Мирко понятия не имел, что его мама стоит по другую сторону двери, когда в бог знает который раз открывал маленький серебряный медальон Даники и клал его на простыню рядом с подушкой. На ночном столике горела керосиновая лампа, чтобы он мог разглядеть улыбающиеся лица Даники и Леона в маленьких овальных рамках. Мирко торопливо прикрыл лицо Леона кусочком ткани. Он вырезал его точно по размеру медальона.
Сейчас он хотел видеть только Данику.
Он делал так уже не раз. Всегда с предельной осторожностью, всегда с тряпочкой, которую прятал под кроватью и споласкивал, когда никто не видел. Теперь только так получалось засыпать. И он этим занялся. Бесшумно. Почти. Без единого звука он все же не мог, но родители спали в комнате на другом конце дома, так что тихий стон облегчения его не выдал бы. К тому же тяжелое дыхание матери стало настолько заметным, что он слышал ее издалека. Мирко не знал, на что способны матери, если у них возникло предчувствие какой-то угрозы их малышу.
В худший момент, какой только можно придумать, она ворвалась в комнату. Нависла над ним огромным тяжелым зверем. Мирко издал тихий испуганный писк, дикими глазами посмотрел на маму и натянул одеяло, словно это могло защитить его от опасности. Руки лихорадочно пытались незаметно спрятать влажное свидетельство под простыней, но бесполезно. Его взяли с поличным в самый приятный и постыдный момент. Но это еще не самое худшее. Хуже всего то, что медальон упал на пол. Он слышал тихое звяканье серебра, ударившегося об дерево.
– Мирко.
Больше его мать ничего не сказала. Она просто стояла и ждала, не двигаясь, пока он не высунул голову из-под одеяла и не посмотрел на нее, ощущая, как кровь бешено колотится во всем теле.
– Я… я как раз… собирался спать, но…
– Замолчи.
Маме пришлось опереться рукой о кровать, чтобы нагнуться за медальоном. Мирко видел, что он лежал открытый, фотографиями вниз. Кусочек ткани, скрывавший Леона, свалился и лежал в стороне. Мама хватала ртом воздух. Казалось, в ее широком горле остался крошечный просвет с маленьким свистком. Она взяла медальон и выпрямилась с большим трудом, точно крошечное украшение весило целую тонну. Только поднявшись, она посмотрела, что у нее в руке. Тело содрогнулось. Она покачала головой. Не быстро, как обычно, если ей что-то не нравилось, а медленно, до ужаса медленно, словно мысли текли с меньшей скоростью, и она сосредотачивалась на каждой.
Мирко не мог оторвать глаз от любимой мамы, которая сейчас пугала его больше всего остального в мире. Он тоже едва мог вдохнуть. Час настал. Смерть.
– Спокойной ночи, Мирко.
Больше она ничего не сказала. Ушла вместе с медальоном. А Мирко не мог уснуть, плакал и ненавидел себя за свою греховность и неосторожность. Он не мог рассказать всей правды. Он должен был объясниться перед матерью, что просто нашел медальон и собирался вернуть на следующий день.
То есть соврать.
Но еще была похоть. Десятая заповедь. Она знала, она же все видела. Мама никогда не простит ему запретных чувств к замужней женщине. Взрослой женщине, да еще и соседке. Хуже и быть не могло.
Мирко уже не чувствовал себя ни мужчиной, ни «запасным отцом». Он скукожился внутри своей слишком маленькой мальчишеской шкурки и проплакал всю ночь. Мама слышала это из коридора, когда вставала размять больную спину. Только с первыми петухами Мирко наконец погрузился в тяжелый смертеподобный сон и проспал до полудня.
Разбудил его отец.
– Приходи на кухню, парень.
Знакомая теплая рука похлопала его по плечу. Потом он вышел из комнаты. С кухни доносился разговор.
Мирко растерянно протер глаза, удивляясь, как они опухли. Еще он удивлялся дневному свету в комнате. Потом он все вспомнил, и на него накатила тяжелая непроглядная темнота.
Коридор показался длиннее обычного. Мирко узнал голоса из кухни и должен был удивиться, но какое-то отупляющее оцепенение не дало.
– Вот и он, – сказал старший брат Даники, когда Мирко появился в дверях. – Нам надо обсудить с тобой кое-что важное.
Йован улыбался. Рядом с ним сидела жена и улыбалась еще шире. На голове у нее была ее крошечная шляпка, а палец она прятала под столом.
На столе стояли кофейные чашки и блюдечки. Парадный сервиз. На блюдечках остались крошки от пирога. На одном пирог был нетронут. На мамином.
Мирко взглянул на родителей, которые сидели рядышком на скамье. Оба одновременно повернули головы, чтобы посмотреть на него. Они выглядели грустными.
– Иди, садись, – сказал отец и указал на место с конца длинного стола. Мирко осторожно сел и не знал, куда смотреть. Отец первым взял слово: – На брата Да-ники произвело большое впечатление, что ты умеешь делать руками.
При этих словах Мирко посмотрел на мать, и она посмотрела на него в ответ непонятным взглядом, приятным его не назовешь. Он светился укором, но там было и что-то еще. Может, печаль.
Он торопливо отвел глаза.
– Да. Мирко, я же видел, как ты работал вчера за верстаком, – голос у Йована звучал весело и воодушевленно. – У тебя явный талант к ремеслу, и мне кажется, у тебя легкий нрав. Твой отец рассказал, что ты всегда хорошо и прилежно учился в школе. Я уже некоторое время искал кого-то, похожего на тебя.
– Искал?
Мирко растерянно посмотрел на Йована, потом на его жену, которая вытянула шею и напряженно улыбалась, словно пыталась подманить чужую собаку.
– Вот именно, мой мальчик. Я договорился с твоими родителями, что ты поедешь со мной и Агатой в Америку.
Отчего-то жена хлопнула в ладоши, а потом тихонько взвизгнула, видимо, из-за пальца.
Мирко взглянул на родителей.
Отец напряженно улыбнулся и кивнул.
– Да, нам с мамой кажется, тебе стоит уехать, – сказал он. – Мы понимаем, что это как снег на голову. Для нас тоже. Но мы хотим попросить тебя решиться, Мирко. Второго шанса у тебя не будет.
Когда отец так говорил, выбора у Мирко не оставалось. Он поедет в Америку.
На душе появился огромный камень, почти что гора.
– Это сказка! – снова заговорил Йован. – Тебе там очень понравится. У нас большой дом, много места, ты сможешь работать в мастерской и, может, путешествовать со мной и продавать манекены. Обещаю тебе хорошую зарплату. Людям работящим, надежным и обязательным платят хорошо. А ты такой, я это знаю.
Данику никто не упомянул, Мирко не осмелился.
Когда Йован и Агата вернулись в отель, Мирко начал паковать вещи. Вошел отец. Мирко стоял у окна, в глубоком отчаянии от того, что придется уехать далеко от всего дорогого в его жизни.
Отец сел на кровать, где раньше спал брат Мирко.
– Я должен кое-что тебе объяснить, мой мальчик. Дело не в том, что мы хотим от тебя избавиться, – голос у него был глубокий и грустный, а мягкие глаза очень ясные. – Присядь-ка, сын.
Мирко сел на кровать напротив.
– Пожалуйста, не переживай из-за того, что я сейчас расскажу. Мы со всем справимся. Но у твоей мамы сейчас не очень со здоровьем. У нее мало сил, и она хуже со всем справляется. Она не хочет признаваться, ну, ты ее знаешь.
Мирко кивнул, но папа этого не заметил. Он вытянул руки и не отрывал взгляда от ладоней. Медленно шевелил пальцами, словно сжимал что-то.
– Я почти со всем справляюсь пока что, – продолжил он. – Но я тоже старею. Руки уже не те, иногда болят. Повторю, тебе незачем об этом беспокоиться. Мы справляемся. Но мы уже не можем делать столько же, сколько раньше. Поэтому мы недавно договорились с близнецами с соседней фермы, у них есть машины и все такое. Они с удовольствием будут обрабатывать наши поля, которые примыкают к их земле, и помогут с животными. Это облегчит наше бремя, Мирко. Это не бесплатно, конечно, придется им приплачивать.
Он выдержал паузу, не отводя взгляда от рук.
– У твоих братьев и сестер свои дела. Брат всегда чем-то занят, да он и не крестьянин, не для этого он создан. Зато отличный кузнец. У сестер с мужьями тоже дел хватает, к тому же они далеко.
Он покосился на Мирко.
– А разве я не могу? Я очень хочу.
– Я знаю, мальчик мой. Но… твоя мама считает, что тебе лучше уехать отсюда. Она беспокоится. Ты слишком привязался к дому. И к… ну, ты знаешь. К ней. И к ее сыну.
Он умолк.
В пристройке снаружи мама Мирко стирала, до завтра все должно высохнуть.
– Это не здоровое отношение, Мирко. Мы не хотим проблем с соседями. Особенно с Карлом.
Мирко смотрел в пол. Сердце, казалось, превратилось в узел, который завязывался все туже. Оно ворочалось больше, чем билось.
– Я не понимаю. Я же не смогу помогать оттуда, – сказал он.
– На самом деле сможешь, Мирко. Там ты будешь неплохо зарабатывать, и раз в два месяца сможешь отправлять нам часть денег. Мы уже договорились обо всем с братом Даники. Тогда у нас все получится. Это только на время, мальчик мой. Пара лет, думаю, может, чуть больше, как Йован скажет. Мама сможет восстановиться в тишине и покое, я буду работать поменьше. А ты посмотришь мир и забудешь… все остальное. А потом вернешься и как раз будешь готов принять ферму.
– Но папа… Сын Даники. Леон. Кажется, я ему нужен. И мне кажется, что она…
– Забудь их обоих, Мирко.
– Но мальчик…
– Хватит, Мирко. Тебе нельзя о них думать. Говорят, мальчик не совсем здоров. Что-то в нем есть ненормальное, считает мама. Наш медник как-то рассказывал ей, что видел, как мальчик поднимал на вытянутых руках два тяжеленных медных подсвечника, пока Даника выбирала пуговицы. Это против природы. Наверняка она не случайно перестала показываться с ребенком на людях.
– Но…
– Хватит!
Отец Мирко редко повышал голос. Это звучало неправильно. Обычно кричала его жена. Он слегка оттянул подтяжки скрюченными пальцами, и Мирко видел, что ему надо собраться с духом.
– И еще, Мирко. Слушай внимательно, это очень важно. По крайней мере, для твоей мамы. Она видела кое-что ночью.
Мирко в ужасе и не без стыда посмотрел на отца. Тот все понял.
– Нет, не это. Не тебя. Ей было видение, настоящее видение. Она видела Господа.