперился, теперь через экономику будет давить на сознание отсталых людей. Кулак начинает активизироваться, будьте бдительны, — добивал он.
— Эх, сослать бы их куда-нибудь всех вместе. Пусть сами пашут, сеют. Все кичатся они, мол, мы хозяева хорошие, а вы добро на назем переводить только и горазды. Вот и посмотреть — много они сами-то своими руками наробят. Да и беднякам спокойнее станет — ведь не каждый батрак пойдет против своего бывшего хозяина. Привычка-то, она, как шкура, ее с себя не снимешь, — сказал председатель аймака Нарма Точаев. Все оживленно поддержали Нарму.
— Пока никаких решений на этот счет нет. Так что самодеятельностью прошу не заниматься. Да, товарищи, чуть не забыл. Вам передает привет Вадим Петрович Семиколенов. Он теперь в Саратове, один из руководителей Нижне-Волжского крайкома партии, — сказал Араши Чапчаевич, прощаясь.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Сегодня Церен Нохашкин не смог уснуть всю ночь, хотя пришел с работы раньше обычного. В другой раз возвращался чуть не под утро, а сегодня ему выпала спокойная ночь, и он прометался в постели без сна. Нина клала руку ему на лоб, спрашивала, не заболел ли. Но он, односложно ответив ей, опять созерцал потолок, не зная, как начать этот непростой разговор.