Бурлящее варево почему-то на поверку оказалось чуть теплым и удивительно приятным для тела, словно речная вода в жару. Мальчик вынырнул, отфыркиваясь, и обнаружил себя плавающим в море множества голов. Тут же неподалеку раздался звучный шлепок об воду: это в котел плюхнулась с небес всем своим обширным седалищем старуха Меффрэ.
– Ну что, сынок, мягкой ли была посадка? – прошамкала она, выниривая и отплевываясь беззубым ртом.
– Бабушка, бабушка, а отчего же этот кипяток ни капельки не жжется? – с любопытством поинтересовался Жан.
В ответ ведьма весело расхохоталась:
– Так энто токмо попы толстопузые брешут, будто в адском котле грешники терпят невыносимые муки! А на самом деле это все одно что в знойный полдень в реченьку окунуться! Взгляни-ка сам…
Мальчик осмотрелся и увидел, что барахтавшиеся в кипящей ключом воде люди выглядят столь радостными, будто они и впрямь не в адском котле плавают, а купаются в речке. Еретики и грешники весело ныряли, плескали друг в друга пузырящимся кипятком, щекотали под водой молоденьким ведьмочкам пятки, а некоторые совокуплялись прямо тут же, ни капли не стесняясь других пловцов.
Вдруг сверху над купающимися нависла исполинская тень. Громадная, словно увеличенное в несколько раз весло каторжной галеры, поварешка зачерпнула отчаянно барахтавшегося человека и вознесла над варевом из грешников.
– А кто это тут у нас? – громыхнул в небесах густой бас, словно грянул первый весенний гром в Вальпургиеву ночь.
– Да это же Серапис, старый некрофил! – ответил другой, чуть менее громоподобный голос.
– А что это у него с головой? – вновь раскатисто вопросил первый. – Отчего он держит ее в руках, отдельно от тела? Как он только не потерял ее в этих водоворотах… И откуда эта дыра в глазнице? Я на тебя Летучей[82] пожалуюсь за такое, ха-ха-ха!
От громоподобного хохота по поверхности воды пробежала высокая волна, чуть не выплеснув несколько барахтавшихся в пене человеческих фигурок. Жана подняло на самый ее гребень, тогда как толстое гузно старухи Меффрэ утянуло ее вниз, в бурлящий водоворот. Приподнявшись над краем котла, мальчик наконец смог рассмотреть говоривших. Один из них, сидевший на черном нефритовом троне, походил на исполинского козла с человеческим туловом, женскими персями и двумя парами развесистых рогов, промеж которых светилась алым огнем пятиконечная звезда. Что касательно второго, то Жан лишь успел разглядеть, что тот был непомерно толст и обтянут шершавой, словно дубовая кора, темной шкурой. Еще у него вроде бы были огромные клыки, но явственно мальчику морду чудовища рассмотреть не удалось.
– Так я-то тут при чем, Мессир? Это его смилодон отделал так, что мама не горюй! – обратился толстый к козлорогому. – Я уже имел честь вам докладывать…
– Ах да, помню… – отвечал тот, кого назвали Мессиром. – Не смей отмазываться, ты же у нас, кроме всего прочего, повелитель хтонических чудовищ, любезный Behemoth! Так что это твоя работа!
– Я больше не буду, Мессир! – немедленно отозвался Behemoth таким вкрадчивым и лебезящим тоном, что сразу стало понятно: будет!
Жан не уразумел из всего этого диалога ни единого слова – разве что упоминание про жалобу какой-то «Летучей» показалось ему понятным. Летучими ведь бывают ангелы Господни (о том, что сам он только что совершил полет на мохнатом чудовище, мальчик уже успел позабыть). Может, Мессир собирался принести жалобу ангелу? Только Жан так подумал, как над водой разверзлась гигантских размеров пасть, в которой исчезла поварешка вместе с подцепленным ею человечком. Мгновение спустя она вернулась в чан уже пустая и продолжила помешивать варево. Сверху же раздалось смачное чавканье.
– А он ничего, вкусный, хоть и старик! – одобрил Мессир. – Что ты мне предложишь еще, любезный Behemoth?
– Вам, согласно хронологии, начиная с древнейших времен, или как придется? – уточнил тот, кого окликнули.
– Нам ли с тобой не знать, что время – не более чем иллюзия! – отвечал Мессир. – Ну, ладно, будь по-твоему, давай по порядку. Так даже вкуснее…
Глава 7Черный ковен. Продолжение
Читатель узнаёт, почему госпожа Минкина вкуснее Салтычихи, кому русская литература обязана одним из величайших своих шедевров и что можно приготовить из Лаврентия Павловича Берии, пользуясь секретами молекулярной кухни.
Исполинская поварешка вновь нырнула в крутое варево из человеческих тел и извлекла оттуда очередную жертву.
– Римский император-выродок Нерон, – провозгласил называемый Бегемотом, почесывая при этом шершавый, будто покрытый дубовой корой зад. – Любовник и отравитель собственной матери, а также великого множества рабов и свободных граждан Рима, на которых он проверял действие яда Локусты, попутно заставляя их совокупляться друг с другом и со своей августейшей особой. Прославился изобретением нового осветительного прибора – живого факела. Рецепт: смола, солома и христиане, обвиненные Нероном в поджоге Рима, который он, между прочим, сам же и совершил. Зарезан собственным любовником, дабы избежать позорной казни.
– Годный хавчик! – удовлетворенно зачавкал козлорогий.
– А вот еще, Мессир! – Поварешка вновь зашерудила в котле и выловила на этот раз женщину. – Графиня Елизавета Батори. В детстве обожала до полусмерти сечь собственных служанок, пьянея при виде сочащейся из ран крови. Затем ее тетка, с которой юная Елизавета вступила в сексуальную связь, обучила ее прокалывать иглами груди дворовым девкам, выкалывать им глаза, поджигать лобковые волосы. Все эти опыты юная графиня скрупулезно описывала в своем дневнике. Любовницы аристократки-лесбиянки менялись, и вместе с ними эволюционировал характер ее развлечений: то она предпочитала превращать крестьянок в ледяные статуи, то, напротив, жгла их огнем, получая от этих процессов сексуальное удовлетворение, не сравнимое с тем, что бывает от обычного соития, будь то соитие с женщинами или с карликом Фичко, который также был ее любовником и помогал ей в производстве пыток. Когда трупов стало столько, что прятать их уже не было никакой возможности, все открылось, и суд постановил замуровать садистку в ее собственной комнате, где она и умерла от тоски из-за невозможности наслаждаться далее своими кровавыми игрищами. От нее остался дневник с детальным описанием гибели всех ее 650 жертв.
– М-м-м, какая вкуснятина! – восхитился Мессир. – Ты меня балуешь!
– Понравилось? – обрадовался Behemoth. – Я всегда говорил, что женская жестокость не идет ни в какое сравнение с мужской, Мессир! Тогда вот вам еще один вариант этого блюда, на этот раз – из русской кухни. – Поварешка снова проворно нырнула в котел. – Помещица Дарья Салтыкова, в девичестве Иванова. Обожала обливать своих крепостных крестьянок кипятком, вырывать им волосы, драть за уши раскаленными щипцами для завивки, морить голодом, оставлять голыми на морозе и попросту, без затей запарывать людишек насмерть. Жарила отрезанные груди крестьянок на сковородах и пожирала вместе со своим любовником майором Тютчевым. Всего на счету столбовой дворянки Салтыковой – более семидесяти душ, «умерших от болезней», «ушедших в бега» и «пребывающих в безвестном отсутствии». Приговорена к пожизненному заключению, причем в указе, который императрица Екатерина II отправила в Сенат, она своей августейшей рукой изменила пол осужденной с женского на мужской, поскольку та недостойна называться женщиной. Умерла Дарья Николаевна, проведя тридцать три года в подземной тюрьме без света и права на свидания с родными. Правда, при этом успела прижить ребенка с караульным солдатом…
– Не слишком изысканное блюдо, – поморщился Мессир. – Оно будто отдает прокисшими щами. Суррогат Батори… Давай-ка что-нибудь еще подобное! Кто, к примеру, эта прекрасная дама со взглядом, тяжелым, словно грехи человечества на чаше весов в Судный день?
– Это которая? Не та ли? – вопросил омерзительный Behemoth, протянув над котлом шершавую лапу, весьма напоминающую сосновое полено, в сторону темноволосой красотки, которая лениво разлеглась на воде, бесстыдно подставив нескромным взорам свое соблазнительное тело. – Клянусь силой чресл своих, я вижу ее впервые, но уже хочу!
– Сегодня будет множество новых лиц, – отвечал тот, кого называли Мессиром. – Ибо будущее меняется на глазах и наша берет… Я узнал ее. Госпожа Минкина, ах как хороша! Немного нервозна. Зачем же было жечь горничной лицо щипцами для завивки! Конечно, при этих условиях зарежут!.. Кстати, отличная фраза, ты не находишь, любезный Behemoth? Жаль, если она пропадет и забудется…
– Понял, Мессир, не извольте беспокоиться! Вот она уже и записана там, где ей надлежит быть записанной, и не суждено ей пропасть, ибо рукописи не горят… – заявил Behemoth, почесывая зад, столь обширный, что под ним свободно смогла бы поместиться не то что какая-то рукопись, а целая монастырская библиотека.
– Но как же тебе это удалось? – с любопытством спросил рогатый. – Не так-то просто заставить человека написать то, что он писать не желает.
– Несколько капель морфия и не такое могут сделать, Мессир, – самодовольно отвечал Behemoth.
– Ну что ж, хвалю! – отозвался козлорогий и оттопырил кверху большой палец с длинным кривым когтем на конце.
– В таком случае, – приосанился его собеседник. – Разрешите мне увековечить рядом и мое скромное имя!
– Но ведь оно и так уже увековечено! – развел когтистыми дланями сидевший на троне. – В книге Иова[83], к примеру…
– Да кто лет через пятьсот-шестьсот будет читать эти ветхие иудейские сказки! – с негодованием откликнулся демон.
– Но в те времена появится блэк-дэд-метал группа, нареченная твоим именем, – не уступал Мессир. – Да не где-нибудь, а в славном своим католическим благочестием польском городе Гданьске!
– Так ее ж запретят потом везде! – не отступался монстр.
– В