Ни одной песни Русской: „Беснуйтесь, тираны“, „Смело, товарищи, в ногу“, „Красное знамя“, Марсельезы разных родов. Ни одной своей ноты и, кажется, ни одного русского слова.
Это — не только удивительно. Россия и Революция оказались духовно несовместимыми. А сама Революция — по выражению Блока — оказалась совершенно „немузыкальным“ явлением.
Тексты песен принадлежат большей частью еврейским авторам. Родоначальником этой поэзии в России оказался Надсон с его нытьём и абсолютным отсутствием поэтического видения мира» (См. Георгий Свиридов. Музыка как судьба. Москва, «Молодая гвардия», 2002. С. 378).
А. С. Белоненко в комментариях пишет: «Это не совсем верно. У Блока можно найти и мысли о „гнетущей немузыкальности“, и сетования на „не ту музыку“ („Нет уж, не то время, не та музыка“), но всё же он не отказывал Революции в музыке, призывая: „Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию“». («Интеллигенция и революция», 1918). (Там же. С. 671. Комментарии А. С. Белоненко).
* * *Ю. Кузнецов приходит в мастерскую 30 августа 2002, в пятницу, и говорит: «Да кто такой Белоненко? Музыковед, кажется. Начётчик от музыки. Ничего живого. Что он понимает? Был он у нас в „Современнике“, беседовали, он, кстати, очень похож на Свиридова, но, увы, только внешне… Блоку же слышалась отнюдь не музыка, а грохот, треск, лязг, зубовный скрежет… ведь шла ломка, какая тут музыка? В этом хаосе могли появляться, конечно, и музыкальные лоскутки, но, подобно тому, как мне в подпитии иногда слышатся голоса, его, скорее всего, в это время просто-напросто донимали музыкальные галлюцинации…»
— Помнится, Кожинов, рассуждая о литературе времён Второй мировой войны, тоже утверждал, что у немцев, де, в отличие от русских, не было ни песен, ни стихов, потому как они, де, не знали, за что воюют.
— Ну да, пиликали на гармошках «Ах, мой милый Августин» и всё…
— Но ведь это чушь собачья. Думать подобным образом значит отказывать поэзии и музыке в праве на независимое от политиканов и солдафонов самостоятельное существование. На самом деле человек, рождённый для творчества, будет предаваться ему при любых обстоятельствах, если только они в принципе совместимы с жизнью… Возьми хоть Эрнста Юнгера…
* * *(…) — Юра, сколько себя помню, всегда я старался сблизиться с людьми, превосходящими меня в духовном развитии. Такое стремление представлялось мне совершенно естественным и свойственным каждому. Но с течением времени стал замечать, что у других такая черта встречается отнюдь не слишком часто. Скорее наоборот. Вот Есенин, например, совершенно определённо любил окружать себя всякой швалью, чтобы сиять в её центре как бриллиант. Куняев тоже избегает правильного обмена мнениями, поскольку чувствует, что проигрывает собеседнику, но если всё-таки вдруг против воли втянется в такой разговор, то ищет случай взорваться, сделать вид, будто его обидели… Зачем это ему?
— Да, всё близкое окружение Куняева ниже его… Видимо, ему это нравится…
* * *— …Продолжаю писать «Ад». Кажется, придумал Наполеону достойную его бессмертия страшную казнь… Читал «Молот ведьм»… Ты не помнишь, как устроен «испанский сапог»? Поэтические портреты не удаются… Вот Шишков — писатель средний, но его портреты бывают очень удачны… А у меня дара такого нет… вернее, есть, но небольшой…
* * *16 декабря 2002.
— Поставил последнюю точку 24 октября… От пространственной модели ада как лабиринта пришлось отказаться из-за тесноты, отсутствия простора. Мой ад — это долина, сень. Нет, я посетил ад не как турист, я там действую… Не читай с середины. Читать надо сначала. Я применил такой приём — внезапность… А он не сработает.
* * *— Да, пил после этого, хотелось снять напряжение… но немного… Начал ещё до юбилея Куняева, а потом добавил… Беда в том, что меры я не знаю. Перестал пить дней пять назад… Сыпь от выпивки, ты не обращай внимания.
* * *— Ну скажи, какой поэт и когда мог написать такую вещь в 62 года? Когда ты начнёшь читать, ты почувствуешь, сколько в ней энергии… Гёте писал и в 70, в его стихах этой поры чувствуется мудрость, эрудиция, но энергии уже нет…
Многих в поэме нет. Нет ни одного архитектора, скульптора, художника… Я подумывал о Леонардо да Винчи… Улыбка Джоконды, пожалуй, тянет на ад, но вот написалось, как написалось… без неё…
Данте 12 лет писал, а я за полгода своротил!.. Небо — ключ, земля — замок… Это результат многолетнего изучения мирового фольклора…
В ней много едва затронутых идей, — обо всём же не напишешь, — которые могли бы стать источником вдохновения для других поэтов… А плотность какая!..
* * *Уже в дверях: «Когда было написано уже около трёхсот строк, я вдруг испугался, что умру и поэма останется незаконченной… Державин, к примеру, умер, не дописав стихотворение, ну и что? Одним стихотворением меньше — ничего страшного. Но у меня же другой случай… Всё время думал, только бы не умереть, только бы не умереть. Ну, бывай…»
* * *Восхищение Юрия Кузнецова умом Блеза Паскаля отнюдь ещё не доказывает способности суждения нашего поэта, скорее следует признать олухом всякого, кто бы Паскалем не восхищался…
2003Ю. П. Кузнецов 12 мая 2003
: «Мне говорили, что в Абхазии есть деревня, в которой живут негры, т. е. не смуглые, а совершенно чёрные люди. И никто не знает, откуда они взялись. Но предполагают, что когда-то, возможно, через крымчаков, промышлявших работорговлей, их продали абхазам в рабство, и они в этой деревне прижились. А откуда ещё?»* * *25 июня 2003 года. Звонок Ю. Кузнецова в 23.45
:Любезный Пётр, позволь перекинуться с тобой двумя-тремя словцами… Я, как тебе известно, написал две поэмы. Замысел гигантский… Вторая опубликована в декабре… И что же выявилось… Нет, я понимаю, что скульптура — это иное, у меня к тебе претензий нет, но всё же, всё же, дорогой мой, ведь прошло уже полгода, и что же выявилось… Бондаренко, оказывается, более чем полусотне людей предлагал что-то написать о моих поэмах в своей газете, среди них — Небольсину, например, и выявилась полная несостоятельность нашей элиты. Она способна лишь на одно журналистское мяуканье о погибели России. Писал и посылал «Путь Христа» Лапшину, он между строк о своих бытовых подробностях ответил: «Я бы так не написал»… И это всё! Спрашивал и у других мнение о «Сошествии в ад», отвечают «мощно, есть необыкновенные строки» или «есть неудачные строки»… Но при чём здесь та или иная строка, когда речь идёт о целой поэме! Строку можно и выбросить. Вот я к тебе с какой печалью… Я немного выпил… и думаю, неужели же окончательно задавлена всякая мысль? Жаль людей… Всё же думаешь о них, о родине… А что будет потом?.. Вот о чём моя печаль… Но всё же, наверно, всякому человеку должно быть приятно, когда к нему относятся по-доброму… Вобщем, позволь поднять бокал…
— Поднимай. Если я скажу, что не позволяю, ты ведь всё равно выпьешь…
— Ну бывай!
Вспомнил, что сегодня день рождения Шкляревского. Вот с ним-то, вероятно, Кузнецов и «принял»…
* * *10 июля 2003. Вал. Вик.:
— Батима жалуется, что Юра сильно пьёт… Спрашивала Ермилову, читала ли она поэмы Кузнецова, та ответила Батиме, что не читала, потому что она, де, православная…
Ю. Кузнецов приходит в мастерскую 3 августа 2003
, <…> Он говорит:
(…) Потребность в равновесии требует создания к поэме «Сошествие в ад» уравновешивающего продолжения под названием «Рай». Поскольку в православии чистилища нет, то, по всей видимости, окончательная композиция будет не трилогией, а дилогией.
(…) Нет-нет, мой «ад», вопреки твоему мнению, вовсе не «мыльная опера» и не зиндан, куда поэт набросал всех, кто ему не нравится… Это у мстительного Данте из 79 конкретных исторических персонажей 32 — флорентийцы…
Хотя мои персонажи и не объединены местом, в смысле их объединения по сходству совершённых преступлений или грехов, и в моей поэме нет ни «злых щелей», ни рвов и поясов, их появление в общем и целом соответствует исторической хронологии, таким образом они объединены временем… вообще же принцип развития сюжета выбран мною волнообразный, пульсирующий, мерцающий… И этому принципу подчинён и выбор размера строки, и тип стихосложения — смешанные анапест и амфибрахий…
Длинная строка выбрана мною для удобства в выражении мысли. Терцина же, которой воспользовался Данте, крайне для этого неудобна, она формально навязчива, в то время как рифма должна быть незаметна, чтобы не отвлекать читателя от восприятия сути поэтического высказывания.
17 ноября 2003, понедельник.13.45. Звонок.
— Пётр Павлович? Это Владимир Фомичёв говорит. Вы знаете, что Юрий Поликарпович умер?
— Где? Во Внуково, дома в Москве или в «Нашем современнике»?
— Не знаю. Пришёл из московской организации поэт, его бывший ученик, Андрей Облог и сказал, что умер от остановки сердца сегодня в 10 часов утра… Это всё, что пока известно. <…>
Звонил С. М. Сергееву, сказал о смерти Кузнецова.
14.20.
Захожу к Фомичёву. Он подписывает свой двухтомник.
— Где будет панихида?
— Ничего не знаю. Наверно, в храме Большого Вознесения. Цыбина там отпевали. А похоронили на Троекуровском. Там хорошо, высоко, сухо…
Звонит:
— Здравствуйте. Не можете ли вы сказать… Лёня, ты? Привет, Фомичёв. Как и где это произошло с Поликарпычем? Дома или во Внукове? Из дома вам звонили… А я звоню Бояринову — не отвечает… Я знаю, что Поликарпыч его в последнее время привлекал к работе в отделе национальных литератур… Он-то уж наверняка всё знает…