Над равниной печали и снов.
Мы пошли в золотом пересверке
Человеческих мыслей и грёз,
И тонули безмолвные церкви
В океане бессмысленных слёз.
Всюду были какие-то тени,
Всюду было темно и мертво.
Он сказал: «Становись на колени,
И молись на себя самого!»
И уже начиная клониться,
Поводя деревянной рукой,
Я сказал: «На кого мне молиться?
Я не ведаю, кто я такой!»
Он сказал мне сердито и строго:
«Утони в темноте и мольбе,
Ибо смерть и бессмертие Бога
Пребывают от века в тебе!»
Я упал на колени и робко
Осенил безнадёжным крестом
Всё, убитое мною до срока,
Всё, что предал я в мире земном.
Я стоял перед ним, погибая,
В первый раз виноват без вины.
Он смотрел на меня, не мигая,
Как иконы глядят со стены,
Далеко, за чертой назиданья,
Он, пугая врагов и друзей,
Обещал мне великие знанья
И ключи от закрытых дверей.
Он смотрел на меня, узнавая,
Не подвластный мышиной возне.
«О весна без конца и без края!» —
Волновалось и пело во мне.
Так летели мгновенья и годы,
Создавая виток за витком.
И пространство небесной свободы
В моём горле стояло, как ком.
Он смотрел, а потом равнодушно
Повернулся спиною ко мне,
И святое «Послушай! Послушай!»
Я напрасно кричал в тишине.
За окном ещё звёзды мелькали,
Но рождалось сиротство в груди.
«Вот и всё, — он сказал. — Поболтали»,
«А теперь, — он сказал, — уходи!»
Я упал ему в ноги, рыдая,
Золотыми словами звеня.
«Не гони!» — я кричал, умирая,
И тогда он ударил меня.
И глотая вселенское зелье,
Словно искра в безжалостной мгле,
Я не помню, как падал на землю
И как полз по осенней земле.
Я измерил овраги и горки,
Припечатал к земле ковыли…
И опять те же рамки и шторки,
Да иконы в столетней пыли.
И теперь в идиотской улыбке
Я одно откровенье таю:
«Я гостил у него по ошибке
И он понял ошибку свою».
На испод разрывая рубахи,
Я шепчу по случайным углам:
«Моё место в тюрьме и на плахе,
Под забором, на дне, но не там».
В ускользающей памяти роясь,
Я твержу для потехи живых:
«Это поезд, всего только поезд
С огоньками созвездий чужих».
Этот узел никто не разрубит,
Я напрасно о чуде молил.
Он меня никогда не полюбит,
Он меня никогда не любил.
2.
В безвозвратной пустыне разлуки
Я по стонущим рельсам бреду,
И срывают трамвайные дуги
За звездою другую звезду.
Я хватаюсь за воздух колючий,
На носки поднимаюсь опять.
Это счастье похоже на случай
И на время, бегущее вспять.
Из-за гор, из-за рек, из-за шторок,
Проклиная извечный бедлам,
Я бегу в этот бред, в этот морок,
По протаявшим в небе следам.
Что за жизнь? Не пойму и не знаю!
Но понять ещё силюсь пока,
И сожжённые книги листаю,
Где исток не забыла река.
Надомной и над ними всё гуще,
Всё страшнее смыкается ночь.
И я знаю: никто всемогущий
На земле мне не может помочь.
Я бросаю узлы и котомки
И стегаю вожжами коня…
Только рвутся, как струны, постромки
И надежды бегут от меня.
Тает след их в пурге заполошной
Не пройти ни коню, ни луне.
И смотрю я с тоскою острожной
В небеса, недоступные мне.
Я внимаю далёкому звуку,
Ту же тайну на сердце храня…
Может быть, он протянет мне руку,
Может быть, он полюбит меня…
*
Плюнул на славу, расстался с мечтой,
Стал ощущением света и звука.
Душу его составляло Ничто,
В этом была его смертная мука.
Могли он выжить? Наверное, мог…
Но ни строки, ни судьбы не исправил
В мире, где Дьявол светился, как Бог,
В мире, где Бог бесновался, как Дьявол.
*
Чётки дней перебираю,
Жгу последнюю свечу.
«Умираешь?» — «Умираю».
«Оставайся» — «Не хочу».
Я не плачу, Бога ради,
И не рву земную связь.
На столе лежат тетради,
Как живые, шевелясь.
Все страницы дышат бредом.
Их не сжечь, не утопить.
Между тем и этим светом
Невозможно долго жить.
*
Пустотой обернулась дорога.
Не кори меня, мальчик, не злись,
Ничего, что друзья от порога,
Как круги по воде разошлись.
Разлетелись мечты, и подруги,
Предсказанья пошли на ущерб.
Но круги превращаются в круги,
Просиявших в потёмках судеб.
Снова блещут небесные росы,
Снова свищут в ночи соловьи.
И, как древние каменотёсы,
Бьются с вечностью строки твои.
*
Владея огненным пером,
Он жил, как истина и совесть.
Хотелось вровень встать с Христом,
И Сатану заткнуть за пояс.
Под вечный свист троянских стрел,
Подобно смертному поклону,
Весь мир на щит его смотрел,
А он на мир, как на Горгону.
Владея словом и мечом,
Он жил божественно и сиро.
О чём он думал? Ни о чём!
И это тоже тайна мира.
Он обжигал зарёй уста,
Сводил с ума свою усталость.
И солнце мёртвого Христа
Над ним всё чаще поднималось.
В потёмках страх мерцал, как нож,
И хохотали чьи-то лица:
«Не ери себе. Ты весь умрёшь.
Ничто твоё не повторится!»
Он встал, как воин, на меже,
Тоску с презрением мешая.
Но что-то дрогнуло в душе,
Земную муку довершая.
Святой, великий, как народ,
Он рвал невидимые сети…
Но крестный путь на крестный ход
Он изменил.
О, ужас смерти!
*
Возник в пыли немыслимый Атлант.
И, за чертой небесного разгула,
Открылась дверь, как в юности талант…
Но эта дверь нас тоже обманула!
Он опалил презрением уста.
Но испугавшись истинного слова, —
Ушёл в пустыню мёртвого Христа,
В пески тоски и морока чужого.
Нет, неспроста дорога пресеклась
И затянулась истово и туго:
Он к нам спешил, Пегаса оседлав,
А уезжал на ослике испуга.
*
Обнесла меня осень наследством,
Обложила промокшей бедой.
Облетает высокое детство
Золотою и ржавой листвой.
Грустный век! От плеча до запястья
Разучились бежать мураши.
Вот и мне для любви и участья
Не хватило сегодня души.
До последнего вдоха, до края,
Предающей поэтов мечты,
Ходят ночи и дни, умирая,
От великой своей красоты.
Заслонившись от Божьего лика,
Не найдя ни начал, ни концов,
Я бы умер без стона и крика,
Как сумел умереть Кузнецов.
Но любимая книга святится,
И надежда из книги встаёт:
«Раздражённо скрипят половицы,
Но одна половица поёт!»
Значит, нет ни конца, ни предела!
Юра! Юра! Во имя твоё
Я опять принимаюсь за дело,
Неподкупное дело своё.
*
То не ветер свистит на затоне,
Не преступники плачут в кино, —
Это ржут деревянные кони,
Убегая из ЦПКиО.
Налету разогнулась подкова.
Задрожали Москва и Сургут.
По России слова Кузнецова,
Словно черти от грома бегут.
Под забором страна умирает,
Над страной миллионы ворон;
И шампанское в кружках играет,
Как оркестр из бюро похорон.
*
Я отшатнусь от лика грозного,
И всё пойму в конце концов.
По трупу Павлика Морозова
Гуляет Юрий Кузнецов.
Он много нам чего рассказывал,
Но сам нарушил уговор.
Поэт теряет искры разума,
Когда в нём дышит прокурор.
Когда среди узлов распутанных,
Он топчет белые цветы;
Когда отверженных и плюнутых
Он видит с горней высоты.
Он нас прощаньем не обрадовал,
Но был наказан в свой черёд:
И Фёдор Тютчев в муках адовых
Ему руки не подаёт.
*
Веры нет и нет надежды.
Русь, от речки до куста,
Разделили, как одежды
Осуждённого Христа.
Всё не то и всё не это.
Жизнь нелепа и проста.
В доме русского поэта
Прописалась темнота.
Нищий. Клоун. Неудачник.
Косоглазый и хромой,
Встанет ночью и заплачет:
«Боже, Боже, Боже мой!
Не даётся в руки слово.
Поздно плакать и алкать.
После Юры Кузнецова
Больше нечего писать».
Водку выпьет из заначки,
Содрогнётся до нутра;
Молча встанет на карачки
И напьётся из ведра.
Ни одной душой не признан,
Он устало и хмельно,
Словно в пасть капитализма,
Смотрит в чёрное окно.
