Сидящая рядом со мной Этайн едва слышно всхлипнула и этот тихий звук вывел меня из раздумий. Всё. Решено.
Я встал и твердыми шагами приблизился к преступнику. Остановился. И вновь тишина сгустилась настолько, что ее, казалось, можно было резать ломтями, как сыр. Голос мой показался мне странного глухим, словно звучал из глубокого колодца:
— Бранн, сын Гуайре Менда, давал ли ты мне клятву Воина, как своему Ард-Ри и господину?
— Да.
— Твой меч.
Когда юноша протянул мне оружие рукоятью вперед я поднял клинок у себя над головой и провозгласил:
— Я, Коранн Мак-Сильвест, прозываемый Луатлав, Ард-Ри Западного Предела, ныне и навечно возвращаю тебе твою клятву.
Меч упал под ноги стоящему передо мной Бранну.
В гробовом молчании я принял у стоящего наготове слуги мех с пивом, а потом наклонился и собрал немного влажной, жирной земли. Вновь подошел к Бранну, который так и стоял всё это время, не шелохнувшись.
— Воин, я отказываю тебе в своей воде, — на меч пролилась струя пива, — земле, — сверху упала горсть земли, — и защите, и в том беру в свидетели Четырех!
Я замолчал, и вперед выступил Гуайре. Вытащив кинжал, он наискось полоснул себя по левой ладони и, подойдя к сыну, окропил его голову.
— Кровь смывает кровь! — твердо провозгласил он, не отводя глаз. — Ныне и навсегда я, твой отец, и весь мой род отрекаемся от тебя.
И вновь наступил мой черед.
— По возвращении в Ардкерр приказываю содержать этого человека под стражей до тех пор, пока последний воин доблестного Илбрека Мак-Аррайда не покинет мой дом. На следующий день изгнанник волен уйти, куда пожелает, взяв с собой лишь свое оружие и пищи на три дня пути. И любой, кто с этого момента застанет его в землях Ард-Ри, может беспрепятственно пролить его кровь. Роду же Аррайд и лично тебе, славный Илбрек, я лично уплачу эрик за погибшего Туана. Я, Ард-Ри, сказал!
— Как понимать твои слова? — сверкнув глазами, спросил глава рода Аррайд.
— Как окончательные, — твердо ответил я.
— Разве не слышал ты моей клятвы? — В голосе Илбрека ясно различались угрожающие нотки, и меня обуял гнев.
— Слышал. Ты поклялся, что объявишь от лица рода Аррайд кровную месть роду убийцы и любому, кто окажет ему покровительство. Во имя Четырех, сдается мне, что это ты плохо расслышал мои слова! У преступника отныне нет рода, и если кто-нибудь, зная о решении Ард-Ри, посмеет приютить его, то ты и твои люди вольны поступать так, как вам вздумается.
— Я говорил не об этом! Неужели же из-за дружбы с Гуайре Мендом ты презрел справедливость, олицетворением которой являешься в Пределе?
Доселе молчавший член рода Гуайре поднял голову:
— Не забывайся, сын Аррайда! На что ты намекаешь?
— Помолчи, пес, я говорю не с тобой! — Илбрек не скрывал раздражения и презрения. — И я не намекаю, а говорю прямо: Ард-Ри поступил недостойно! Он своим решением защитил преступника от заслуженной кары и тем самым нанес жестокую обиду всему моему роду!
Стараясь не дать гневу, душившему меня, вырваться на волю, я процедил сквозь зубы:
— За свои слова и дела я, как Ард-Ри Предела, несу ответственность лишь перед Четырьмя и Лауриком Искусным — Их Устами. Когда Мудрый вернется, ты, Лоннансклех, имеешь полное право заявить ему о несогласии с моим решением. А до тех пор оно останется неизменным. Юный Бранн в приступе ярости совершил тяжкий проступок и поплатился за него, но я не позволю роду Аррайд травить на своей земле доблестного воина, точно дикого зверя! И еще…
Тут моей руки коснулось что-то легкое, как крыло бабочки. Этайн. Она поманила меня пальцем и, когда я наклонился, еле слышно прошептала несколько слов.
О Всеблагие! Благодарю Вас! Вы послали мне жену, с мудростью которой не сравнится никто, за исключением раз что Ваших Уст!
— Тихо, славные воины! — громко провозгласил я, подняв руку. — Я еще не закончил!
Гуаре повторил мои слова. «Что ты задумал?» — с тревогой вопрошали глаза моего побратима. В ответ я ободряюще улыбнулся и продолжал:
— Суд окончен, но у нас есть еще одно дело. Помните ли вы, о мой народ, гейс, что взял я на себя, став Ард-Ри?
Люди ответили нестройным гулом.
— Упомню! — проревел Илбрек. — Ты клялся, что я ни в чем не встречу в твоем доме отказа. Сегодня мы покинем Ардкерр, но прежде я прошу и требую голову этого человека!
— Он прав, прав! — зашумели вокруг.
— Тихо, достойные! Дайте мне закончить! О брат мой Илбрек! Я не могу отдать тебе то, что мне не принадлежит. У меня более нет власти над этим человеком. Если желание твое оставить нас твердо, я не буду ему препятствовать. Доблестный Гуайре распорядится, чтобы вам приготовили припасы в дорогу и богатые дары.
Торопясь, как бы Мак-Аррайд вновь не перебил меня, я продолжал:
— Когда же я говорил о своем гейсе, то имел в виду совсем другое. Помните ли вы, что поклялся я пред лицом Четырех принять и простить любого изгнанника, который придет ко мне с такой просьбой. Помнишь ли ты?
Бранн поднял голову и еле слышно прошептал:
— Да?
— Хочешь ли ты получить прощение из рук Ард-Ри?
— Да.
Тогда я вынул из ножен свой собственный меч и протянул его рукоятью вперед со словами:
— Прими этот меч, а с ним — мою защиту и покровительство. Отныне и навсегда имя тебе — Бранн Мак-Сильвест, враги твои да станут моими врагами, а друзья — моими друзьями. Да будет так!
Последние мои слова потонули в громовых криках восторга. Воины хлопали, кричали, били мечами по щитам. Людей Илбрека было слишком мало, чтобы на их негодование хоть кто-то обратил внимание.
Я вновь поднял руку, но теперь, даже с помощью Гуайре, мне с трудом удалось добиться относительной тишины.
— Как я и обещал, вот эрик за погибшего.
Я хлопнул в ладоши, и два воина внесли шкуру водяной собаки, доверху насыпанную чистым золотом, а еще один — изукрашенный жемчугом и рубинами меч и так же богато отделанный шлем. Всё это они сложили у ног Илбрека. Теперь все ждали его ответа. И он не заставил себя упрашивать.
— Благодарю тебя, о Ард-Ри, — начал северянин, выплевывая слова, словно выбитые зубы. — Я приму от тебя дорожные припасы. Всё же остальное ты можешь оставить себе!
Отказ от даров хозяина расценивался как оскорбление. Воины, окружавшие меня, гневно зашумели, кто-то даже схватился за меч, но я в который раз поднял руку, призывая к тишине.
— Что ж, это твое право. Как Ард-Ри я прощаю нанесенную тобой обиду и не буду настаивать.
— Ха! Склоняюсь перед твоей милостью, Мак-Сильвест! Ты также благороден, как и твой предок, которым ты столь кичишься.
Сын Аррайда отвесил мне явно издевательский поклон и добавил:
— И так же несправедлив!
Повсюду послышались гневные призывы закрыть ворота крепости, схватить непочтительного гостя, разоружить его людей и не отпускать без выкупа. Наконец, все некого успокоились, и я вновь заговорил:
— Тебе стоит благодарить Четырех и мой гейс, Илбрек Мак-Аррайд. Если ты сказал всё — убирайся!
— Осталось сказать лишь одно, Луатлав. Здесь и сейчас объявляю, что отныне род Аррайд и все древние и благородные роды гор, избравшие меня своим главой, отказывают тебе во всякой поддержке и повиновении. Знай: если хотя бы один твой союзник преступит границы моих владений, его встретят с оружием в руках. У меня достаточно всего необходимого, чтобы смело бросить тебе вызов и доказать любому в Западном Пределе, какую ошибку совершили Мудрый и все достойные мужи, сделав тебя, вероломного убийцу и лицемера, Ард-Ри!
Лоннансклех окинул взглядом зал, задержал взгляд на сидящей рядом со мной Этайн и прищурился:
— Правда, есть эрик, который я принял бы от тебя, Мак-Сильвест, — женщина, что сидит рядом с тобой. Отпустишь ли ты ее со мной на север? Думаю, нет. Что ж, только это сокровище из всего твоего имущества пока недоступно для меня. Но если будет на то воля Четырех, его я возьму сам! Прощай!..
Голова. Мудрый
Поздний вечер. Небо затянуто густыми тучами, словно зал — тяжелыми бархатными портьерами. Сквозь эту мрачную, холодную, влажную завесу не проникнуть слабому свету звезд. Лишь молодая, только что народившаяся луна время от времени, будто через силу, проглядывает сквозь прорехи, проделанные свежим ветром. Цедит нехотя вниз холодный свет, так отличающийся от живого, теплого оттенка уличных фонарей. Серебрит городские башни и стены домов, выложенные из светлого камня. Насмешливым взглядом провожает фигуру, скользящую неслышно по улицам, будто плывущую над мощеными мостовыми. Те немногие жители Львиного города, для которых ночами жизнь только начинается, провожают идущего опасливым взглядом. Им ли — ворам и грабителям, продажным женщинам и наемным головорезам — не знать таких повадок? Не суметь с первого, будто невзначай брошенного взгляда распознать куда более опасного, чем они сами, хищника? С таким связываться? Нет, благодарим покорно! Хоть коротка и полна лишений жизнь, посланная нам Всеблагими, но самый последний нищий-калека не спешит с ней расставаться, по-волчьи зубами вцепляется.
Но — чу! В начале площади мелькают огни факелов, слышится приглушенный расстоянием топот и позвякивание металла. Ночной патруль. Миг — и быстрее ночных мотыльков в темной комнате, где неожиданно зажгли лампу, разлетелись темные тени по сторонам. Слились с камнем и деревом построек. Задержали дыхание. Затаились.
Лишь один человек, с головы до ног закутанный в темный плащ, всё так же продолжает свой путь. Ни на кого не обращает внимания, никого не боится. Всё видит и слышит. А вот и патруль — четыре гвардейца. Зорко осматриваются по сторонам, бдительно охраняют покой сограждан, высоко и гордо поднимают вверх смолистые факелы, освещая дорогу. Пусть знают жители славного Лайдора: хоть и простые солдаты идут, пусть и не отмечены их лица мечами алыми, но никакому злоумышленнику спуску не дадут.
Но вот гвардейцы замечают целеустремленно идущего им навстречу позднего путника и чуть замедляют шаг. Офицер уже и руку поднял было, чтобы остановить да расспросить, но подумал немного — и обратно опустил. И вправду, что этакого? Идет себе человек по своим делам, спокойно, не таится. Ну и пусть себе идет с благословением Четырех! Сразу же видно — не разбойник, не пьяница бездомный. Просто засиделся допоздна в кабачке или у друзей, а может, на свидание с красавицей торопится. Поэтому и лицо свое капюшоном плотным прикрыл, чтобы даму ненароком не скомпилиров