Машина такси парковалась у дома родителей. Я огромным трудом оторвалась от воспоминаний, расплатилась с водителем и поползла.
Домой идти не хотелось. Там теперь было безрадостно. Мамина болезнь окончательно убедила ее в бренности мира. Да, ей было плохо и больно: красивой и сильной женщине всегда трудно стареть. А я… я трусливо сбегала, оставляя отцу его ношу. Лишь честно оплачивала свою долю в их жизни. Мне пока нечего было дать им взамен, я сама походила все больше на пустой абсолютно горшочек без меда. Остались только стенки, и внутри пустота.
А ведь сегодня был мой день рождения, целых круглых двадцать семь лет.
Двадцать пятое мая. Дома меня ждут, наверное и точно — с подарком. Родители даже в самые трудные годы никогда не оставляли меня без него.
Все, надо ползти, оставляя свое малодушие здесь, на лавочке у крыльца. Завтра я подберу его, по дороге к автобусу, если не передумаю и не струшу.
Тяжко вздохнула и поползла.
Дома меня встретил запах свежей выпечки, мамино строгое: — “Ну я же просила!” (да, я конечно забыла счета оплатить!) Папин подарок — восхитительная чашка в корабликах. (будет стоять на рабочем столе и пусть мне все завидуют!) Мамин практичный — электрический эпилятор (я сразу почувствовала себя как никогда волосатой).
Посидели немножечко, помолчали. Я отчетливо чувствовала: отец подготовил мне надежный плацдарм для отступления. Никаких разговоров о жизни моей неудавшейся и закопанных втуне талантах не велось целый вечер, внезапно.
А Кот все молчал. Он там умер? Никогда еще за все время знакомства, за весь этот мой трудный год такого у нас еще не было. Я мысленно голодала, бесконечно поглядывая на телефон, даже мама заметила.
— У тебя снова работа?
Я не стала рассказывать им про больницу. Зачем? И про завтрашние как бы планы мои — тоже. Возможно, я наступаю на те же самые грабли, по которым ходила неоднократно.
Ведь родители понятия не имели ничего о моих отношениях с бывшим. О беременности моей неудачной, и о предательстве они просто не знали. Я молчала, а он был хорошим. Прекрасный мужчина, восходящая звезда науки, доцент, между прочим. И я: серая и никчемная дочь их, послушно писавшая ему все последние научные работы, отмеченные научным сообществом, как “прорыв”. Стало грустно ужасно.
Никуда не поеду я завтра, буду спать, выключу все телефоны, себя пожалею, опять же.
Все. Решено, в моей серой жизни всяким котам точно не место, аминь.
4. Побег
«От счастья сбежать можно и даже несложно. От беды — никогда.»
М. К. Кот, «Дневники и записки».
Утро было мучительным. Я вообще никогда не любила это странное время дня, надо заметить. А сегодня отчего-то еще и проснулась с ощущением глубочайшего и омерзительного похмелья: совершенно разбитой и даже измученной.
Мамино: “Тебе на работу совсем не пора, я так понимаю?” настроения не улучшило.
И куда мне деваться? Рассказать о больнице, и слушать весь день лекции о собственной жуткой никчемности? На работу теперь не сбежишь: меня туда просто не пустят, Миша-дизайнер с утра ехидно об этом уже сообщил строчкой в мессе.
А в Питер я не поеду, — вчера очень твердо решила. Нечего даже пытаться, нет-нет.
Вот люблю я себя загонять в такие безвыходные углы, просто профи. Браво, Илона Олеговна.
Сползла с постели, мысленно пытаясь найти пути к бегству. Поплелась умываться. На часы мне смотреть не хотелось, но огромный настенный циферблат на кухне лез в глаза очень назойливо. Кто его просит?
А ведь я успеваю еще…
Как же страшно… Будь что будет, поеду! Просто погуляю по городу, отдохну, в кафе посижу, выключив телефон. Хотя… Кот ведь забыл обо мне, просто ляпнул и выкинул из головы, чего же опасаться? А больной И.О. Король точно стоит немного развеяться.
План побега родился, и я побежала. Зачем-то напялила (под мамино громкое фырканье) темно-бордовое платье-футляр, (когда-то давно, в другой жизни пошитое мне мастерицей-подругой). Ни разу не одевала его еще, и даже не знала, насколько оно мне идет. Вдохновилась, впервые за последние лет пять даже накрасилась,(стырив у мамы из косметички тушь, помаду и тени).
Она у меня была просто красавица: яркая брюнетка с вишневого цвета глазами, крупными локонами темных волос, безупречной фигурой. Я же — папина дочка. Разве что, волосы в маму: — такая же точно копна непослушных пепельных, вечно стремившихся к бунту пружинок. Стоило их распустить, как все сразу пытались завиться в какие-то кольца. Но воли я им не давала: выпрямляла и носила строгий гладкий круг из спиральной косы на макушке.
— Ты куда это собралась?
Мама моя была женщиной не просто красивой, но еще и умной. Очень.
— Вообще-то, у нас день как бы рабочий.
— Вообще-то, не очень похоже.
Я вздохнула притворно, призвала все свои актерские способности, сделала скорбную мину, приличествующую случаю.
— Мне вчера спонсоры сделали замечание. А сегодня важные переговоры, я делаю вид презентабельный.
Глаза мамины загорелись в ответ, ярко сигнализируя: “Я тебе говорила!”
Ну да, мама твердит мне постоянно: “Следи за собой, ты не женщина, ты — организм среднего пола!” Только она моя никогда не работала. И понять, что такое пятнадцать рабочих часов из двадцати четырех, она просто не в состоянии. К счастью, наверное.
Поцеловав ее нежно в лоб, накидываю серый (конечно!) вельветовый пиджачок на плечи, ныряю в серые туфли, хватаю серую сумку, мельком смотрю на себя в наше зеркало. Вижу какую-то незнакомку, отвыкла я от приличной себя. О! Еще одна только деталь, я совсем и забыла: приличные женщины отдыхающие носят свои украшения. У меня даже есть кое-что. Сама себе как-то купила.
Возвращаюсь на цыпочках, (мама верит в приметы) тихонечко достаю из крохотной старой шкатулки пару сережек. Серебряные, в виде маленьких раковин с черными жемчужинами. Снова все серое, но вот так уж повелось в моей жизни, увы.
Снова взглянула на часы Черт! Как назло, я абсолютно везде успеваю. Даже если пешком идти к остановке автобуса, даже если ползти на коленках, — успею. Ладно, сомнения прочь.
Я шагнула в лифт со странным ощущением бренности бытия. Как будто бы на эскалаторе: — один только сделала шаг и меня подхватила неведомая могучая сила, унося навстречу волнительному и неизведанному. Вверх ли, вниз? Что я встречу там, в конце своего сегодняшнего пути? Куда, вот скажите, несет меня?
На автобус я чуть было все таки не опоздала, и бежала за ним метров сто. Как умудрилась? Внемлите, записывайте и запоминайте: нужно выбрать самый длинный маршрут по городу, заблудиться в трех старых соснах, потеряться, включить навигатор, зайти в тупик улицы, попытаться залезть на забор (в платье, колготках и на каблуках). Если станет совсем невмоготу — можно еще ключи уронить и потом их искать на газоне. Я справилась. Вы сомневались?
Растрепанная, изрядно вспотевшая, (шеей, и лицом, дезодоранта там не было) я вломилась в остановившийся автобус, чихая и кашляя от уличной пыли, выслушала поучительную лекцию о том, что водитель не делает так никогда, но девушка я с виду приличная, и пассажиры просили, и он таки смилостивился. Добрый очень сегодня водитель.
Я со всем согласилась, оплатила проезд, устало упала на мягкое автобусное сидение и выключилась.
Я себе обещала подумать над жизнью в дороге. Обещала вести себя очень прилично и даже разумно. Смешная. В двадцать семь лет поменять себя, — это утопия. Так и быть мне всегда, то есть вечно, человеком по имени “приключение на всю буйну голову”. Синонимом слова "чумичка".
Кто-то настойчиво тряс меня за плечо. Открыла глаза, и внезапно увидела недовольного очень водителя.
— Девушка! Автово! Мы приехали, вы что, пьяная?
— Давно и безнадежно.
Встала и вышла, действительно ощутимо покачиваясь, с трудом понимая вообще: где я, что со мной? Проспект Стачек. Ага, читать не разучилась пока, это радует. Разворачиваюсь и иду. Куда? К метро. Зачем? Я же собиралась прогуливаться по городу.
Питер, томный конец мая. Поздняя персидская сирень во дворах, солнечный день, суматошная пятница.
И я, никому не нужная, нелюбимая серая цапля полных двадцати семи лет. Я шла и беззвучно плакала отчего-то, очень горько, размазывая остатки косметики по лицу, вызывая сочувственные взгляды случайных прохожих. Одна — одинешенька, спотыкалась и дальше брела.
На подходе к горчично-желтому павильону станции метро “Автово” у меня уже не было сил даже плакать. Достала бумажный платочек из сумки, стерла былую свою красоту, высморкалась и дальше поковыляла. “Поволоклась в направлении”, как мама моя говорит.
И только войдя внутрь метро я внезапно сообразила: время, то самое. Пропавший вдруг Кот может ждать меня в оговоренном месте: в вестибюле, на звезде, в самом центре, под куполом.
Ноги вдруг стали ватными, судорожно захотелось опять убежать. Психичка ты, Илона Олеговна, явная. Возьми себя в руки:, нет его там и быть просто не может, уймись.
Шаг, другой. Короткий спуск по кругу лестницы, ровно четыре ступени. Звезда мозаичная на полу, строго в центре круглой площадки и купол над ней. Стоящий в ее центре мужчина, внимательно очень разглядывающий свой телефон. Еще шаг, он поднимает зачем-то глаза и мы встречаемся вдруг взглядами. И я понимаю, что зря.
Я напрасно шаги эти делаю, нужно мне разворачиваться и очень быстро бежать! На худой самый конец провалиться сквозь землю. Закрыть быстро руками лицо, раствориться в толпе, испариться. Потому, что прямо сейчас я пропаду, безвозвратно.
Этот… человек Котом быть просто не мог, он прав на подобное не имел совершенно. Потому, что подобное для меня было слишком жестоко, несправедливо ужасно, смертельно.