Этого парня я уже имел удовольствие видеть, когда получал последние наставления от золотозвенника по имени Керр. Видимо, когда длинноносый упомянул про посыльного, он имел в виду именно кого-то подобного, а мне наконец-то удалось увидеть, каким образом голосовые послания отправляются адресату.
Парень снова убрал волосы за уши, на сей раз скрепив пряди заколкой, чтобы не мешали, и закрыл глаза. Киф подошёл к нему вплотную, положил ладони на ставшие заметными и похожими на лягушачьи пузыри припухлости, с минуту чего-то дожидался, а потом заговорил коротко и внятно, чётко проговаривая каждое слово:
— Нужен чистильщик. Место чистки: Литто. Степень сложности: третья. Вызывающий: Цапель.
И хотя я не понял почти ничего из произнесённого, наибольшее удивление, а вместе с ним и вопрос вызвало окончание послания.
— Цапель?
Киф с заметной брезгливостью встряхнул кистями рук, как будто и впрямь прикасался к лягушке:
— Потому что роюсь длинным носом во всяком дерьме.
Тому, кто придумал это прозвище, не отказать в умении посмеяться. Вот только интересно, было ли смешно самому Кифу, когда его в первый раз так назвали?
— Как скоро послание будет принято?
— Уже, — ответил бронзовозвенник, открывая глаза. — Можно считать, что вам повезло, эрте.
И он откланялся, исполнив свою работу. А длинноносый хмыкнул:
— Повезло? Да уж! Оттрубить лишние сутки в этой дыре — куда ж больше везения?
— Почему сутки? Ты же всё сделал, зачем оставаться?
— Затем, что местный портал не то что столичный и в любой миг его не откроешь.
— Э-э-э…
Видя, что я совсем ничего не понимаю, Киф снизошёл до объяснений:
— Сейчас прибудет чистильщик, чтобы разобраться с твоей толстобокой телохранительницей. И когда всё будет закончено, он имеет право пройти вперёд меня. А это значит, что придётся ждать не менее двенадцати часов, чтобы снова воспользоваться порталом.
— А если до следующего портала верхом добраться? Или он дальше, чем на расстоянии суток пути?
Длинноносый что-то прикинул и сначала вроде бы согласился с моим предложением, но потом всё же отрицательно качнул головой:
— Не, отвык я задницу седлом натирать. Лучше тут подожду. Побездельничаю.
Судя по удовольствию, с которым было просмаковано последнее слово, перерывов на отдых моему собеседнику не полагалось, и я невольно ощутил нечто вроде вины. Лёгонькой такой, почти невесомой, но ясно определяемой.
Получается, моя участь не так и плоха по сравнению с Кифовой? Я могу в любой момент вернуться в смотрительский дом, завалиться на кровать и дрыхнуть, пока дела, требующие исполнения, не закричат в голос. Или не завоют. Могу плюнуть на всё и сбежать на рыбалку. А что, напрошусь в гости к коменданту Перевального форта, он не откажет. И ведь никто слова поперёк не вякнет. Не посмеет. Потому что Смотритель в Блаженном Доле всего один, ныне присно и во веки веков, пусть и недлинных.
— Ну что? Пора встречать тех, кого позвали, — решил Киф и уверенной походкой направился в сторону подвальной комнаты, которую я посетил при первом же прибытии в Литто.
Он был совершенно прав: у дверей мы столкнулись с сереброзвенником и женщиной, закутанной в мантию. Всё ту же, что досталась в своё время мне, некогда синюю, но сильно застиранную, а это значило, что незнакомка и есть искомый чистильщик, прибытия которого просил Киф, потому что явно путешествовала либо вовсе без одежды, либо, как и я, невольно привела то, что на ней было надето, в негодность. Немолодая, с бритой наголо головой и выражением непреходящей усталости на лице, вновь прибывшая не походила ни на вертляво-оживлённую сереброзвенницу, осматривавшую мёртвого юношу в тюремной камере, ни на степенно-важных прислужниц портала. Вообще при взгляде на женщину создавалось впечатление, что служба давным-давно ей наскучила и исполняется скорее по привычке, нежели из чувства долга или корысти.
Блекло-зелёный взгляд потоптался по мне, потом, видимо не найдя ничего примечательного, перебрался на Кифа:
— Кого нужно почистить?
— Защитника. Вернее, защитницу.
— Третья степень?
— Думаю, да.
— Думаете… — скривилась женщина. — Думаете вы, как правило, уже задним умом. Нужно было сначала оценщика вызвать.
— Дело срочное, — строго сказал Киф.
А вот тут ты лукавишь, Цапель. Просто, если нужно было бы вызывать ещё кого-то через портал, твоё ожидание затянулось бы ещё дольше, а тебе хоть и хочется побездельничать, но не настолько, чтобы увиливать от службы. Ответственный, да? Что ж, могу понять. А ещё допускаю, что не хочешь надолго оставлять без присмотра своих сослуживцев, которые наверняка не прочь подсидеть друг друга, а особенно того, кто отсутствует.
— И где оно само шляется? — недовольно спросила женщина, стараясь соорудить из поношенной и потерявшей прежнюю форму мантии что-то пристойное.
— Готовится.
— Ну хоть это сообразили сделать заранее, слава Божу, — выдохнула чистильщица, — Тогда сразу и приступим, когда моя чашка на ноги встанет.
Чашка? На ноги? Что за бред? Или ещё одно прозвище? Вот только для чего? Или для кого: пока я угадывал, что кроется за широко употребляемым словом, дверь портальной комнаты тихо приоткрылась и в коридор, медленно перебирая ногами, выбралась девушка.
Невозможно было сказать, юная она или не очень, потому что худенькое тело топорщилось костями, лицо не выражало вообще ничего, а тёмные глаза казались слепыми, потому что смотрели не по сторонам, а словно внутрь себя. Чуть сдавленная в области висков голова была чисто выбрита, но не только она одна: во всех прочих местах волосков тоже не наблюдалось. Даже ресниц и тех не было. Как, впрочем, и грудей. Одни намёки на то, что вышедшее к нам существо принадлежит к человеческому роду и женскому полу, но не более.
— Сюда! — коротко приказала чистильщица, и девушка, неуверенно повернув голову на звук голоса, двинулась к своей…
Наверное, хозяйке, потому что не было похоже, что худышка способна самостоятельно принимать какие-либо решения. Сереброзвенник протянул обнажённой пришелице ещё одну мантию, но та будто не заметила подношения, проходя мимо.
— Ей это не нужно, — равнодушно пояснила женщина.
— Как скажете, — согласился коротышка.
Девушка тем временем застыла на месте, как статуя, и пробудилась только от очередного приказа.
— За мной! — велела чистильщица и, не спрашивая дороги, двинулась к лестнице так привычно, будто всю жизнь жила в Литто и знала каждый закоулок Наблюдательного дома.
Сереброзвенник отправился следом, словно приказ впрямую касался и его, а Киф, поймав мой недоумённый взгляд чуть помедлив, ответил на незаданный вопрос:
— Не думай о ней. Она давно уже не человек, а Сосуд.
Ещё в самом начале пути к должности сопроводителя когда ни я, ни кто-то другой из сотни моих соучеников не могли ещё осознать, зачем нам всё это сдалось, наставники уже старательно вдалбливали в наши непокорные головы из чего состоит мир вокруг. Но не абы какой, а мир, в котором мы должны действовать. Нас настойчиво предостерегали от пользования только одним из органов чувств, стараясь внушить, что только сумма частей даёт понимание целого. Помню, в те времена я не слишком-то задумывался о сути впитываемого душой и телом учения. Просто затверживал. А главное, привыкал к непонятному, но, надо сказать, не вызывающему противоречия знанию. Ничто внутри меня не бунтовало и не порывалось осыпать наставников вопросами или упрямо отказываться от усвоения уроков. Может быть, именно в те дни я упустил нить своей жизни из собственных рук, и всё же многократные занудные повторения позднее не раз помогли мне остаться в живых, поэтому были признаны полезными. А время, потраченное на них, язык не поворачивался назвать потерянным.
Ты должен увидеть, услышать, почувствовать и только потом, сложив воедино полученные твоими плотью и духом сведения, принимать решения. Да, звучит длинно и неуклюже, но на практике, когда проделываешь заученные упражнения в тысячный раз, всё происходит так быстро, что кажется: никаких ступенек не было и ты сразу перешагнул через нужный порог.
Вот и сейчас мгновение, небрежно увернувшееся от яркого света осознания, заставило вспомнить давнюю науку. Слова Кифа сопровождались, как водится, и изображением, но даже оттенков тона, которым были произнесены, хватило мне для того, чтобы войти в обстоятельства, а потом глубоко и серьёзно задуматься.
Услышано было много всего. Безразличие, правда, тщательно выпестованное, а не искреннее. Страх, вызванный то ли знанием, то ли полным непониманием потаённой сути происходящего. Стыд, родившийся не здесь и не сейчас, но почему-то пробудившийся ото сна. И, что любопытно, увиденное вполне соответствовало услышанному, а значит, требовало усиленного внимания.
Женщина из Цепи одушевления и вправду относилась к своей спутнице как к некоему предмету, необходимому для совершения определённого деяния, но не имеющему собственных желаний и мнений. Впрочем, та и не выглядела разумной или хотя бы осознающей, что происходит, зато слепо и мгновенно повиновалась приказам. Однако гораздо занимательнее было другое. Ни от кого не убыло бы, если бы девушку закутали в мантию, потому что погоды, конечно, весенние, однако в сырых коридорах Наблюдательного дома время года почти всегда одно, и не слишком уютное. А что я увидел? Полное пренебрежение здравием и прочими нуждами худышки. Это могло означать лишь одну-единственную вещь: безвольная девица не просто предмет, а предмет расходный. Что-то вроде того же бракка, оказывающегося на помойке, когда руки хозяина больше не могут его держать.
Обстоятельства коконом обернулись вокруг, туго спеленали, вдавились в то, что называется душой, а потом разорвали объятия, производя на свет вопрос:
— Это опасно?
Киф, уже повернувшийся, чтобы догонять далеко ушедшую по коридору процессию, заметно напрягся, но не решился сбежать от ответа. Пусть и невнятного: