Возница закивал, Неждан замолк.
– И что? – не выдержал Радим.
– Не из лесу, откуда ждём, обоз брать будут, – ответил наконец Неждан.
– Как не из лесу? – ещё сильнее вскинул брови Радим. – А откуда?
– Да что ты мелешь, возгря! – снова махнул купец рукой.
Неждан собрался было ответить, но его перебил поднявшийся на ноги Ингвар, которому брат Парамон перевёл Неждановы слова:
– þorp. Eg myndi gera petta [61].
– Что? – воззрился на него купец.
– Что он крячет-то? – заёрзал старшина.
– Говорит – деревня, он поступил бы так же, – перевёл Парамон.
– Что?! – теперь не выдержал Радим, брови которого, казалось, уже не могли взлететь выше.
– Говори далее, – велел Неждану Парамон.
Тот перемялся с ноги на ногу, почесал затылок и сказал:
– Они весь или малое селище возьмут на копьё и нас в нём ждать будут, когда остановимся коней поить или ночевать. Стало быть, это такое селище будет, вокруг которого по дороге на переход других весей нет.
Ингвар опять заговорил по-урмански.
– Что он опять стрекочет-то? – спросил Радим.
– То и без толмача ясно, – перебил старшина. – Эй, Сивко, – обратился он к вознице, – есть такая деревня, от которой на переход других селений нет?
Сивко опять закивал, тыкая себе в зипун скособоченную бороду.
– Так пройдём мимо! – всплеснул руками купец. – Возьмём запасу больше, коней в ручьях поить будем. А тати пусть сидят дожидаются…
– А не пройдёшь мимо, господине. – Возница встал и снял шапку с лысеющей головы. – На дороге то селище стоит, слева река и луговые низины.
Старшина с Радимом переглянулись, Радим сплюнул.
– Татям о том, что мы знаем, где они нас ждать будут, неведомо, – вдруг твёрдо сказал Неждан. – Потому мы идём в селище, ибо идём до конца. – И он ткнул пальцем в сторону воза, на котором связанный лежал Соловей.
Парамон переводил Ингвару, склонившему слегка вбок голову.
– А у хазар, говорят, кони добрые! – хохотнул Радим. – А возьмём себе коней-то! А, молодцы?
Обозная стража зашевелилась, скрипя кожаными ремнями. Ингвар шагнул к Неждану, положил руку на плечо и, повернув к свету костра, произнёс:
– Höfðinginn. Fólk mun fylgja þér [62].
Радим похохотал ещё, сверкнул глазами в отблесках огня, а потом склонился к Неждану и спросил:
– Только ты мне скажи, раз такой стомыслый, на кой хазарам тот Соловей? Клятва какая или что?..
Но вместо Неждана вдруг ответил купец:
– Серебро. Он им людей сколько лет сотнями продавал, а они перепродавали в трижды дороже. Нет торговли с большей выгодой. И знает он много. Полон с людьми в мешок не спрятать… По славянским землям похолопленных вели. С попустительства воевод, а может, и бояр. А коли он великому князю о них расскажет, сколько голов полетит?
– Так и кончим его! – рявкнул Радим.
– Он и для нас товар, – сказал купец, – на княжий двор.
Старшина шевельнулся и проворчал:
– Чего они его раньше не отбили?
– Пока до хазар в степь ближник добрался, пока всполошил их, пока обратно… А может, и через бояр на нас вышли. Да и хазарскими руками боярам дело сделать скрытнее… – ответил купец, почёсывая бородку.
– Вот псы! – плюнул Радим.
Старшина поводил шеей и сказал, глядя в огонь:
– Коли до Киева с ним доберёмся, нам тати с хазарами мёдом покажутся…
– А потому, – вступил Парамон, – беречь Соловья надо пуще. Он повод князю нам защиту дать.
– Радим, – поднял голову старшина, – браги дай. Осталось, поди?
Радим снял с плеча плоскую берестяную флягу, висевшую на шнуре через плечо, взболтал и передал старшине.
Позже, когда от костра осталась только россыпь мерцающих углей, бессильно спорящих с россыпями проступивших на небе звёзд, Неждан, укутавшись в старый плащ, прижав к себе меч, перед тем как залезть под воз, к сопящему уже Годинко, спросил Парамона:
– А что Ингвар мне сказал?
– Правду, – ответил брат Парамон.
Ехать, зная, что за тобой следят из-за деревьев недобрые глаза, было страшно. Годинко смотрел, как попутный народ, обычно прибивавшийся к обозу, словно чуя беду, таял. Как мужики договаривались о постое для своих семейств до следующего обоза с хозяевами на весях.
Только широкая, потная даже сквозь стёганку спина Радима, мерно качающаяся в седле, урмане в воняющих жиром кольчугах, над которыми вилась мошкара, и Неждан, прямой, холодный, как река весной, внушали спокойствие.
А вот сулица, которую косолапый Сивко впихнул в потные ладони, это спокойствие теперь разрушила. Древко не было гладким. Оструганная палка с гранёным наконечником легла в руку непривычно и села в душу как заноза, которую он однажды мальцом вонзил в ладонь, когда щепил лучину. И хорошо было, что есть рядом тёплое фырканье Нежданового коня, близость его босой ступни, засунутой в стремя, прежний щит лучника Девятко, простой, деревянный, свисающий с задней луки седла.
Владимирский старшина проехал от начала обоза, где ехали урмане, в конец, шипя возницам, чтоб не сбавляли шагу – деревня за перелеском.
– Ты конным бился? – спросил, повернувшись к Неждану, Радим.
Неждан помотал головой.
– Тогда копьё не бери. Хазарин на коне в поле копьём страшен и страшен из лука. Но если они нас в деревне стерегут, то не знаю, чего ждать-то…
– Смерти их жди, – ответил Неждан.
– Не страшишься? – спросил Годинко, задирая голову.
– За мной правда, чего страшиться? – ответил Неждан. – За мной будь. И щит возьмёшь. Только к себе не прижимай, если бить будут.
– Буду за тобой, – кивнул Годинко и сам удивился тому, что вдруг стал странно спокоен.
Старшина подъехал ближе и сказал:
– Урмане говорят, пока коней у колодца не распряжём, тати бить не будут.
Брат Парамон согласно кивнул и тут же спросил Неждана:
– А ты как бы поступил, будь на их месте?
– Так же, – проговорил Неждан, немного подумав.
Дорога обошла перелесок. Сочные даже в конце лета зелёные луговины расплескались широко и привольно. Блеснула река.
От лугов полого поднимались жёлтые нивы, одним краем упираясь в темнеющий зубчатый лес, а другим почти набегая на тын, огородивший высокие крыши, над которыми курились белые дымки.
– Жирна земля! – цокнул возница.
Годинко покосился на твёрдую дорогу и на синие васильки, густо росшие вдоль поспевающих хлебов. Над нивой, облитые солнцем, пересвистывались жаворонки.
– Тут они, – сказал вдруг Неждан и слез с коня.
– Почём знаешь? – спросил Радим.
– Чуешь? – выдохнул Годинко.
Неждан молча пристроил покоробленные ножны за спиной и, переведя взгляд с Радима на Годинко, ответил:
– Скота на лугах нет, в полях нет работников. Псы не брешут, а ворота открыты. Людей заперли. Чтоб нас не упредил кто.
Радим посмотрел на приближающееся селение, повёл плечами, пошевелил в поясном кольце топор и перехватил копьё. Связанный Соловей вдруг повернулся к Годинко и громко прошептал:
– Слышал, птицы цвистали? Тебе цмерть напели.
Годинко сглотнул, сулица в его руках, казалось, потяжелела в пять раз.
– Сивко! – рыкнул Радим. – Завяжи ему пасть-то!
– Не трогай его, дядько, – вступил вдруг Неждан, даже не взглянув на Соловья. – У него, кроме пустых слов, нет ничего.
Первый воз въехал под ворота, громыхнув на бревне, прикопанном поперёк дороги.
– Веселей гляди, – сказал брат Парамон озирающемуся купцу.
Неждан осмотрел пустое место сразу за тыном, колодезный журавль, задравшийся в голубое небо, подворья, тесно стоящие стрехами одно к другому. Было тихо, только где-то квохтали куры, и в дальнем хлеву замычала корова. Оглянулся на ворота, в которые въезжал последний воз, и дёрнул за узду своего тянущегося к колодцу коня к Радиму:
– Дядько, возьми Годинко, запри ворота.
– Ты что? – зашипел на него старшина. – А если уходить придётся?!
Неждан переступил босыми ногами, но ответил:
– Отсель только или мы, или они выйдут. За кем правда, тот ворота себе откроет.
Старшина сначала помолчал, глядя Неждану в глаза, а потом, дёрнув шеей, гаркнул обозным, чтоб ставили возы между избами и колодцем и распрягали.
– Не идут, не идут… Псы! – сопел, зыркая на избы, Радим, так и не вылезший из седла.
Обозные распрягали, поднимали из колодца воду. Лошади фыркали, тянулись к влаге. К ней же тянулись люди.
– Не стойте кучей! – шипел на них владимирский старшина, не разбирая уже своих и новгородских.
Урмане молча потели под подшлемниками из войлока, присев за последним возом. Связанного крепче обычного Соловья стянули с тюков и положили под воз. Над самой землёй воздух чертили быстрые ласточки.
– Непогоде быть, – сказал Неждану один из обозных, ковыряясь под поклажей спиной к избам.
Открыл рот сказать что-то ещё, но вдруг дёрнулся вперёд, ткнулся лицом в дерюжный мешок и сполз, хакнув, будто подавился. Из-под лопатки у него торчала длинная стрела, дёргаясь, когда он пытался сделать хоть ещё один вдох.
– В щиты! – закричал Неждан, и от этого крика ледяная синяя дрожь поднялась от его живота к затылку, стянув, словно жменей, волосы.
Годинко увидел, как урмане выскочили вперёд щитами из-за воза к ближайшей избе, как Радим с рёвом завертелся на коне и, наставив копьё, ринулся в проулок.
– Щит подними! Щучья голова! Подними… – орал, цепляясь позади за плечи Годинко, косолапый Сивко.
Раздался свист, тонкий, переливчатый, страшный. Годинко, как в мороке, водил глазами. Лошади приседали, топтались, кричал, строя людей, владимирский старшина. Годинко встретился взглядом с Соловьём, его единственный глаз светился змеиным зелёным торжеством, а рот кривился злой усмешкой. В воз ударила одна стрела, другая. Соловей сжал, разжал губы, облизал языком, набрал в стянутую верёвками грудь воздух, и вдруг под воз ему в лоб быстро ткнул тёмный конец посоха. Глаз Соловья закатился, а Годинко услыхал над ухом спокойный голос брата Парамона: