Мирко боролся со своими чувствами, когда Леон внезапно изменился. Глаза у него засияли, и вскоре все лицо осветилось улыбкой навстречу Мирко. У него были глаза Даники и ее рот. И ямочки на щеках. Мальчишка унаследовал от отца фигуру, но выражение лица было мамино.
Мирко невольно улыбнулся в ответ и рассмеялся. Он тут же почувствовал руку Даники у себя на шее. Она подержала руку так, и Мирко почувствовал ее шевеление, словно она поглаживает его. Кажется, легонько похлопывает. Что бы это ни было, у него волоски на шее встали дыбом, и он надеялся, что она не почувствует этого ладонью.
– Спасибо, – прошептала она. – Я скоро вернусь. Можешь положить его в кроватку… или на пол… только имей в виду, что он уже сам умеет вставать. Он очень сильный. Уже вырос из колыбельки. Надо сделать ему кровать с решеткой.
Даника, не оглядываясь, вышла из комнаты, а Мирко покосился ей вслед, как столько раз прежде. Он не мог отвести глаз от ее бедер, когда она шла. Они так удивительно покачивались.
Ее сын улыбался ему без остановки. Леон поднял руку к его лицу, и Мирко сначала испуганно отшатнулся. Потом он ощутил, как мягкая детская ручка нежно гладит его по щеке, и у него засосало в животе.
– Привет, дружок, – прошептал он мальчику.
Леон с бульканьем засмеялся в ответ. Он засмотрелся на Мирко с выражением, напоминавшим восхищение, продолжая рукой ощупывать лицо и шею. И еще усы, их особенно тщательно. Глаза мальчика сияли, ямочки плясали на щеках и придавали ему удивительную живость. А потом он вдруг потянулся вперед и доверчиво прижался к груди Мирко. Его дыхание выровнялось, и он вскоре уснул.
Мирко испытал непривычную и совершенно неожиданную радость.
В последующее время Даника много раз просила Мирко помочь с Леоном, и он, не раздумывая, соглашался. Еще он стал придумывать всевозможные поводы вернуться к дому, пока Карл работал в поле. Часто у него появлялось ощущение, что Даника следит за ним в окно, потому что едва он подходил ко двору, как она уже стояла в дверях и звала его. Мирко замечал изменения в ее лице. Она светилась, завидев его. Причина была скорее в перспективе такой желанной передышки от Леона, чем в радости от короткой встречи с Мирко, – он это понимал. Тем не менее для него это было счастьем.
Судя по всему, для Леона Мирко тоже что-то значил. По крайней мере, тот всегда издавал короткий торжествующий крик и протягивал вперед руки, как только замечал юношу. Эта неприкрытая преданность пронзала Мирко в самое сердце, и с каждым разом он все сильнее привязывался к малышу. Во время игры с Леоном или убаюкивания младенца он на мгновение мог позабыть все на свете. Даже Данику.
– Он не хочет отпускать тебя, – сказала она однажды, когда Мирко собрался передать Леона. Она опять ходила в комнату позади хлева. Говорила, что там спокойно.
Леон уставился на Мирко, вцепившись в его рукав, и над чем-то засмеялся. Может, над тем, как у Мирко раскраснелись щеки. Жар прилил к лицу, пока он пытался ослабить хватку малыша. Силился вывернуться из детских пальчиков чуть ли не рывком, но Леон не выказывал признаков боли, скорее наоборот.
– Похоже на то, – согласился Мирко, стараясь скрыть свои усилия. Леон очень быстро набирал вес, и его стало тяжело держать, но раз у Даники с этим трудностей не было, Мирко тоже не подавал виду. Она, должно быть, очень сильная женщина, думал он. Еще сильнее его мамы.
– Спасибо за помощь, – прошептала Даника, поудобнее перехватывая Леона. – Иди в амбар, приведи в порядок сбрую, пока Карл не вернулся.
Мирко кивнул, быстро улыбнулся ей, повернулся спиной и попробовал быстрыми шагами пересечь двор. У него никак не получался естественный темп. Так часто бывало, когда она рядом. Тело не слушалось. Сейчас он надеялся только дойти до амбара, не споткнувшись о собственные бессильные ноги.
Он чувствовал на себе ее взгляд.
И она это отлично знала.
Карл иногда удивлялся, что Мирко много убирался в постройках, вместо того чтобы проводить время в полях. Это казалось Карлу ненужным, ведь он отлично справлялся в одиночку. Мирко уже давно чувствовал, что отцу семейства не терпится от него избавиться. Да-ника в свою очередь просила Мирко делать вид, что он помогает справиться с другими задачами на ферме. Того, что он присматривает за Леоном, Карл не поймет, считала она.
– Он думает иначе, чем мы с тобой, Мирко.
Мы с тобой.
Мирко не совсем понимал свое положение. В конце концов, его всегда учили не врать, и тем неприятнее было все глубже зарываться в ложь.
Он успокаивал себя тем, что девятая заповедь относится к самым невинным, и раз Даника просит именно его… Бог его простит. Насчет матери он не был так уверен. Она всегда много внимания уделяла тому, как важно соблюдать десять заповедей, и не ленилась часто про них напоминать.
Больше всего он боялся реакции Карла, если тот когда-нибудь обнаружит сокрытое. Хоть рабочий и выглядел угрожающе, Мирко он никогда не казался опасным. В последнее время на Карла находила угрюмость, с которой было сложно справляться. Еще от него исходил запах алкоголя, которого раньше не было, – по крайней мере, не так часто. Нельзя знать наверняка, что может произойти, если его разозлить, особенно пьяного.
«Нальешь самогон на израненную душу, получишь дьявола», – сказала как-то мама Мирко. В то время по округе ходили слухи о виноградаре, который застрелил брата и жену. Крестьянин тот был пьян в стельку, когда это сделал. А его жена уже давно крутила шашни со свекром.
Еще одна мысль беспокоила Мирко. Мысль о том, что Карл может быть жестоким по отношению к Данике, когда они остаются наедине. Он никогда не забывал то утро, когда великан вернулся на ферму после исчезновения и набросился на Данику в поле, без предупреждения, как какое-то животное. Она так громко кричала – явно от боли.
А может, это все же было что-то еще. Мирко сомневался.
Она ведь вышла замуж за этого человека.
Каждый раз, когда воспоминание об этом эпизоде в поле всплывало в голове у Мирко, все тело напрягалось от злости и раскаяния. Он часто представлял себе, что следовало сделать в тот день, вместо того чтобы просто стоять на месте в оцепенении. В моменты наибольшего возбуждения он представлял себе, как рванул вперед, поднял Карла за подбородок и одним дерзким ударом убрал его из их жизни.
Если бы только не шестая заповедь[4]и еще не то, что Мирко по природе не был жесток. Он не мог никого убить, даже Карла. Мог только послать к черту. И возжелать его жену.
Естественно, он не осмелился спрашивать Данику, что на самом деле происходило между ней и Карлом. Но его беспокоила ее усталость. По глазам было видно, что она не высыпалась, хотя изо всех сил старалась это скрыть. У Мирко все время складывалось впечатление, что она истерзана и физически, и морально. Было трудно определить, в какой степени виноват Карл, а в какой – Леон. На какую-то долю действительно был виноват ребенок. Но Мирко хотелось, чтобы Карл был повинен в ее несчастье и синяках, тогда бы у него была весомая причина ненавидеть этого мужчину. Леона он ненавидеть не мог. Младенец не знал, что творил, когда слишком сильно сжимал ладошки. Он вырастет и научится.
Мирко старался не обращать внимания на то, что от Даники тоже могло иногда пахнуть, когда она возвращалась из комнаты за хлевом. Пахнуть настойкой.
Как-то утром он зашел к ней в комнату и увидел ее в кресле со спящим Леоном на груди. Она сама просила Мирко прийти, как только он закончит с животными.
Карл уехал на рынок.
Даника сидела выпрямившись, но подбородок упал на грудь, дышала она ровно. Уснула. Щекой Леон прильнул к ее платью. Мать и сын слегка улыбались во сне, абсолютно одинаково. Мирко готов был расплакаться. Так и должно быть. Так его сестры сидели со своими младенцами, пока не переехали с мужьями и детьми.
Он понаблюдал за Даникой и Леоном. Сначала смотрел на их спящие лица, потом на ее голые ноги: как они выглядывали из-под платья, симметрично стояли на полу, немного вывернутые, словно наблюдали друг за другом сквозь облако пыли. Ноги тоже усталые, тоже немытые. Но красивые. Ему захотелось встать на колени и дотронуться до них. Понюхать. Это его напугало. Раньше ему никогда не хотелось нюхать чужие ноги.
Мирко почувствовал напряжение внизу живота. В последнее время такое часто происходило, и при возможности он отыскивал место, где мог без наблюдателей снять напряжение. Старший брат Мирко как-то показал ему, как это сделать. Говорил, все мальчишки так делают. Брат научился у друга. Главное, сказал он, следить, чтобы его не обнаружили. Особенно мама. Это смерть. Она этого никогда не простит.
Мирко захотелось сделать это прямо сейчас.
И ему тут же стало стыдно. Разве это уместно рядом с чем-то настолько невинным, как спящая мать и ее младенец? Но вид голых ног вызвал в нем желание. И еще мысль о спрятанных под платьем грудях. Мечта поцеловать ее обнаженную кожу, попробовать ее. Мысли о сосках. О том, как этот маленький красный шарик будет ощущаться на языке. Он заметил, что сосок может меняться. Разбухать и съеживаться.
Он рвался из себя.
Мирко прокрался наружу, в укромное место за амбаром и курятником. Там он стянул штаны и ухватился за напряженную плоть. Ему пришлось прикусить губы, чтобы не застонать в голос.
Несколько кур остановились и удивленно поглядели, а потом с квохтанием удалились в лучах утреннего солнца.
О прикосновениях
Если не считать старушки, которая шьет рубашки, и Мирко, ко мне никто не прикасается. Иногда находится какой-нибудь паренек и пытается взять меня за плечо или за другую часть тела, но Мирко просит их отстать.
Если такое происходит, когда Мирко нет рядом, я должен постараться уйти, этому он меня научил. Если не получается, я должен стоять, опустив руки. Главное – ничего не делать.
Однажды меня кто-то ударил. Не поверишь, взял и ударил, хотя я ему ничего не сделал! Кулаком в живот. Бум! Он даже не злился, потому что потом улыбнулся и потер руку. Удивительно.