Как ты будешь жить на свете, мама,
Обмороженная сединой?
Ты в тепле, зажав лицо руками,
Станешь слёзы медленные лить…
Будет обмороженная память
Через годы с болью отходить.
Сколько лет кануло с тех пор, а это «обмороженная память» никак не отходит, наоборот, боль от неё всё больше усиливается, возможно, и не прекратится никогда, покуда на этой грешной земле будут продолжаться междоусобицы, кровавые войны…
* * *Юрий Кузнецов и я были ровесниками, мы оба 1941 года рождения. Я вырос в горном селении Абхазии, а он родился недалеко от наших краёв — на Кубани, вырос в городе Краснодаре. Что такое безотцовщина, мы знали не понаслышке, а были оба настоящими сиротами широкой, огромной страны, которая называлась Советским Союзом. Помимо того, что биографии наши были во многом схожи, мы с Юрой оказались и удивительно родственными духовно. Это ощущалось с первого же дня нашего знакомства, которое состоялось в далёком 1966 году, после поступления в Литературный институт им. Горького при Союзе писателей СССР. По характеру Юрий был немногословен, пожалуй, даже слишком замкнутым, но это было в его поэтической натуре; он всё время напряжённо мыслил. Я это понял и оценил сразу, потому что сам был таким же «молчуном»…
Удивительно и то, что в вузе, куда мы поступили, оба оказались в одном и том же творческом семинаре (Юра чуть позже, со второго курса), в отделении поэзии, руководителем которого стал великий эрудит, человек высочайшей культуры и образованности, замечательный поэт, критик и крупный общественный деятель Сергей Сергеевич Наровчатов. Фронтовик прошедших двух войн, с огромным жизненным опытом. Мы — дети предвоенной и военной поры, когда каждый в своём уголке Отечества переживал по-своему (как сказано в стихотворении Ю. Кузнецова) за своих овдовевших матерей, а он, Сергей Сергеевич, с оружием в руках защищал наше будущее, нашу судьбу. И теперь вот жизнь сложилась таким образом, что он стал и учителем нашим по поэтическому мастерству. Это было очень символично. Мы оба — Юрий и я — были весьма счастливы такой удачей. Я лично со своей стороны вдвойне был и остаюсь счастлив тем, что на своём жизненном и творческом пути встретился и сдружился с такими выдающимися личностями России, как Сергей Сергеевич Наровчатов и Юрий Поликарпович Кузнецов.
Продолжая свои краткие воспоминания, не ради бахвальства скажу, что в нашем творческом семинаре я, молодой абхазский поэт, и молодой русский поэт Юрий Кузнецов — были любимыми учениками своего учителя. Так получилось само собой, совершенно естественно. В творчестве Юрия Кузнецова Сергей Сергеевич Наровчатов прежде всего высоко ценил его самобытность, незаурядное дарование, серьёзное отношение вообще к творчеству, к слову. То же самое ценил и во мне. Учитель говорил нам, что мы оба видим мир в своём первозданном виде, свежо и оригинально, что это редкое явление в наше сложное и запутанное время. Эти его слова я запомнил навсегда. С его напутственным словом впервые наши стихи (мои в переводе хабаровского поэта Михаила Асламова) в совместной подборке были опубликованы в центральной прессе — на страницах газеты «Известия», под общим заголовком: «А мне прожить бы горною рекою». (Строфа взята из моего стихотворения «Река».)
Обсуждения стихов каждого из студентов-поэтов, участников семинаров Наровчатова, проходили в институте почти еженедельно. При разборке стихов Юрия Кузнецова всегда было очень оживлённо, иногда даже слишком остро, некоторые наши товарищи по перу почему-то очень активно старались предвзято критиковать, всячески уменьшить достоинство его стихов. Мне кажется, что это происходило от молодости, а может быть, и от какой-то зависти, недопонимания. Меня тогда очень удивляло поведение этих ребят, потому что мне, абхазу из далёкого горного села, мало знакомому со всеми нюансами русского языка, были понятны прочувствованные, задушевные, глубоко содержательные стихи Юрия Кузнецова, а не то что им, русским по национальности, большинство которых выросло в глубинках России. Поэтому иногда приходилось мне выступать в роли «адвоката» стихов Кузнецова, да ему тоже нередко приходилось защищать меня самого от «нападок», ибо никто из однокурсников так, как он, не понимал моих стихов. До сих пор удивляюсь тому, как, вовсе не зная абхазского языка, по каким-то подстрочникам, по какому-то наитию удалось Юрию Кузнецову и Сергею Сергеевичу Наровчатову дать точное определение моему только-только зарождавшемуся творчеству и предсказать его будущее. Вот напутственные слова учителя, которые сопровождают меня всю жизнь, приведу вкратце: «Виталий Амаршан принадлежит к тем молодым людям, которые, находясь у истоков потока, думают об его устье. Лейтмотивом его стихов стала высокая тревога о жизненных путях и целях художника. Назначение творчества он видит в его слиянности с чаяниями и свершениями народа. Иной путь приводит к творческому бесплодию, к потере самого себя. Стихи „Судьба“ и „Река“ — точно выражают оба эти противоречия». (Позже Юрий Кузнецов переведёт стихотворение «Судьба» на русский язык.)
«Молодой абхазец учится сейчас в Москве, в Литературном институте им. Горького, — писал Сергей Сергеевич и в другом своём предисловии к моим стихам, — образование ещё никого не сделало поэтом, им нужно родиться, но его можно уподобить горну, в котором руда превращается в металл. Незаурядное дарование Виталия Амаршана, как я верю, это тот материал, из которого будет, со временем, выковано подлинное оружие подлинной поэзии…»
С. С. Наровчатов также отмечал, что мой абхазский поэтический голос перекликается с русским поэтическим голосом Юрия Кузнецова, при том отмечая, что у каждого из нас свой индивидуальный характер…
Я на всю жизнь запомнил, как на одном из первых творческих семинаров по просьбе С. С. Наровчатова Юрий читал свои стихи. Из них особенно глубоко запало мне в душу очень близкое моим чувствам стихотворение «Слёзы России». Я привожу его здесь целиком:
Со страны начинаюсь,
С войны начинаюсь…
Отец мой окончен войною.
В чистом поле его,
Прорастая, распяло жнивьё.
Я завёрнут в портянку.
Россия стоит надо мною.
Как круги под глазами,
Траншеи на бледном лице у неё.
Мир, разорванный свастикой,
В улицы входит пустые.
Чистит немец ботинки
Родимою щёткой овсов.
Мама, мама, не плачь!
Ты утри свои слёзы, Россия!
Слёзы длинные,
Как отступление наших отцов.
Продолжаюсь войной,
Продолжаюсь страной,
Поднимаюсь из белой берёзы,
Из мартена,
Из мрака,
Из розы с шипами ракет.
Но кричат до сих пор,
Высыхая, те скорбные слёзы,
И от них ни забвенья, ни сна
Моему поколению нет.
«…Великий поэт, говоря о себе самом, о своём я, говорит об общем — о человечестве, ибо в его натуре лежит всё, чем живёт человечество», — так писал величайший русский критик В. Белинский. Эти слова со всей ответственностью можно отнести к Юрию Кузнецову. Он и тогда, в студенческие годы, хотя в его творчестве, как у всех нас, встречались ещё не совсем зрелые стихи, уже был настоящим, вполне состоявшимся поэтом, думавшим о судьбе не только своего народа, но и всего человечества.
Юрий Кузнецов до поступления в Литературный институт отслужил воинскую службу в далёкой заокеанской стране — на Кубе, во времена Карибского кризиса, откуда вынес множество впечатлений, о которых иногда при беседе рассказывал нам, однокурсникам. Написал он там, на Кубе, немало замечательных стихотворений. В основном по этим ранним стихам он (не без труда и всяких перипетий) и выдержал огромный творческий конкурс при поступлении в Литинститут.
Первая книжка стихов Юрия Кузнецова «Гроза» вышла в 1966 году (и моя первая тоже вышла в том же году) в Краснодаре, с предисловием поэта Михаила Львова. Юрий гордился этой книжкой, хотя, как он говорит, попали в неё и не очень удовлетворявшие его стихи — как обычно бывает при первом издании. Вторая его книга поэтических произведений «Во мне и рядом — даль», уже более тщательно отобранная, вышла в 1974 году в Москве, в издательстве «Современник». В эту книгу вошли такие замечательные стихи Кузнецова, как «Возвращение», «Мать, глядящая в одну точку», «Брат», «Очки Заксенгаузена», «Звезда», «Раздумье», «Атомная сказка», «Горные камни», «Осенний космос», «Змеиные травы», «Отцепленный вагон», «Дерево у железной дороги» и другие.
Почти все эти стихи обсуждались на нашем творческом семинаре, поэтому они особо дороги мне, словно написал их я сам.
В Литературном институте с нами на одном курсе, но в разных творческих семинарах занимались замечательные, талантливые ребята: Борис Примеров — с Дона, Курман Дугужев — из Карачаево-Черкессии, Виктор Смирнов — со Смоленщины, Азиз Фатуллаев, Амир Гази — из Дагестана, Арво Мэтс — из Эстонии, Альгирдас Комендантас — из Литвы, Микола Федюкович — из Белоруссии, Лев Котюков — из Орла, Сергей Чухин — из Вологды. Жили мы все в общежитии Литинститута по ул. Добролюбова. Часто к нам в гости захаживал в то время уже довольно хорошо известный поэт Николай Рубцов. Он играл нам на гитаре песни собственного сочинения, читал свои новые стихи. Оказалось, он тоже, как и наш Серёжа Чухин, был родом из Вологды. Серёжа и познакомил нас со своим «знаменитым» земляком, которым очень гордился и всячески старался подражать ему. Приходил также к нам в общежитие прекрасный поэт с Кавказа, выпускник Литинститута — Анатолий Передреев, в то время занимавшийся переводами стихов литовского поэта Эдуардаса Межелайтиса.
Ещё об одном светлом дне нашей студенческой жизни мне хочется рассказать. Это было на втором или на третьем курсе нашей учёбы. Однажды нас повезли на экскурсию в подмосковное имение классика русской литературы Аксакова. Было это в начале осени, до этого я и не представлял себе, что так может быть красиво и упоительно в холодной России, и потому был восхищён природой. Особенно меня, да и не только меня, всех наших друзей, в том числе и Юрия, восхитил Аксаковский родник, как нам объяснили экскурсоводы, ухоженный в своё время самим писателем и сохранившийся до сих пор в первозданном виде. По сей день я на своих губах ощущаю приятный вкус это