– Чего он? – выдохнул Радим.
– В стороны велит раздаться. По право и лево стать, – ответил Парамон тихо.
Радим сглотнул, кивнул, перехватил удобнее топор и заплевал от ворожбы и тёмных богов. Заплевали и остальные. Один из урман суеверно схватился за медную подвеску на шее.
Неждан, словно и не слыша ничего, быстро двинулся вперёд. Подлесок редел, будто специально вырубленный. Удары в бубен загремели выпуклее, голос, им вторивший, отделился от лесных звуков, и запах въевшейся в землю, давно и недавно пролитой крови стал тяжелее. Послышался ещё крик, подстегнул Неждана перейти на бег.
Он выскочил на круглую поляну, прямо в синий жирный дым тлеющего перед чёрным идолом костра. Из горла сам собой вырвался рёв. На поляне встрепенулись люди. Человек пять детей, сбитые в кучу отдельно от воющих баб, заплакали громче. Волхвы в белых рубахах, поверх которых бурели звериные шкуры, повернули головы в страшных, вырезанных из коры и кожи личинах.
Неждан опять заревел, завыл на тот страх, что пропитал здесь каждую пядь, сочился с деревьев и исторгался костром, как дым.
За деревьями, растянувшись от Ингвара, от сжавшего за его спиной сулицу купца, слева и справа затопталась обозная стража, не в силах переступить невидимую черту, проведённую суеверным ужасом, не в силах вбежать на поляну, словно ужас тут был густ, непрохож, как трясина. Урмане переглянулись.
– Seiðr[57], – пробормотал один из них и опять схватился за подвесок на шее.
Ингвар сжал губы, на побледневший гладко-каменный выпуклый лоб легла складка.
А Неждан, продолжая выть и реветь, ринулся к огню. За идолом мелькнула отороченная лисой остроконечная шапка, навстречу бросились люди в шкурах. Один оттолкнул стоявшую перед ним на коленях бабу с растрёпанными волосами, поднял посох с детским черепом и, шипя, цокая по-мерянски, наставил Неждану в лицо. За кустами топталась обозная стража, дробно сплёвывал, отступая, купец.
Брат Парамон встретился своими холодными, как северные воды, глазами со взглядом Ингвара, комкающего под усами губы и нервно перебирающего пальцами рукоять меча. Ингвар перемялся с ноги на ногу, сглотнул и отвёл взгляд.
Тогда Парамон отвернул от него рассечённое страшным шрамом лицо и, воздев двумя руками крест на посохе, шагнул на поляну.
– Псы! Псы! – загорланил вдруг рябой Радим и, сжимая до хруста топор, выскочил вслед за Парамоном.
Неждан с разгона уклонился от посоха, подрубил мечом бедро и, оказавшись за спиной оседающего и рычащего волхва, потянул его за шкуру назад, заваливая прямо на чадящие угли костровища. Баба завизжала тонко и дико. И от этого в Неждане сильнее забушевала ярость, наполняя синью голову, делая несокрушимыми, словно льдины в стужу, члены.
Справа наседал кто-то, Неждан отмахнулся мечом и перепрыгнул через угли ближе к идолу, из-за стволов полетел больше не пугающий свист, посыпались серые мужики.
И тут с другой стороны, собрав весь свой ужас в крик и рёв, выскочили на поляну ведомые Парамоном и без мысли орущим Радимом стражники. Урмане, выставив щиты, мерно двигались за Парамоном, так и держащим над головой крест. А Парамон вдруг перешёл на бег, за ним, так же вопя, побежал Радим, и, шипя и плюясь, вдруг ринулись на серых мужиков урмане. Ингвар с ходу отвёл щитом копьё, ударил по глазам мечом, не оборачиваясь, метнулся дальше. Следующий за ним урман добил топором в шею отпрянувшего мужика с залитым кровью лицом. Радим, вращая топором, налетел на здоровенного мерянина с дубиной, они сшиблись, разошлись, закружили. Один новгородец завалился набок, подтянул к животу колени и, хватая, словно прилаживая, торчащее из брюха древко сулицы, заскулил, выпуская по бороде струйку блевотины и крови. Бабы метнулись к детям, заголосили пуще. Владимирский старшина зарубил волхва, ещё один обозный запнулся, словно налетел на препону грудью, из которой теперь торчала чёрная короткая стрела. Купец тыкал из-за урманского щита сулицей и орал.
Крики, бабий вой, сеча и, главное, смерти, смерти поднимали внутри Неждана одну яростную волну за другой, кололи инеем изнутри затылок. Он ревел и выл на смерть, как волк, огрызаясь, воет на холод и стужу.
От идола, от черепов, обложивших его понизу кругом, густо воняло тлением. Весь пропитанный давно пролитой, сгнившей, а сейчас и свежей кровью, проковырянными глазами он безучастно глядел на побоище, но его вырубленный рот словно улыбался свершающимся здесь смертям и мукам.
На Неждана летел, выпучив глаза, мужик с дубиной. Отступив, Неждан забежал за истукана, споткнулся о детское тело с рассечённой грудью, вновь мелькнула отороченная лисой шапка. Неждан выскочил с другой стороны, со спины, и с двух рук, с приседом, как топор на колоду, выдыхая, обрушил меч сверху, у шеи. Меч легко и упруго развалил плечо, но застрял наискось в грудине. В воздух плеснула кровавая клякса. Неждан посунулся за увлёкшим меч тяжеленным дёргающимся телом и вдруг, не взглядом даже – звериным чутьём, ощутил опасность над собой.
Рыжий мех мелькнул перед глазами, мелькнули остроконечная шапка на фоне чёрных стволов, прозелень листвы, кусок неба с твёрдым, как яичная скорлупка, краем облака и длинный изогнутый блеск ножа над головой. Рука с ножом двигалась медленно, будто время загустело и стало как мёд. Быстро жили только зелёные беспощадные, как змеи, глаза напавшего.
Неждан отпустил так и не пожелавший оставить свою жертву меч, извернулся, перехватил левой руку с блестящим клинком, его опрокинуло на спину всем весом нападающего. Быстрые зелёные глаза приблизились, упёрлись в ледяную синь его взгляда и давили, давили! Прогибали, как не окрепший ещё лёд прогибает тяжесть. Надвинулась борода, тяжёлое дыхание, мех лисьей шапки. Уже двумя руками навалившись на рукоять, враг давил на нож, давил коленом в живот, глазами цвета лесной дикой зелени неотрывно глядел в очи, кривил красный рот под бородой и продвигал серый нож к горлу. И всё молча, неотвратимо.
Неждана затрясло от напряжения. На губах запузырилась пена, и синяя волна ледяного неистовства захлестнула полностью. Он перестал видеть, слышать, чувствовать спиной сырой холод земли. И усилие чувствовать перестал, его заколотило. Он резко дёрнулся в сторону, отвёл нож своей враз окаменевшей левой рукой и, ревя, правой вцепился в лицо, в зелёный глаз, вдавливая скрючившийся, как коготь, большой палец!
Лисья шапка дёрнулась назад, откинулась борода, отодвинулась. Неждан почти сел, разжал левую руку, и тут же ему остро, сначала ледяным, потом горячим и мокрым обожгло рёбра. Всё так же ревя, запуская глубже, глубже в глазницу свой скрюченный палец, несмотря на боль от скользнувшего по рёбрам ножа, Неждан левой схватил горло и комкал его вместе с бородой, хрипя и подминая под себя Лисью Шапку. Нож чиркнул ещё раз, по плечу, неглубоко, только пустил, словно обессилев, кровь. Под пальцем, до половины ушедшим в глазницу, лопнуло, стало тепло, будто он ткнул им во взбитое масло.
Сипло завыв, бросив нож, обеими руками Лисья Шапка вцепился Неждану в руку, силясь отвести её от лица, опрокинулся на спину. Неждан вскочил, ударил в дикой ярости ногой в рёбра. Двумя рывками выхватил застрявший в груди убитого татя меч и, ревя, занёс над скорченным своим врагом, зажимающим глазницу, из которой текла розовато-серая слизь. И вдруг отлетел назад, запнувшись об убитого, упал навзничь, приложившись спиной, а потом и головой о землю.
Брат Парамон, резко подскочив к взмахнувшему мечом Неждану, перехватив посох поперёк, толкнул им в плечо и, тут же перехватив обратно, прижал всем весом к земле сопящего и воющего человека в лисьей шапке, уткнув посох ему в живот. Неждан вскочил, зарычал. Урмане, все трое, как сговорившись, подбежав, выставили вперёд щиты, убрав, однако, своё окровавленное оружие за спину. Когда Неждан пошёл на них, глухо ворча и поводя мечом, слаженно отступили на шаг. Радим добил супротивника, подрубив тому колено, и сам, с окровавленным лицом, тяжело дыша, сидел рядом. Старшина владимирцев, прихрамывая, коротко сулицей добивал раненых. Купец оседлал волхва и тряс его, вцепившись в шкуру на груди. У волхва на седой голове, потерявшей страшную личину, запекалась, багровея, кровь. Волхв хакнул, глаза его закатились, челюсть съехала. Голосили над плачущими детьми бабы. Из стражи кто сидел, кто стоял над поверженными.
На Неждана вдруг накатила усталость. Жуткая нечеловеческая сила с той же мощью, что наполняла его руки неодолимой крепостью изнутри, вдруг придавила сверху так, что перед отступившими ещё на шаг урманами он осел, размазывая окровавленным рукавом пену по подбородку. Голова кружилась, бок жгло, и почему-то сама собой билась в бедре жила, сводило живот.
Словно сквозь туман, он видел, как, связав за спиной руки человеку в лисьей шапке, Парамон замотал ему розовую дыру на месте глаза какой-то тряпицей. Как оглушённого, водящего головой серого мужика допытывал купец. Слышал, как ревут дети и воет, воет бесконечно долго баба над детским тельцем.
Кто-то потянулся к мечу. Неждан, вздрогнув, потянул его на себя, сил на это едва хватило. Мягко, но настойчиво этот кто-то вынул меч из его руки, положил тут же, рядом, обнял сзади за плечи, и Неждан увидел седеющие концы рыжей бороды, шрам, глаза и почувствовал затылком простой деревянный крест.
Позже, когда Парамон прямо поверх рубахи обмотал ему бок, он сам встал и, пошатываясь, добрёл туда, где сидел на траве, ворочая глазами, рябой Радим. На его бороде затвердела кровь, рядом лежал, подрагивая, новгородский обозный и связанный уже и по ногам человек в лисьей шапке. Сквозь тряпицу на его глазу проступало розовое пятно, губы под усами сжались в белую ленту, но оставшийся зелёный глаз загорелся, когда брат Парамон с урманами и обозными завалили идола прямо в костровище.
– Под идолищем, в яме, в яме гляди! – суетился купец и, отпихивая ногой черепа, сам ножом принялся ковырять землю.
Тонкие губы Лисьей Шапки, не разжимаясь, изогнулись в кривой ухмылке.