Вспоминает Леля, и быстрый лет Минуты по кремнистому шоссе, и беготню с Тилькой под густолиственными навесами Ореанды, и обратный путь, когда из ставшего похожим на темный шелк моря медленно выполз медный круг полной луны, а неотступно скакавший рядом с Лелей Тилька ежеминутно ловил и целовал левую руку девушки.
Все сейчас дорого и мило Леле — и то, как мама ласково погрозила ей пальцем, когда они с Тилькой, запыхавшиеся, красные, сконфуженные нечаянными поцелуями, прибежали к расположившейся на развалинах ореандского дворца компании, и лукавые слова Люси: — Однако, Лелька, ты сегодня балансируешь! — и добродушные шутки мужчин над слишком ярким румянцем щек девушки. Даже несносное брюзжание Хроботова, по обыкновению досадовавшего, зачем он поехал в Крым, а не в Киссинген, даже скучные рацеи Маши Григорьевны: — ты ведешь себя, как девчонка… неприличие, безобразие… вспоминаются светло и приятно.
Но светлее всего вспоминаются зелено-золотистый блеск солнечной Пыли и крепкие поцелуи влюбленного мальчика. Эта память, непонятно слитая с восторгом перёд красою сине-серебристой ночи, полнит Лелю нежным очарованием, и томится девушка от радости бездумной, немножко стыдной, заставляющей щеки гореть огнем и глаза наполняться невольными, счастливыми слезами.
Быстрые шаги раздаются внизу.
Из-за узорного переплета дикого винограда Леля видит на широкой аллее белое пятно кителя, кажущееся от лунного света голубоватым. Это Тилька идет к большому мимозовому дереву: по высокой поэтичности своей натуры семнадцатилетний изгнанник из слишком многих гимназий не может заснуть, если у него на ночном столике не лежит розовый цветок мимозы…
Прихотливой шалостью загорается Леля.
Тихо посмеиваясь, она высовывает голову из-за виноградных листьев, кричит: — Ау! — и быстро прячется.
Тилька, забыв о мимозе, бросается к балкону.
— Леля, милая, выгляни, милая, я жду, слышит девушка его быстрый шопот. Неугомонный смех охватывает ее; она чувствует: безмерно влюбленный и счастливый Тилька искренне думает, что он очень похож на Ромео.
— Сейчас стихами заговорит, смеётся Леля.
— Выгляни! Еще не поздно умоляет Тилька.
«Нет, то не жаворонок, то пенье соловья;
Он каждый день на дереве гранатном поет,
Зарю встречая…».
Смешная мысль внезапно осеняет Лелю. На столе перед нею стоит большая ваза, со свежими лесными орехами. Полную пригоршню их берет девушка и, звонко расхохотавшись, бросает вниз, прямо на голову Тиле.
С сухим щелканьем стукаются орехи о гладкий гравий дорожки.
— Будет! Не шалите! Покажитесь лучше! Порадуйте меня; весело отвечает Тилька на странное приветствие.
Но Леля уже не слушает. Немыслимым восторгом взыграло её сердце, и она убегает в комнату, радостная и счастливая, на прощание крикнув мальчику:
— До завтра! Спокойной ночи!
С размаха бросается она на кровать и зарывается толовой в подушку, тихо повизгивая от пронзившего все существо её безотчетного, звериного веселья. Зажмуривает глаза, и зелено-золотистая прозрачная мгла расплывается вокруг неё. И мнится Леле, что её тело истончается, тает в прощальном блеске закатного солнца. Трепеща от неизъяснимого счастья и не понимая, в чем оно, но чувствуя, что никогда еще ей не было так сладко и хорошо, Леля лепечет, и плача и смеясь:
— Как чудно… Как чудно… Солнечная пыль… Солнечная пыль…
Госпожа Инзект
«Насекомые отличаются огромною силою: пропорционально, таракан в 12 раз сильнее человека, уховертка в 40 раз сильнее лошади: если бы насекомые достигали больших размеров, — это были бы самые грозные из чудовищ».
Рассказу воспитанницы Марии Папер об убийстве госпожи Сото и половинка Беч-Загрея, многие, в Игисте, не верят: очень уж по небывалому, и опять же, разоблачительницу у нас, в городе, зовут Нелли Лгуньей.
Но так как предположений более вероятных чем Нелли, но менее неправдоподобных, никто до сих пор не высказал, — остаётся Нелли поверить: причиной жалкой смерти госпожи Сого и полковника была Мария Папер, прозванная Госпожою Инзект. Прозвище это она получила от своей коллекции насекомых. Надо вам сказать, издавна славен городок наш насекомыми: не подумайте пожалуйста, что речь идёт о насекомых презренных, от нечистоты заводящихся— клопах, блохах, тараканах; Боже упаси! Хоть, мы люди от столичного блеска удаленные, однако живем в опрятности, чистоту любим, — и в заводе у нас нет такой гадости.
Совсем иные у нас насекомые: кругом Игисты, в лесах и обширных болотах наших, несметное множество водится жуков, бабочек, букашек, — таких, каких (по словам ученых, частенько приезжающих к нам из столицы и даже из чужих краев) нигде больше на земле нету.
Ученые к нам ездили, но из нас летучую тварь сбирала одна Мария Папер, при чем были у ней собраны не только насекомые дохлые, за стёклами, на булках пришпиленные, по умела она разводить их, живых, вроде, как пчёл разводят: обширный сад её был полон ящиков, — то низких и широких, то длинных и высоких (некоторые были преогромной величины), в коих кишели, жужжали, бормотали тысячи жуков, мотыльков и всяких козявок. К ящикам Мария Папер никого не допускала, да и застекленные коллекции мертвых насекомых показывала неохотно, о чем многие сожалели, ибо красоту — эти бабочки, то матово бархатные, то блестящие, как шелк, то стеклянистые, эти жуки, похожие на изумруды, топазы, агата — представляли большую.
По не таков человек была госпожа Инзект, Мария Папер, чтобы кому-нибудь доставлять удовольствие — самая злая, сварливая баба в Игисте: черномазая, короткая, толстая — пузырь пузырем, лик имела неподобный, — глазки малюсенькие, узкие, как у свиньи, нос преогромный, круглою картофелиною, ртище до ушей, полный редких, черных зубов. Ни с кем я городе она не зналась, кроме «веселой вдовы» — госпожи Сого, владелицы большого пригородного поместья — личностью отверженной. Не любили мы госпожи Сого: во-первых, чужая — появилась в Игисте только для получения наследства после мужа, богатого помещика, некогда у нас не живавшего; во-вторых, легкомысленная — говорили, будто раньше пела она в шантане; в-третьих, — и это-то особенно нас от неё отвращало — нравы у нас строгие! — закрутила она голову полковнику Беч-Загрею. Пренебрегши всеобщим возмущением, бросить полковник, семью, — мы же стали на сторону обиженной полковницы, полковника из клуба исключили, а госпожу Сого престали принимать. Только Мария Папер с ними водила знакомство, нередко по целым дням гостила в поместье Сого. Но к себе никогда ни «веселую вдову», ни полковника не приглашала: жила замкнуто, даже прислуги не держала, взвалив работу по дому на воспитанницу Нелли. Нелли — это была девушка прехорошенькая, высокая, статная черноволосая, с огромными, немного испуганными, голубыми глазами.
Наша молодёжь по ней скопом погибала, а так как сердце у той было отзывчивое, неустойчивое, — то чуть ли не каждую неделю бывал у вас переполох: то дуэль между двумя соперниками, то отвергнутый любовник на самоубийство покусится, то — совсем уж не дело! — почтенных родителей сынок весь дом вверх дном поставит, добиваясь разрешения жениться на Нелли; по счастью, пока кипит скандал домашний, Нелли уже успела наградить благосклонностью другого поклонника, и счастливый жених превращен в несчастного страдальца.
Мария Папер за переполохи взыскивала с Нелли сурово: нередко жаловались соседи на беспокойство от пронзительного визга девушки, наставляемой госпожою Инзект на путь истинный; аптекарь Ньюсболей, старичок добрый, даже хотел полиции сообщить об истязаниях, да друзья отговорили: во-первых, — не дай Бог, с этой ведьмой, Марией Папер, связаться, а, во-вторых, — не зря, ведь, она воспитанницу колотит: невозможная девчонка!
Попадало Нелли за романы, падало и за лганьё. Странная была девушка, — словно не на земле жила, а в сказках: прибежит, бывало, перепуганная, — эй! сегодня за воскресною службою, в собор ворвался бешеный волк, перекусал всех членов городской управы, и они уже тоже сбесились, бегают по улицам и кусаются; или выдумает, — будто сегодня по реке, на золотой барке, проплыла мимо Игисты, королева и, завидев на берегу Нелли, окликнула: «Эй, девушка, как тебя зовут?» — «Нелли, ваше королевское величество.» «Держи бриллиантовое кольцо!»
Рассказывала Нелли небыль эту пламенно, убежденно, со рвением и иногда, на минуту, ей даже верили; правда потом, с негодованием отплёвывались, ругая одурачившую своей бессмыслицей лгунью.
Страшное событие, всполошившее нашу тихую Игисту — зверское убийство госпожи Сого и полковника Беч-Загрея — случилось в ночь на 11 июня; обстоятельства преступления были очень странны: убийца проник в спальню своих жертв, чем-то вроде тарана проломив капитальную каменную стену и, войдя в брешь, обезглавил полковника и его любовницу каких-то непонятным орудием (головы убитых были словно острижены гигантскими ножницами). Свершить подобное преступление могла лишь большая шайка разбойников и притом в течении долгого промежутка времени. Между тем, совершилось оно, по-видимому, молниеносно: челядь госпожи Сого, разбуженная страшным грохотом (очевидно, от разрушения стены), прибежав минут через десять в спальню, нашла хозяев уже убитыми; от убийц же и след простыл.
Следствие ничего установить не могло, в дело было направлено к прекращению; почти одновременно исчезла из Игисты госпожа Инзект, нежданно разбогатевшая: и госпожа Сого, и полковник Беч-Загрей по завещанию оставили ей почти все своё богатство — «единственному человеку, в этом паршивом городишке, не презиравшему нашего вильного Брака», — объяснял половник в завещании свое решение. Мария Папер с быстротою, показавшеюся даже подозрительной, распродала недвижимость убитых, выбрала из банков вклады к исчезла из Игисты вместе со своими коллекциями; Нелли же уехала еще раньше — по объяснению её воспитанницы— гостить к родным.