обладательницей умопомрачительного купальника. Наоборот, на ней был хоть и состоящий из двух частей, но довольно закрытый черный купальный костюм. Не эластичный. Эпоха эластичных купальников приближалась семимильными шагами, но до польских земель еще не добралась. Молодая женщина просто сидела за столиком… как бы сказать поточнее… сидела раскрепощенно. Сидела, потому что сидела, сидела, потому что ей хотелось сидеть. Скажу еще иначе: сидела, не стесненная путами кокетства. Мол, посмотрите, как я красиво сижу, как лежит моя рука, как вскинута голова… нет, на это не было и намека, а уж тем более ни о какой зазывности речи не шло. В том, как чувиха (пардон, в ту пору так говорили) сидела, ощущалась внутренняя сила и отсутствие комплексов, и это, а не красота, завораживало. Я сидел близко, за соседним столиком. При чем тут столики? А вот при чем: упомянув, что представшая моему взору сцена происходила в бассейне, я забыл добавить: в кафе при бассейне — у нас в Висле там было весьма популярное кафе.
У брюнетки была куча знакомых — почему-то меня это раздражало, однако приходилось мириться: к ней то и дело кто-то подходил, здоровался — более или менее фамильярно, шептал что-то на ухо. Клянусь, она здесь знала всех, кроме меня. Мы с ней не обменялись ни словом, хотя, думаю, это было бы вполне реально. Я лечился от щенячьего похмелья, пил лимонад и лениво поглядывал по сторонам. Незнакомка пила пиво и жевала бутерброд с ветчиной. Да, да, припоминаю: кафе при бассейне недаром пользовалось успехом — туда захаживали, чтобы угоститься бутербродом с ветчиной, не только двадцать второго июля[25]. Ела она так же, как сидела, о крошках, падающих на ее грудь, я не вспоминал без малого пятьдесят лет…
(Здесь рукопись то ли кончается, то ли обрывается.)