Свекровь моя вздрогнула, громко всхлипнув.
Марк тут же взял себя в руки, продолжив уже почти нежно:
— Хорошо, не со мной. Я звоню Максу и он лично сопровождает тебя в нужное место. Домик, деревня, коровки, молочко.
Она удивленно воззрилась на сына.
— Но…
— Ты совершенно не слышишь меня. Мама. Меньше всего в этой жизни мне хотелось бы видеть тебя, терзаемую его тенью. А она это сделает, понимаешь?
— Ты все носишься с этой татуировкой! Марк, я не верю! — она подскочила и как-то сразу на крик сорвалась.
Кот отпрянул.
— Я ее видела. И при мне та… субстанция, что осталась от вашего мужа, истязала вашего сына. Сначала сломала обе руки. Потом выбила плечи, подвесив его, как на дыбе, и хладнокровно выковыривала зубы. Все. Ломала челюсти, нос. От лица не осталось вообще ничего. Ломала ребра, била прицельно в пах, убивала, терзала. Я умирать буду, вспомню. Верите?
Меня трясло крупной дрожью. Шепот мой превратился в какой-то жалкий свист. Кот порывисто сгреб меня, одним движением перенося на колени, целуя в висок, обнимая, шепча прямо на ухо: “Прости, кошка, прости!”
Да, именно там и тогда из мышонка и родилась очень зубастая кошка.
Я.
Наталья Николаевна сидела, мертвенно побледневшая, глаза распахнув, сжав кулаки.
—Я… не знала. — только это она и смогла прошептать.
— И не узнала бы никогда. Если бы не, как ты выразилась “татуировка”. — Кот поморщился. — Ма. Ты помнишь отца таким, каким он и был. То, что осталось теперь, больше к нему не относится. Но сопротивляться ему ты не сможешь. Я не смог, в этом вся и загвоздка. Все, девочки. Время на лирику у нас вышло. Люсь, мыться идем с тобой вместе. Ма, двери никому не открывать. Слышишь? Вообще никому.
Быстро встал, уже проходя мимо плиты подхватил совершенно остывший кусок аппетитного мяса, прихватил меня за руку и поволок почему-то к окну.
На мать оглянулся и через него просто… вышел. И дальше пошел, как ни в чем не бывало. Я шлепала рядом, ощущая себя Гарри Поттером, снова прошедшим через вполне так себе толстую и прочную стену. Никогда не привыкну. Наверное.
Летний душ представлял собой маленький домик с огромной бочкой на крыше, выкрашенной в угольно-черный цвет. Без окон, зато со стеклянной дверью, похожей на балконную, смотрящейся очень комично на фоне дощатых стен, выкрашенных в голубой.
Меня туда решительно очень втащили, в ультимативной форме раздели (хотя, было бы что там снимать!) и категорически начали мыть. Я не сопротивлялась, женским сердцем своим понимая: — ему это нужно сейчас. Прикасаться ко мне, гладить, трогать, дышать, успокаиваясь. Ну… мысленно. В остальных местах он скорей напрягался, очень явно и твердо.
Не снимая с себя брюк и пиджака, лишь разувшись, Марк стоял вместе со мной под струями теплой воды, и в третий раз уже яростно совершенно намыливал.
Бутылка с гелем для душа опустела стремительно, мочалкой служили мужские ладони, горячие и шершавые. Методично и отстраненно они двигались по моему телу, гладили, медленно очень скользя, массировали, не пропуская ни складочки, ни одной выпуклости. Будь я даже грязная, как свинья, меня бы уже точно отмыли.
— Коть… — тихо его позвала. — Ты бы разделся. Я тоже хочу тебя… мыть.
Прорычал в ответ нечто нечлено раздельное, головой покачал и продолжил.
Настойчиво. Хладнокровно. Только я знала, какая пучина бушует сейчас моем самом лучшем во всем этом мире мужчине.
Я поймала ладонь его, поцеловала, выслушав очередной приступ кошачьего взрыка. И взялась за полы мокрого пиджака.
— Нет… — прошипел, останавливая меня. — Кошечка, нет. Я могу сейчас просто сорваться. Ты очень рискуешь. Как потом в глаза тебе буду смотреть? Нет.
Наивный котяра. Руку вырвала из его пальцев и только продолжила.
— Да.
Он застонал очень громко, а я запоздало подумала, что звуки эти слышны могут быть далеко-далеко…
Мокрый пиджак прилип к коже. Кот воду выключил. Лишь стоял, ноги расставив, будто бы для устойчивости и хмурился, наблюдая за мной.
Его крупно потряхивало, и не от холода: жара летнего дня прогревала теперь даже белую ночь.
— Люсь… тебе может быть больно.
— Да.
Взялась за застежку штанов, медленно вниз передвигая каретку мокрой молнии.
Его будто судорогой свело. Окаменел, утыкаясь лбом мне в плечо, руками схватился за стену, в которую упирался спиной. Он все еще сопротивлялся себе самому. Мне, обстоятельствам, случаю.
— Мой личный кот. Дикий немного, но мой. Расслабься. Я приму все, что ты только захочешь.
Сказала и освободила его. От одежды и от сомнений.
Бросок, низкий рык и вот уже под ногами нет твердой опоры. Я вишу на нем, между полом и потолком, и никаких поцелуев.
Жесткое проникновение, как будто удар. Но я оказалась готова. Приняла сразу, всего, без остатка, как будто бы только его и ждала.
Он стоит, держа меня на руках, словно не чувствуя веса, точно я лишь его продолжение. Секунда-другая. Глаза в глаза, дыхание в унисон, грохот сердец где-то там, на самом краю гаснущего сознания.
Я прижалась к нему кожей к коже, чтобы каждой клеточкой мокрой своей ощущать единение. И губами накрыла его твердый рот, все еще сжатый упрямо.
— Просто будь собой — выдохнула в него тихо. — Люблю тебя.
Что потом мы творили… Я потерялась в себе, в нем, в нас обоих. Да, нежности не было. Были мои намотанные на кулак волосы, его рука на горле, сплетение тел, отчаянное, даже болезненное. Удар за ударом, его руки везде, у меня для него не осталось закрытых зон и запретных тем.
Порочные звуки: рык, стоны, влажные шлепки, звучавшие, как громкие и продолжительные аплодисменты.
И мой крик наслаждения. Я сама от себя не ожидала такого, да я вообще ничего от себя давно уже не ждала…
Приходила в сознание очень медленно, лежа на мокром и скользком полу маленькой душевой, свернувшись голым калачиком в центре
Вселенной по имени Марк.
Он нежно и крепко меня обнимал, окружал, обволакивал, животом тесно прижавшись к спине, подбородком устроившись на макушке.
Все тело болело и ныло. Мне, кажется, даже дышать было больно и трудно. И похоже, что он все еще оставался во мне.
Как пазл сложились. Практически симбиота. Странно и сладко.
И боль эту свою не променяю теперь не на что. Не нужна мне спокойная серая жизнь мыши-Илоны. Хочу жить вот в этом безумии. Рядом с хищником, сейчас тихо посапывающим мне прямо в мокрые волосы.
Уже очень скоро вся эта сказка закончится.
Он проснется, мы снова станем самими собой: — не безумно совокупляющимися организмами, а вполне цивилизованными даже людьми. Будем опять вершить свои подвиги и противостоять жесточайшему злу.
Но эти минуты — мои. Пылающий пах, накрывающий в ягодицы, горячие руки, теплое и спокойное совершенно дыхание.
Он не сорвался. Он просто дорвался.
До меня.
До себя.
До нас с ним — обоих.
31. Договор
Уж не знаю, что там подумала мама Кота, свекровь моя по совместительству, но в дом он принес меня на руках. И в одной только рубашке.
Сам был лишь в мокрых штанах.
Одежда на нас как-то вообще не держалась, с каждым днем ее становилось все меньше. Наверное, скоро будем бегать в набедренных повязках.
Судя по верной реакции, Наталья Николаевна женщиной была закаленной, насчет увиденного промолчала, лишь принесла ему майку и шорты, а мне яркое голубенькое платьице.
Синтетика яркая, не мнущаяся совершенно, с рукавами “фонариками”, расклешенной чуть юбкой и длинной молнией на спине. Непривычный квадратный глубокий вырез, кокетка. Ни за что бы себе не купила подобную глупость. Но выбирать было не из чего. Из нормальной одежды на мне остались лишь только трусы, каким-то немыслимым чудом пережившие все наши с Марком супружеские порывы.
Путаясь позорно в рукавах, попыталась надеть платьишко через голову. Марк, наблюдавший все это, громко фыркнул и взял процесс в свои руки.
Оказалось, что молнии было две, вторая таилась на поясе, а если ее расстегнуть… то можно вообще позабыть, что мы тут делаем.
— Ей, — я тихонечко позвала своего увлекшегося очень кота. — Мы куда-то спешили.
— Да.
Он рвано вздохнул, поцелуи прервав и застегивая все-таки эти чертовы молнии. Волосы мои многострадальные, еще мокрые совершенно, пальцами расчесал, к ним принюхиваясь.
— Тебе невозможно идет этот цвет. Посмотри сама.
Посмотрела. Мы сидели с ним на диване в малюсенькой спальне. Если его разложить, оставалось лишь место для тапочек у двери. От стены до стены — только диван. Окно в изголовье и зеркало. Небольшое, с крохотной полочкой и брошенной на ней небрежно расческой.
В зеркале отражалась красавица: грива пепельно-светлых кудрявых волос, огромные голубые глаза, яркие пухлые губы, припухшие от поцелуев, лебединая шея, разворот женственных плеч. Даже ключицы красиво подчеркивали их изящную линию. По плечу в вырез платья спускался изящный золотистый орнамент. Он опять изменился, став будто сложней. А за спиной у красотки сидел, обнимая ее, потрясающий просто мужчина. Мечта моя.
И смотрел в наше с ним отражение абсолютно восторженным взглядом.
На меня.
— У меня глаза были всегда просто серыми.
Сказала зачем-то, все еще увиденному не веря.
— Жизнь у тебя была серая. Пока в ней не появился, конечно же, я!
Мы рассмеялись. Тихо и немного грустно.
Потом Марк меня поцеловал осторожно и вышел, сказав лишь:
— Я открою портал через десять минут. Ты до кухни дойти точно сможешь?
Смешной. Молча кивнула ему, улыбаясь.
Он с сомнением посмотрел мне почему-то на губы, вздохнул и достал телефон.
Стенки в доме были тонюсенькие, слышно отлично.
— Аве, Максимилиан. Да. Я останусь, но у меня два условия. Нет, не торгуемся.
Я продолжаю расследование. Она будет со мной. Понимаю отлично, чего и тебе вынужден пожелать. Мне нужны документы на супружескую чету, неограниченный банковский счет, и квартира в Гурзуфе. Фи, Макс, ну откуда такие слова. А у меня еще есть и второе. Ага. Он самый. Вы берете под жесткое при