ел на меня так внимательно и спрашивает: «А ты откуда знаешь?» Я и говорю: «Видел». А он: «Как видел, так и забудь». А дальше и начинает: мол, ребята эти на самого Жнеца работают, и если я хоть кому-нибудь вякну про то, что видел, то не сносить, мол, мне головы. Жнец, мол, болтовни не прощает. А лысый, низенький, мол, настоящий зверь, садюга. Его используют, когда нужно кого-нибудь к праотцам выписать. Лавруха много еще чего наговорил по пьяни. Мы и за фуфырями успели сгонять, и кирнуть как следует. Племяш-то добавил и давай заправлять. Мол, он у Корсака этого — так высокого зовут — первый друг. Дела, мол, вместе крутили и вот сейчас еще одно готовят. Мол, дело это Жнец лично будет контролировать и вроде бы даже участвовать. Якобы Лаврик после всего сможет не работать да как сыр в масле кататься. И, мол, не жизнь наступит, а прям-таки сплошной коммунизм у отдельно взятого человека в чистом виде.
— А что за дело, он не упоминал случаем? — спросил Сергей.
— Ну-у-у, начальник, — Джузеппе засмеялся, — вы от меня, как от Господа Бога, чудес ждете. Скажите спасибо, что хоть это есть… Приятель-то у племяша поздоровее, пьянел медленнее, так все понимал, локтем Лавруху пихал да на ногу наступал под столом. Я-то видел. А Лаврик-то знай за воротник заливает да боронит, пьет да боронит. С утра-то, конечно, я подумал — наплел племяш. Да, наверняка вранья там процентов семьдесят и было. Но с этими двоими он встречался — факт. Сам видел. И тут, значит, входит Лавруха со своим этим плечистым и говорит корешу моему: на, мол, бабки, слетай-ка за фуфырем на похмелку. А сам на меня смотрит. Я хотел было когти подорвать, да не тут-то было. Плечистый меня в углу зажал, а кореша Лавруха за порог турнул. Стою, значит, я себе, кочумаю. А тут Лавруха мирно так и говорит, мол, извини. Нагнал, мол, сдуру я вчера пурги тут. Пьяный, мол, был. Я киваю натурально: ясное дело, по пьяни у всех язык без костей да душа нараспашку. Лавруха говорит: «Вот-вот», — и достает из-под пальто нож. Говорит: «А вякнешь кому — завалю». Ну, я-то знаю, что он не мокрушничает, потому и не особенно испугался. Он ведь сам боялся. Побольше моего еще. Ему язык точно подрежут, если прознают, что я вам настучал. Вот так.
— Интересно, — задумчиво протянул Сергей. — Интересно. Значит, фамилия высокого — Корсак?
— Да вроде бы так, — подтвердил Джузеппе. — Только уж вы, начальник, особенно-то тоже про то, что я вам рассказал тут, не «бренчите» кому попало. Говорят, на Жнеца половина всей милиции работает.
— Кто это говорит? — быстро поинтересовался Сергей.
— Да все, — пожал плечами агент. — В общем, если до Жнеца доплывет, о чем мы с вами говорили, и с меня, и с вас, и с племяша с корешем — со всех бошки снимут.
— Значит, высокий — Корсак… А кореша своего как Лаврентий звал, не припомнишь?
— Чего ж тут припоминать? Натурально, Кирилл. Фамилия, кажется, Ситкий. Лаврик его то «Кирюха», то «друг Ситкий». Я думал просто «керя» его, а с утра племяш Кириллом кореша и назвал.
— Так. А где этот твой Бучин-Бунин сейчас обитает?
— С такими-то бабками? Да где угодно. Не-е, — помотал кудлатой головой Джузеппе, — вы его вряд ли найдете.
— Ну, это еще бабушка надвое сказала. Адресок друга твоего давай запишу.
— Валяйте, записывайте, — пожал плечами Джузеппе. — Только вы уж ему не открывайтесь. Он-то сразу дотямкает, что я тут при чем. Шепнет племяшу, тот своему этому… Корсаку, а там, глядишь, и до Жнеца дойдет. Тут-то я первым в очередь на кладбище и встану.
— А зачем ты мне это все рассказал, а? Раз так Жнеца боишься? — спросил Сергей, записывая адрес.
— А затем, что Лавруха — дурак. — Джузеппе вдруг быстро наклонился вперед и почти коснулся лица Сергея крупным сизым носом. — Дурак и трепло. Вот он обмолвится о нашей вечеринке кому-нибудь ненароком — и меня придут убивать. К кому тогда за помощью обращаться? А вы, начальник, мужик честный, это все знают. Вот и поможете. Спрячете и защитите. Я себе жизнь спасаю, вы медальку или там лишнюю звездочку зарабатываете. И вам хорошо, и мне вроде как тоже не плохо.
— Ладно. — Сергей поднялся, спрятал блокнотик в карман, поинтересовался: — Тебя сейчас вывести?
— Задержусь, — ухмыльнулся Джузеппе. — Вы — опер, вам здесь положено быть, мне сейчас — тоже. А вот если нас увидят вместе выходящими из каталажки — быть беде. Посижу, расслаблюсь пока. Если понадоблюсь, вы знаете, где меня искать. Если у меня наклюнется что-нибудь, позвоню.
— Хорошо, — согласился Сергей. — Звони.
Он вышел из комнаты, столкнувшись в дверях с давешним сержантом. Тот поинтересовался, оживляясь и плотоядно поглядывая на задержанного:
— Уже уходите? Быстро вы.
— Долго ли умеючи, — дернул плечом Сергей.
— Умеючи-то как раз… — Сержант заглянул в приоткрытую дверь и тоном, предвещающим массу удовольствий, сообщил: — Слышь, ты, любитель рогов, сейчас вот товарищ старший лейтенант уйдет, мы с тобой побеседуем.
— Ты поаккуратней, — предупредил Сергей. — Не усердствуй.
— Ладно, а то мы, не понимаем… — расплылся сержант.
И тут же из-за двери донеслось:
— Эй, сержант, заходи, не стесняйся. Так уж и быть, я тебя поцелую.
Сергей усмехнулся.
Рыхлые тучи нервно толклись в небе, окутывая город липкой паутиной холодного дождя. Народ, купившийся на любимую обманку природы — вполне погожий вечерок, — сиротливо жался в вестибюле метро «Проспект Мира», тоскливо глядя в бугрящийся чернотой просвет между крышами домов.
Гектор выскочил под колючие, хлесткие струи и побежал, сутулясь, к двухэтажному, сияющему огнями особнячку «Макдональдса».
Каменный уже ждал, стоя в обширной, хотя и мелкой, луже у самого крыльца и нетерпеливо посматривая на часы. Капли дождя сочно разбивались о его голову, ласково сползали по волосам и лицу, текли с потемневшего от влаги воротника на плечи. В эту секунду фээсбэшник был похож на изваяние, памятник вечному ожиданию.
Гектор подбежал, остановился в двух шагах.
— Прошу прощения, — сказал он, — я, кажется, немного опоздал…
— Как я промок, — с непередаваемым выражением выдохнул «Голем». — Кто бы знал, как я промок…
Гектор еще раз с изумлением посмотрел на щеголеватые туфли фээсбэшника, утопающие в зеркальной глади дождевой воды.
— Так вышли бы из лужи-то, — предложил он дружески.
— Не ваше дело, — зло огрызнулся тот. — Пойдемте, а то я совсем окочурюсь.
Они пересекли площадь и быстро зашагали по улице Гиляровского. В туфлях у Каменного подозрительно хлюпало. Мимо, жутко лязгая и искря, проползали трамваи, окатывая не успевших увернуться прохожих потоками грязной воды. У посольства Республики Мозамбик грустил забившийся в будку одинокий страж порядка. Был он похож на мерзнущего несчастного пса. Напротив, через дорогу, стояло невысокое убогое строение красного кирпича с зиявшими в стене стальными воротами. Клацающий зубами от холода Каменный остановился и кивнул:
— Сюда.
Гектор протиснулся между приоткрытых створок. В крохотном дворике догнивали брошенные на произвол судьбы остовы грузовиков и гордо «благоухал» заполненный до отказа помоечный ящик. Еще одна покрывшаяся плесенью внушительная гора мусора Монбланом возвышалась рядом. Гектор недоумевающе оглянулся на спутника и спросил, не скрывая охвативших его вдруг сомнений:
— Вы адресом не ошиблись? Это точно здесь?
— А вы небось думали, что вас в «Метрополь» привезут? — выбивая зубами «Турецкий марш», ответил «Голем». — Сейчас с помещениями не густо. Скажите еще спасибо, что не на кладбище встречу назначили. Тут налево. Заходите, не стесняйтесь.
— Ну спасибо, — пробормотал Гектор, открывая указанную дверь.
Внутри оказалось довольно чисто и тепло. На вахте, за низенькой школьной партой, сидел милиционер и, уложив подбородок на ладонь, заторможенно таращился в черно-белый экранчик миниатюрного телевизора. Дверная пружина простонала громко и отчаянно, как смертельно раненный. Вахтер медленно повернул голову.
Каменный, не останавливаясь, буркнул:
— «Паллада».
— Проходите.
Милиционер тем же плывущим, смазанным движением принял «исходное» положение.
Поднявшись на второй этаж, «Голем» и Гектор свернули направо, в небольшой предбанничек. Тут Каменный шумно открыл еще одну дверь и приглашающе кивнул Гектору:
— Будьте как дома. Вперед.
В узкой, словно пенал, комнатке стояли длинный стол, десяток стульев да заваленная бумагами этажерка. За столом устроились пятеро. Шестой — знакомый уже Гектору Красавец — стоял у окна и «шпионил» за мозамбикским посольством. Когда открылась дверь, он несказанно оживился:
— Ну вот, теперь все в сборе. Проходите, Гектор Наумович, присаживайтесь.
— Спасибо, — ответил Гектор. Честно говоря, сейчас его больше интересовали пятеро остальных.
— Знакомьтесь, — продолжал Красавец. — Борис Семенович Жукут. Штангист-тяжеловес. — Похожий на рыбу-бычка глазастый губошлеп с неимоверно широкой спиной и здоровенными покатыми плечами приподнялся и дернул головой. — Вячеслав Андреевич Руденко, спортивная стрельба из арбалета. — Сухощавый, поджарый парень с атлетичной фигурой и внешностью русской борзой кивнул, не вставая. — Антон Александрович Ильин, цирковой артист. Воздушная акробатика.
Плотный крепыш промычал себе под нос:
— Привет.
Двигался он странно, как будто вместо суставов и костей под кожей у него перекатывались отшлифованные камешки-«катыши».
— Тимофей Васильевич Трубецкой, дзюдо, — продолжал Красавец. Высокий подтянутый брюнет лет сорока трех, с прической «а-ля Фан-Фан Тюльпан», привстал и поклонился. — Модест Юрьевич Беленький, плаванье. — Хмурый, плечистый мужик, отдаленно напоминавший Кашпировского, с вызовом оглядел присутствующих, но ничего не сказал. — И наконец, Гектор Наумович Одинцов, пентатлон.
Гектор улыбнулся:
— Очень приятно.
Трубецкой улыбнулся в ответ, Жукут взглянул с интересом, Ильин промычал что-то невнятное, Руденко сказал: «Взаимно», Беленький буркнул: «А не врешь?»