— Когда идет расследование преступления, я никому не верю. С Дмитрием Павловичем мы, конечно, побеседуем, но потом, попозже. Сейчас меня интересует, что расскажет жена тайного советника…
Евдокия Сергеевна не заставила себя ждать. Она уселась напротив Амалии и сразу же обрушила на нее поток вопросов. Госпожа баронесса уже знает, кто совершил убийство? У нее есть подозреваемые? Она любит читать Габорио? Какого она мнения о Шкляревском? Может быть, ее, баронессы, отец был судебным следователем?
— И вообще, я думаю, что убийство совершил доктор! — победно закончила женщина, раскрывая веер.
Билли поглядел на окно и тяжело вздохнул, словно сожалея о том, что не может выбросить в него назойливо болтливую свидетельницу.
— Венедикт Людовикович? — переспросила Амалия. — Что заставляет вас так думать, сударыня?
— Все доктора — убийцы! — безапелляционно заявила супруга тайного советника. — Все!
— Боюсь, покойный Беренделли не был пациентом господина де Молине, — весьма иронически промолвила Амалия. — Кстати о Беренделли: вы же спрашивали у него о своем будущем? Что именно он вам предсказал?
— Глупости, сплошь глупости! Сущий вздор! — надменно произнесла Евдокия Сергеевна, как бы закрывая тему. Но не смогла удерживаться и тут же все выложила: — Представьте, он сказал, что у меня будет сын! У меня! Нелепость, просто нелепость! C’est inoui![29] Он просто издевался надо мной! Как будто знал, что моим всегдашним желанием было иметь детей… Но бог их не дал, к несчастью.
Амалия кротко предположила, что маэстро Беренделли не так прочел знаки всемогущей судьбы, которые она оставляет на наших ладонях. В конце концов, человеку свойственно ошибаться, и теперь, когда маэстро убит, было бы грешно сердиться на него за оплошность.
— Скажите, — спросила затем баронесса Корф, — вы хорошо знаете Анну Владимировну?
Евдокия Сергеевна торжественно поклялась, что они всегда были лучшими подругами, и с любопытством уставилась на Амалию. «Неужели баронесса подозревает эту недалекую особу?» — было написано на лице почтенной советницы.
— А правда, что Анна Владимировна хотела, чтобы ее сын женился на своей кузине? — продолжала Амалия.
Евдокия Сергеевна подтвердила, что именно так. В душе она ликовала. Наконец-то разговор с малоприятной темы убийства свернул на более привычную дорожку сплетен. Госпожа Лакунина не сомневалась, что Амалия просто собирает сведения о той, которая возымела весьма предосудительное, с точки зрения баронессы, желание стать второй женой господина Корфа.
— Однако генерал Мезенцев был против, — притворно вздохнула Евдокия Сергеевна. — Он сказал, что браки между близкими родственниками — чушь и блажь. На самом деле, конечно, он счел, что Анна Владимировна… — Тут тайная советница «повесила» многозначительную паузу.
— Что Анна Владимировна? — с любопытством, подыгрывая собеседнице, спросила Амалия. Неутомимость сплетников, их ненасытность всегда поражали ее.
— Да просто это мезальянс, — объявила Евдокия Сергеевна. — Анна Владимировна, конечно, душечка, но она же была круглой сиротой. Ее отец умер еще до ее рождения, а мать — когда она была совсем маленькой. Аннушка воспитывалась у тетки, которая и устроила ее брак с Павлом Петровичем. Конечно, Аннушка — прекрасная хозяйка, заботливая, внимательная, но ее воспитание… оно, знаете ли, оставляет желать лучшего. Так что нельзя осуждать генерала Мезенцева, что он пожелал для своей дочери более блестящую партию.
— Действительно, — покладисто согласилась Амалия. — А теперь, если не возражаете, мне бы хотелось услышать историю, которая произошла в ведомстве вашего мужа. Кажется, там был замешан некто Васильчиков.
Когда Евдокия Сергеевна вернулась в большую гостиную, даже платье ее шелестело с каким-то особенным возмущением.
— Что с тобой, дорогая? — тревожно спросил Иван Андреевич.
Евдокия Сергеевна мрачно поглядела на него и отвернулась.
— Она спрашивала меня о Васильчикове.
Усы тайного советника поникли. Вот ведь чертовщина! Хоть и повысили его, и перевели в столицу, а теперь получается так, что ему все равно вовек не отмыться от той неприятной истории. Видит бог, он никогда не был деспотичным начальником, но почему-то почти все, кто работал с ним, поспешили от него отмежеваться, едва возникла угроза его чести и репутации. Все знали, что он неспособен на то, в чем его обвиняют, и тем не менее никто, ни один человек, кроме Павла Петровича, не посмел поднять голос в его защиту. Иван Андреевич вспомнил Васильчикова, его вызывающую веселость и развязные манеры.
Бог ты мой, в смятении подумал тайный советник, он же был настоящий подлец! Постоянно занимал деньги и никогда не отдавал их, ему ничего не стоило пустить о человеке порочащий слушок и на следующий день заверять его в своей дружбе, но отчего-то сослуживцы его обожали, а Ивана Андреевича еле терпели. Да что там, даже когда Васильчикова официально осудили, многие остались при мнении, что все подстроил Иван Андреевич, подставил его, а сам вышел сухим из воды. Когда же все это наконец кончится? Тайный советник в раздражении развернул газету.
Услышав его тихий стон, Митенька поднял глаза. Иван Андреевич выронил газету и с оцепенелым видом таращился на нее.
— Что случилось, Иван Андреевич? — спросил адвокат, сидевший напротив.
Барон Корф холодно посмотрел на тайного советника. Он уже прочитал в хронике происшествий на последней странице, что некий И.В. Васильчиков, присужденный к Сибири за растрату, находится в тюремной больнице и, по всей видимости, вскоре умрет от чахотки, которая обострилась вследствие тюремного заключения.
— Боже мой, — прошептал с ужасом Иван Андреевич, подобрав с ковра газету. — Это я… я убил его.
* * *
— Мы опросили всех, кому гадал Беренделли, — сказал Билли баронессе, когда они остались в странной комнате с игрушками вдвоем. — Кроме одного человека.
— Совершенно верно, — подтвердила Амалия. — Глаша! Будьте так добры, позовите ко мне мадемуазель Мезенцеву. Если она захочет, пусть приходит в сопровождении господина барона, я не против.
Оказалось, впрочем, что Варенька предпочла обойтись без сопровождающих. Девушка переступила через порог, смело взглянула в лицо Амалии и быстро проговорила:
— Я готова рассказать вам все, что знаю. — Хоть Варенька и старалась не выдавать своих чувств, но в присутствии дамы в изумрудном платье она отчаянно робела и от того сердилась на себя.
— Присядьте, пожалуйста, — попросила ее Амалия. — Вам известно, о чем мы будем говорить?
— Мне известно, — ответила Варенька, чинно сложив руки на столе, как примерная ученица, — что вы считаете, будто маэстро Беренделли был убит именно тогда, когда я пела, а совершил убийство человек, который в это время выходил из гостиной. — Варенька прикусила губу. — То есть любой, кроме…
— Кроме?
— Кроме барона Корфа, доктора, господина адвоката Городецкого, Евдокии Сергеевны и вашего кузена. И кроме меня, — быстро добавила девушка.
— Мне кажется, вы забыли обо мне, — спокойно заметила Амалия. — Я ведь тоже не выходила. Скажите, мадемуазель, у вас всегда такая хорошая память?
— Нет, — простодушно призналась Варенька. — Просто, когда стоишь в середине комнаты, поешь и кто-то старается незаметно выйти, у него ничего не получается. Потому что я его все равно замечаю.
Амалия улыбнулась.
— Давайте лучше поговорим о Беренделли, мадемуазель, — сказала она. — Многим гостям хиромант нагадал не самые приятные вещи. А вам?
Нет, она не ошиблась: в лице Вареньки сверкнуло настоящее торжество.
— Он сказал мне, что я выйду замуж, очень скоро, — сообщила девушка. — Что я буду очень счастлива, и все у меня будет хорошо.
На самом деле Амалии, конечно, не терпелось узнать, каким образом мышьяк оказался в чашке хироманта, которую ему подала Варенька, но баронесса знала, что некоторые вопросы нельзя задавать сразу, если хочешь услышать хоть что-то, похожее на правду. Посему она спросила:
— Скажите, мадемуазель, у вас есть платок?
— Платок? — удивленно переспросила девушка.
— Да. Мне бы хотелось взглянуть на него.
Варенька нерешительно посмотрела на Амалию, оглянулась на непроницаемое лицо Билли и стала рыться в своем ридикюле.
— Странно, — сказала она, — его здесь нет. Хотя я готова поклясться…
Но слова замерли у нее на губах, потому что Амалия уже достала из своей сумочки испачканный кровью белый лоскут.
— Ваш? — спокойно спросила баронесса Корф.
— Да, — прошептала Варенька. — То есть… Но постойте! Где вы его нашли? И что это за пятна на нем?
— Это кровь, — проговорила Амалия.
— Не может быть! — воскликнула Варенька. — То есть… я хочу сказать. О, теперь я все вспомнила! Александр порезал руку бокалом… я хотела ее перевязать, но уронила платок. Тут Венедикт Людовикович сказал, что сам его перевяжет… Откуда же на моем платке кровь? — спросила девушка с недоумением. — И где вы его нашли?
— Боюсь, кровь не барона Корфа, а убитого маэстро Беренделли, — сказала Амалия. — И убийца выбросил платок, как улику.
Грохнула дверь, и в комнату влетел барон Корф. За ним вбежал рассерженный Митенька, крича на ходу:
— Вы не имеете права мешать установлению истины!
— Мне разрешили присутствовать на допросе, — отрезал барон и обернулся к Вареньке, которая смотрела на него, раскрыв рот. — Что ты сказала? Что платок твой? Ты понимаешь, что это значит?
— Что? — совершенно испугалась Варенька.
— Твой платок — улика, убийца вытер им руки после того, как зарезал хироманта, — безжалостно объяснил Александр. — И ты же подала итальянцу чашку кофе, в которой оказался мышьяк. Господи, да таких улик достаточно, чтобы любой следователь тебя немедленно арестовал!
— А, — протянула Амалия, — я так и подумала, что вы узнали платок. У вас сделалось такое выражение лица, когда вы его увидели в первый раз…