Нахлобучив шлемы, воплями поминая Одина и Тора, звеня железом, они помчались к возам. Парамон ринулся туда, откуда раздался хрип, и едва не споткнулся о сипящее, судорожно, но упрямо ползущее к возам тело. Наклонился, обхватил поперёк, одна рука скользнула по тёплому от густой крови вонючему нагруднику. От леса справа, словно в ответ на крики Акке и Гуди, орали и надвигались тени.
Неждан толкнул Годинко и выкатился из-под воза, на котором резко сел Соловей. Годинко выполз следом. К ним бежал вопящий Гуди, покручивая одной кистью топор. Пламя разгорающихся костров маслянисто плясало на его шлеме, отскакивало от умбона[80] щита и хищного топора.
– Псы! – орал где-то Радим.
Лязгнуло железо, косолапый возница забился под воз. Из темноты со всех сторон так внезапно раздался свист, что Годинко присел. Гуди почти добежал до них, чтобы прикрыть щитом, но вдруг тьма сгустилась во что-то огромное, и Годинко показалось, что зверь, страшный и чёрный, как сама ночь, заслонил разгорающиеся костры и всей своей тьмой и дикой силой двинул Гуди в щит. Гуди отлетел в сторону, ударился о воз, начал подниматься. А тьма, выскочив на свет, блеснула лысой головой со встопорщенным клоком волос и, рыча, опустила топор на Гуди. Тот принял удар на щит. Не имея места для замаха, ткнул своим топором вперёд, но утробно рычащий Мстивой этого даже не заметил, отступил и вновь всадил топор в щит, опять сбил на землю, ударив ногой. Чтобы не дать Гуди прийти в себя, топтал, и тут Годинко, воя, кинулся вперёд. Выхватил подаренный нож и, споткнувшись в потёмках, упал под ноги Мстивою.
Внутри Неждана всё замерло, замороженное бесстрастной стужей, и через мгновение взорвалось неистовым синим бураном. Он ринулся вперёд!
Годинко видел перед собой толстую, как ствол, ногу, круглое колено, видел, как вновь поднимается топор, чтобы поразить то ли его, то ли Гуди, и вдруг, опять взвыв, ударил ножом в эту ногу. Из неё плеснула на лоб тёплой кляксой кровь. Годинко бессильно посмотрел вверх, туда, где над ним вдруг искривилось от внезапной боли лицо и откуда нёсся яростный вопль и падал на голову топор, странно жёлтый, светлый в этой темноте и почему-то медленный.
Неждан тоже видел топор, медленно опускающийся на Годинко. Видел Гуди, ещё медленнее, чем топор, встающего на ноги. Видел, как медленно шевелится в костре пламя и как медленно бежит мимо кто-то в овчине на плечах и со страшной личиной на лице. Он даже слышал лязг и крики медленными, раздающимися словно из-под воды, и весь этот едва шевелящийся мир вокруг не мог ничего противопоставить неоспоримой скорости бьющейся в нём ледяной неистовой пурги.
Но отвести удар, рубить мечом времени не оставалось. И Неждан прыгнул, безмолвно вылетел из мглы, из-за пламени костра и заорал, только когда ударил Мстивоя двумя ногами в плечо руки, занёсшей топор, и в бок.
Мстивой, сбитый с ног неожиданно жёстким ударом, опрокинулся, однако топор не выпустил. В смятом боку глухо заныло, ещё раз дёрнулась в ноге боль, только не это заставило отступить.
Перед ним, безмолвно вперившись синими даже в ночи, даже в рдяном неистовстве пляшущих огней глазами вскочил страшный человек. И не был он мальчишкой, едва отпустившим бороду. Он был страшен тем, что сам не выказывал страха!
Мстивой прянул в сторону от огней, во тьму, чтобы действовать не животной силой, а звериной хитростью, зализать боль.
Неждан не преследовал. Молча вздёрнув Годинко на ноги, метнулся к возу, где дёргался Соловей. Из потёмок туда кто-то полз. Косолапый Сивко-возчик заорал в ужасе, сверкнул нож. Неждан подался в сторону и ткнул радостно блеснувшим мечом прямо в личину из меха, а когда человек отшатнулся, метнулся вперёд и, припадая на колено, подрубил ему ногу. Кровь пала, блеснув, на траву, меч загудел в ладони, человек завыл. Неждан коротко рубанул, вскакивая. Крик прервался, перейдя во всхлип и бульканье.
Выдрав у умирающего нож, Неждан кинул его трясущемуся Сивко и вытянул того из-под воза.
– Соловья в ноги поколешь, коли что, – сказал он страшно и бросился туда, где поодаль едва освещённая фигура в чёрном отбивала лежащее у ног тело от лезущих вперёд троих, воющих из-под личин татей. За ним было бросился Гуди.
– К Соловью! – гаркнул на него Неждан.
Гуди понял и, подняв расщеплённый щит, вскочил на воз. Годинко, трясясь не меньше Сивко, забрался к нему. Соловей всё так же извивался и дёргался у их ног и вдруг тонко взвыл! Сивко, помня неистовый Нежданов наказ, ткнул его ножом в бедро.
За огнями орал и размахивал, как жердью, копьём Радим, у его ног, схватившись за бок, сидел старшина, в стороне кто-то из новгородцев вопил и выл, отбивая и нанося удары, Акке жестоко снёс полголовы топором дёргающемуся на земле человеку. Мстивоя видно не было, Неждан нёсся к Парамону. Слева какие-то люди махали запалёнными ветками перед мордами лошадей, сгоняя их к лесу. Искры в ночи неслись свирепыми вихрями, развевались, как жуткие хоругви. Лошади ржали, и дико отблёскивали в их глазах огни. Рядом мелькнуло перекошенное лицо купца.
– Людей к коням! – закричал Неждан, не останавливаясь. Купец, бессмысленно сжимая в руках сулицу, вертел очами. – К коням! – Неждан на бегу хлестнул его ладонью. – Акке! Купец встряхнулся и, мешая урманские и славянские слова, заорал в ночь. Акке метнулся к бесящимся лошадям, с ходу врубая топор в плечо пляшущего перед ними с огнём человека. А Неждан, воя, поравнялся с теснящими Парамона татями.
Синяя, яростная, ледяная и тугая сила вытеснила все мысли. Сжала их в безжалостной горсти, как вязкий ком глины, и они выдавились из головы, оставив её во власти единого неистового порыва – убить, разорвать и уничтожить всякого, кто посмел поднять руку на сего человека! На его человека! На отца!
Брат Парамон, поражённый в голень копьём, однако, стоял, защищая посохом от ударов не столько себя, сколько лежащего у его ног дружинника. Кровь блестела на дружинном, но он был жив. Щит, топор, копьё его руки, пока он полз упредить криком стан, не удержали. Но нож он сумел вытащить из-за сапога и сейчас, обессиленный, почти мёртвый, ощерив красный, как рана, рот и безумно сверкая белками, держал его перед собой.
Татя с дубиной Неждан срубил сразу. С силой вонзил меч в бок и провернул клинок в ране, чтобы, падая в небытие, враг не вырвал рукоять из ладони. Тать, хрипя, завалился под ноги другому, махавшему коротким топориком, тот споткнулся и растянулся перед дружинным, который, из последних сил зарычав, перехватил нож двумя руками и, навалившись всем телом, всадил татю в спину и затих, вздрагивая, на дёргающемся теле. Третий, с копьём, отступил на шаг, брат Парамон опустился на колено, тяжко дыша и опираясь на посох с крестом.
Неждан, не останавливаясь ни на миг, шагнул перед ним. В грудь из темноты уставилось длинное жало копья, по которому жёлтые отблески пламени бежали пополам с почти чёрной кровью. Но Неждан на наконечник не смотрел, не слыша криков и воя за спиной, он видел руки, выхваченные огнями у ночи, видел, как судорожно сжались пальцы, и знал, что сейчас будет.
Наконечник, как змея, рванулся к нему в грудь, и вместо того чтобы отпрянуть, Неждан, ревя, ринулся ему навстречу, в последний миг уйдя в сторону. Наконечник прогудел под рукой, как горячий ветер, чуть обжёг бок, а меч, словно сам собой, наискось опустился между плечом и шеей, вырвав в воздух горячие капли крови, залившей Неждану голову и лицо.
Тать, уже мёртвый, сделав ещё шаг, без звука рухнул как сломанный, только дёргалась нога в синей, заляпанной кровью и грязью штанине.
Неждан, ревя и воя, вырвал меч и махнул им кругом себя, очерчивая кровавыми каплями круг. Пена текла по подбородку, смешиваясь с чужой кровью.
– Сыне, – услышал он сквозь мглу и синее свирепое исступление, – сыне, люди в стане.
За деревьями жёлто-красной чертой рассвет раскалывал ночь. И Неждан вновь рванулся к возам. Позади брат Парамон, ковыляя, почти нёс тяжело дышащего дружинника.
У возов Радим поднял на ноги старшину, так и держащегося за бок, и водил копьём из стороны в сторону, страшно щёлкая зубами. В стороне кричал Акке, легко танцуя жуткий танец смерти вокруг татя с дубиной. Один кучей уже валялся поодаль, другой слизнем полз куда-то без направления, лишь бы дальше от воплей и смерти. Новгородский стражник лежал со смятым дубиной лицом, рукой в чадящем вокруг почерневших пальцев костре. Воняло горелой плотью, и дико к этому чаду примешивался запах подгоревшей каши. Справа мелькнула тёмная туша, давящая стражника, как медведь барана. Но главное был воз с Соловьём!
Неждан видел теперь только возвышающегося Гуди. Тот вертелся, принимая на измочаленный щит удары, Годинко рядом выл и пластал топором, у их ног скорчился кривобородый Сивко, навалившийся на Соловья всем телом. На воз лезли и лезли тати с дубьём, топорами и копьями. Казалось, их было бессчётно!
Старшина пихнул Радима, проорал что-то, указывая на воз, и грузно осел, опять схватившись за бок. Радим помчался к возу. Туда же нёсся и Неждан, и вдруг Гуди, чётко видимый в набирающем сил сером рассвете, запнулся на замахе и упал с воза навзничь. Из его груди, у плеча, торчала стрела. Годинко, воя пуще, рубил с колен чью-то руку!
Неждан почти добежал, поднимая ставший совсем лёгким, как всегда перед сечей, меч, и тут что-то огромное, жестокое и тяжёлое, как медвежьи лапы, снесло, ударив в бок так, что загудело в голове и заныли рёбра. Он упал, земля, внезапно надвинувшись, вышибла воздух из груди. Разевая рот, попытался вскочить, но другой удар, в живот, ещё более мощный, почти поднял в воздух, лишив последнего дыхания.
Мстивой, ревя и поминая Перуна, пнул ногой, сминая ему внутренности. Меч почти выпал из руки.
Радим, древком копья ткнув назад, согнул татя, обратным движением проткнул лучнику, налаживающему следующую стрелу, спину остриём, выдернул наконечник, хакнул и, разворачиваясь, широкой дугой рассёк живот, вываливая бледные кишки на траву тому, кого ткнул первым. Слева нёсся жуткий, залитый кровью Акке, купец исступлённо совал в чьё-то дёргающееся тело нож.