щади находился также большой трактир с постоялым двором.
Но майор прошел мимо него. За десять домов от трактира имелось другое заведение подобного рода, гораздо меньше и уютней — пивная Греты Эберхард, уроженки Вены. Цены у нее отличались в лучшую сторону от трактирных, а пиво — особой густотой и крепостью. Кроме того, Клебека как истинного ценителя женской красоты привлекала сама хозяйка. По обыкновению она же и пребывала за стойкой, с разными шутками-прибаутками отпуская посетителям пиво, вино, немудреную закуску вроде соленых сухариков, запеченного картофеля и моравских колбасок.
Первый приступ этой крепости бравый майор осуществил с солдатской прямотой. Он предложил молодой женщине провести с ним ночь. Цену Клебек назначил в три дуката — стандартный гонорар венских уличных проституток. Грета ответила, что не занимается таким ремеслом, а только торгует спиртными напитками распивочно и на вынос. Денег на жизнь хватает, подработка ей не нужна.
Леонард удивился: как может простолюдинка отказать дворянину, если он обратил на нее внимание? Командир батальона решил применить обходный маневр. Улучив момент, когда трактирщица собирала грязные кружки на столах, он подошел к ней сзади, обнял и руками сжал ее груди. В ответ он получил не по-женски сильную пощечину. Более того, небритый хромой мужик в потертой жилетке, починявший разломанный стул, вдруг очутился рядом с ним и, поигрывая молотком, спросил, что угодно господину офицеру.
Этот вопрос не понравился майору. Да и молоток был тяжелый, с длинной ручкой. Холодные голубые глаза мужика смотрели на него с прищуром, точно прицеливаясь. Клебек счел за благо отступить на исходные позиции и более тщательно подготовиться к новому штурму. Для этого требовалась разведка. Леонард стал регулярно посещать заведение Греты. Она как ни в чем не бывало улыбалась постоянному посетителю. Заказывал он обычно одну рюмку вина или одну кружку пива и не покидал наблюдательного пункта до вечера.
Вскоре картина прояснилась.
В пивную часто заходили местные жители, офицеры его собственного батальона, а также и чиновники Министерства иностранных дел. С одним из них — канцеляристом Кропачеком — Грету явно связывали какие-то особые отношения. Он обедал здесь каждый день, и ему подавали не только моравские колбаски, порядком осточертевшие майору, но и другие блюда, в меню заведения не состоявшие: суп, жаркое, компот.
Майор не раз видел, как Кропачек вместе с Гретой поднимался прямо из зала по винтовой деревянной лестнице на второй этаж. Очевидно, там и происходило то, в чем прелестная трактирщица отказывала командиру батальона. Потому он негодовал, как может негодовать человек гордый и оскорбленный до глубины души.
Между тем жил канцелярист в лагере австрийского батальона в отдельной палатке, рано вставал и отправлялся на службу, возвращался с нее всегда часов в пять-шесть вечера. Он не пил, не курил, не буянил. Он ни на йоту не отступал от военного распорядка, с майором держался подчеркнуто уважительно, с другими офицерами разговаривал мало. Короче говоря, прицепиться тут было абсолютно не к чему.
В конце концов, Клебек, имея в виду его неказистую внешность и привычки мелкого чиновника, предположил, будто Кропачек и Грета Эберхард могут быть просто родственниками. Никаких сердечных чувств они на людях не проявляли, всегда разговаривали ровно, порой — даже слишком деловито, словно их объединяла какая-то тайна. О тайнах трактирщиков Леонард догадывался: они обсчитывают клиентов, разбавляют пиво, подают вчерашние блюда как свежие, приготовленные десять минут назад.
У него оставался единственный путь — ухаживать за дамой сердца изо дня в день, настойчиво и нагло. В сущности, караулить ее, подобно охотнику, сидящему в засаде на редкого зверя. Рано или поздно, но она расслабится, допустит ошибку, совершит опрометчивый шаг. Он будет рядом и немедленно воспользуется этим. Где это произойдет, майор пока не знал. Может быть, в пивной, может быть, за ее пределами. Рейхенбах — поселение немаленькое. Его окружают поля и зеленая роща, сквозь которую, звеня по камням, пробивается ручей.
Леонард Клебек еще увидит Грету обнаженной, растерянной, беспрекословно подчиняющейся желаниям мужчины. Все бабы таковы. Господь Бог создал их для одной роли: зачатия, вынашивания и рождения детей. Вот что крепко сидит у них в голове. Все остальное — лукавые домыслы философов, особенно расплодившихся в XVIII столетии. Кто-то даже назвал его «веком Просвещения». Женщинам просвещение приносит только вред. Потому майор с удовольствием поставил бы мерзкого щелкопера к стенке и отдал своим солдатам приказ: «П-ли!»…
Флора про себя решила, что период адаптации в Рейхенбахе они прошли быстро и успешно.
Действительно, прибыв в деревню почти одновременно с австрийским батальоном и делегацией МИДа, команда Аржановой сумела арендовать подходящий двухэтажный дом недалеко от базарной площади и переоборудовать первый этаж под пивной зал. За один день Николай, сержант Ермилов и Якоб-Георг фон Рейнеке, не погнушавшийся черной работой, сколотили стойку и подставки для бочек. Многое, естественно, они привезли с собой, ибо краткосрочные курсы, пройденные у толстяка Иоханнеса в «Menschen guten Willes», принесли Анастасии пользу.
Уж так случилось, что пруссаки заняли деревенский трактир, который почему-то назывался «Гнутая подкова». Во избежание ссор, драк и прочих столкновений между непримиримыми противниками руководитель австрийской делегации Готлиб Шпильманн рекомендовал своим подчиненным посещать только пивную Греты Эберхард. Правда, в ней бывало тесновато, особенно — во второй половине дня. Но это неудобство искупала красота и приветливость хозяйки, а также — отличное чешское пиво, вкус которого не шел ни в какое сравнение с местным.
Заведение они закрывали в девятом часу вечера, когда на улице темнело. Затем садились на кухне тесным кружком, чтобы выпить чаю. Рисковали сильно: наглухо закрыв двери и ставни на окнах, вполголоса обсуждали по-русски события минувшего дня. Николай и Якоб-Георг обычно разъезжали по окрестным селам якобы для закупки провизии, но на самом деле — для разведки. Сержант Ермилов в качестве вышибалы наблюдал за посетителями и охранял пивную. Глафира суетилась на кухне, управляя нанятыми кухаркой и посудомойкой. Они рассказывали друг другу обо всем увиденном и услышанном в пивной, вокруг нее, в Рейхенбахе, на ближайших дорогах.
Аржанова молча выслушивала сообщения. Неимоверная усталость наваливалась на нее, как камень, после дня, проведенного за пивной стойкой. Она и не подозревала, что новая роль окажется столь трудной и, можно сказать, невыносимой. Восемь часов подряд быть на людях, в постоянном общении с ними, с улыбкой на устах, но всегда настороже, поскольку кретины, подобные майору Клебеку, не спускают с нее глаз и ждут какой-нибудь ее ошибки.
Ей-богу, гораздо легче скакать по пыльным крымским дорогам и перестреливаться с очумелыми татарами, плыть по бушующему Черному морю на утлом купеческом суденышке, под взрывы минных подземных галерей идти на штурм неприступной крепости. Легче тем, что сначала смерть как будто пристально заглядывает тебе в глаза, а потом отступает. Тогда приходит чувство победы, освобождения, бешеной радости.
Глафира, заварив чай и разлив его по чашкам, поставила на стол горшочек с медом, молочник и блюдо с пирогом, нарезанным квадратными кусками. Анастасия всегда пила очень горячий чай с медом и молоком, чтобы заснуть побыстрее. «Немец» заботливо придвинул к ней горшочек, до краев наполненный золотистой, густой, тягучей жидкостью. Он видел, что курская дворянка все еще находится там, за стойкой, у темных бочек с кранами, и никак не может стряхнуть с себя это наваждение.
— А не уронить ли на голову Леонарда Клебека бревно? — спросил надворный советник. — Чисто случайно, конечно. Якобы оно скатилось с нашей крыши…
— Да запросто, ваше высокоблагородие! — поддержал его Ермилов, выбрав самый большой кусок пирога.
— Не подходит! — возразил Николай. — Свалится он возле нашего дома, начнутся расспросы, то да се. Предлагаю засаду на дороге и пулю прямо в ягодицу, либо левую, либо правую. На ваш, матушка барыня, выбор.
Анастасия невольно улыбнулась. В жизненных принципах меткого стрелка произошли некоторые изменения, связанные, вероятно, с длительной беззаботной жизнью в Вене. Раньше он стрелял только в переносицу или в висок, то есть поражал противника насмерть и сразу. Сейчас предлагал более гуманный вариант, оставляя австрийцу жизнь, очевидно, в целях конспирации.
— Друзья мои, давайте не будем трогать майора! — она обвела повеселевшим взглядом добрых своих сотрудников. — Пусть он продолжает свои ухаживания и наблюдения. Это — испытание, его надо вытерпеть… Да, сжав зубы, терпеть и ждать, пока господин Кропачек не принесет что-нибудь по-настоящему ценное…
Она отлично знала, что происходит на международной конференции. Дела там обстояли далеко не блестяще. Во-первых, прусский король Фридрих-Вильгельм Второй, наконец-то почуяв недоброе, попытался под разными предлогами не пропустить в Рейхенбах английского и голландского послов и фактически арестовал их в столице Силезии, Бреславле. После решительного протеста Великобритании послов все-таки пропустили. Во-вторых, на первых же заседаниях намерения премьер-министра Уильяма Питта-младшего были продекларированы с полной откровенностью и вызвали шок у дипломатов Австрии и Пруссии: никаких территориальных приобретений ни для одной из сторон!
По замыслу островитян, Священной Римской империи следовало немедленно заключить мир с Турцией на основе восстановления строгого «status quo», то есть в прежних границах, отдав османам завоеванный у них в 1789 году Белград. Ни Австрия, ни Пруссия не получат английской поддержки, если начнут военные действия друг против друга. Максимум на что может рассчитывать император Леопольд Второй — это помощь в восстановлении власти Габсбургов в Бельгии, охваченной революцией.